Впрочем, в какую бы из двух гаваней ни заходили корабли, они привозили в Лондон достаточно съестного: возможно, именно поэтому англичане так не спешили с включением в процесс европейской торговой экспансии. Только после того, как в 1492 году Христофор Колумб, ища морской путь в Азию, случайно натолкнулся на Америку, они наконец пробудились от спячки — и почуяли запах кофе47. Ошибка была исправлена быстро: уже через три года Генрих VII принял на службу мореплавателя-ве-нецианца Джона Кабота и «выдал патент, предоставляющий ему и его сыновьям возможность отправиться под нашим флагом... покорять, занимать и владеть любыми поселениями, замками, городами и островами, которые они смогут покорить... распространяя наш суверенитет и права на эти поселения, замки, города, острова и материки, обнаруженные таким образом»48. Это стало началом четырех столетий путешествий и торговли или, если угодно, угнетения и пиратства, превративших Англию из задворков Европы в мировую сверхдержаву.
Возможно, целью вступления англичан в колониальную гонку было золото, но в процессе они нашли нечто, как потом оказалось, еще более ценное — сахар. Когда адмирал Уильям Пенн в 1655 году провозгласил Ямайку владением английской короны, он вряд ли подозревал, какое богатство уже скоро принесет новая колония. Сахар оказался столь популярен, что за какие-то сто лет он изменил не только экономическую судьбу Британии, но и саму структуру ее общества. В XVII веке спрос на него рос так быстро, что вскоре по всему Карибскому бассейну появились тростниковые плантации, где эксплуатировался труд рабов-африканцев — этого постыдного «фальшивого товара», на котором во многом основывалась прибыльность колоний49. Поначалу Англия экспортировала половину получаемого сахара в другие части Европы, но к 1750 году спрос внутри страны настолько превысил предложение, что этот экспорт почти прекратился. Как указывал управляющий Ост-Индской компанией сэр Джосайя Чайлд, Англии незачем было экспортировать свой сахар, она отлично обходилась торговлей с собственными колониями50.
Во многом благодаря торговле «белым золотом» Лондон в XVIII веке переживал настоящий бум. В столице проживало ю% населения страны, и четверть лондонцев так или иначе была связана с портом, работая с товарами, привозимыми со всех концов света. Гуляя по бурлящим пристаням, Сэмюэл Джонсон восхищался их богатством: «Всякий, кто задумывается о размерах этого удивительного города, непременно ломает голову над тем, каким способом на наших рынках поддерживается изобилие, а горожане регулярно снабжаются всем необходимым для жизни. Но, заглянув внутрь лабазов и складов, видя огромные запасы всевозможных товаров, готовых для продажи... поневоле придешь к заключению, что такое количество исчерпать не просто...»51. Лондон богател и, как отмечал Даниэль Дефо, приобретал привычку сорить деньгами. «В грядущие века вряд ли кто поверит, — писал он, — что обустройство лавки кондитера, которую за 20 фунтов можно сразу же оборудовать всем необходимым для дела, может обойтись в 300 с лишним фунтов. Год от Рождества Христова 1710-й — запишем эту дату для потомства!»52 Но как бы ни возмущался Дефо расточительностью своих современников, он понимал и ее выгоду для страны. Лондонцам, конечно, вскружил голову сахар, но им нужны были также хлеб и масло, а это, как отмечал Дефо в «Путешествии по всему острову Великобритания», приносило пользу всем: «Не королевство обогащает Лондон, а Лондон обогащает все королевство. Страна сносится с Лондоном, но Лондон сносится со всем миром. Страна снабжает Лондон зерном и скотом, но если бы не было столицы, что сталось бы с крестьянами?.. Страна шлет в Лондон зерно, солод, скот, птицу, уголь, рыбу, а Лондон шлет ей пряности, сахар, вино, лекарства, хлопок, лен, табак и другие необходимые заморские товары... Лондон все потребляет, все распространяет, все вывозит и в конечном итоге за все платит: это называется торговлей»53.
Страсть к сахару превращала Лондон и всю Британию в первое общество потребления на планете. Вместе с горькой троицей — кофе, чаем и какао — сахар создавал пьянящую атмосферу желаний, где исчезали границы между нуждой и роскошью. Дефо — один из первых, кто зафиксировал этот феномен, понял, что мир вокруг него меняется, но понадобилось еще полвека, чтобы события, которые он описывал, начали восприниматься как проявления совершенно нового экономического устройства, как ранние симптомы поистине неутолимого голода.
ПОХВАЛА СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛЕ
К началу XVIII века противоположность ситуаций, в которых оказались Париж и Лондон, проявилась со всей остротой. Лондон, с населением в 675 ооо жителей, только что превзошел Париж и стал крупнейшим городом Европы, но если французскую столицу все больше тревожили проблемы собственного снабжения продовольствием, то лондонцы были так увлечены зарабатыванием денег, что властям практически не приходилось задумываться о том, как прокормить народ.
Этот контраст не прошел незамеченным для шотландца Адама Смита — сына таможенника, профессора нравственной философии из Университета Глазго и автора одного из самых влиятельных трудов по экономике за всю историю человечества «Исследования о природе и причинах богатства народов», увидевшего свет в 1776 году. В этой знаменитой книге Смит сформулировал многие из принципов современного капитализма, и, в частности, тезис о том, что рынок, основанный на свободе торговли, — наилучший путь к благосостоянию. Тот факт, что эта идея сегодня представляется столь банальной, свидетельствует о ее статусе, но во времена Смита она отнюдь не считалась несомненной. Ученый утверждал, что, хотя сельское хозяйство составляет основу богатства страны, города играют важнейшую роль в его приумножении: «В каждом развитом обществе главный товарообмен происходит между городскими и сельскими жителями... Деревня снабжает город предметами продовольствия и материалами для переработки. Город оплачивает это снабжение тем, что отсылает часть готовых изделий жителям деревни. Город, который сам не производит и не может производить никаких средств пропитания, получает, собственно говоря, все свое богатство и все средства пропитания из деревни. Однако мы не должны отсюда заключать, что выгоды, получаемые городом, представляют собою ущерб для деревни. Выгоды их обоюдны и взаимно обусловлены...»54.
Город и деревня совместно образуют взаимовыгодный рынок, не требующий регулирования, поскольку им движет исключительно конкуренция личных интересов большого числа людей. Таким образом, «невидимая рука» коммерции регулирует сама себя.
Разработав концепцию свободной торговли, Смит проанализировал вопрос о том, как максимально увеличить выгоды от нее, и пришел к выводу, что наилучший способ состоит в расширении рынка за счет инвестиций в транспортную инфраструктуру: «Хорошие дороги, каналы и судоходные реки, сокращая расходы на перевозку, ставят отдаленные части страны в положение, приблизительно одинаковое с участками, расположенными поблизости от больших городов. С этой точки зрения они представляют собою величайшее из всех улучшений... Они приносят выгоды городу, уничтожая монополию его ближайших окрестностей»55.У Смита не было опыта фермерского труда, поэтому он мог взглянуть на отношения между городом и деревней беспристрастным взором. Однако он признавал неприятную истину, которую всю свою жизнь так пламенно провозглашал Уильям Коб-бет, — свободное функционирование капиталистической системы неизбежно влечет определенные людские беды: «Городские жители, правда, должны всегда в конечном счете получать свои средства существования, а также все сырые материалы и средства для их промышленной деятельности из деревни. Но жители города, расположенного на морском побережье или на берегах судоходной реки, необязательно вынуждены получать их от окрестной сельской местности. В их распоряжении гораздо более обширный рынок, и они могут приобретать все необходимое в самых отдаленных концах мира... Таким путем город мог становиться богатым и могущественным, в то время как не только окружающая его местность, но и страны, с которыми он вел торговлю, оставались бедными и разоренными»56.
Могущественный город на берегу судоходной реки — более точной характеристики Лондону XVIII века не подобрать. Хотя Смит ни разу не упоминает его, именно Лондон демонстрировал всю мощь того, что ученый называл «совершенной конкуренцией» — беспрепятственного действия сил спроса и предложения. Модель Смита сулила людям много горестей, но одновременно и экономическую выгоду, и это сочетание окажется на удивление долговечным.
«НИКТО НЕ ОБЕСПЕЧИВАЕТ»
Через 8о лет после выхода «Богатства народов» публицист Джордж Додд опубликовал, как он выразился, «очерк» о Лондоне, где описал «основные разновидности, источники, вероятное количество, способы доставки, процесс изготовления, возможности подделки и механизм распределения продовольствия для города в 2,5 миллиона жителей»57. Этот увесистый том под названием «Пища Лондона» содержит подробные сведения обо всем, что было связано с продовольственным обеспечением столицы в Викторианскую эпоху. Хотите знать, сколько тонн картошки было продано на рынке Ковент-Гарден в 1853 году? Спросите Додда: 72 ооо. А количество голов скота, доставленное в столицу в том же году? Пожалуйста: 2,2 миллиона. Сколько кораблей ежедневно швартовалось у городских причалов? Сто двадцать один, из них все, кроме 15, были построены в Британии, а 52 прибывали из колоний, привозя, среди прочего, 40 ооо тонн китайского и индийского чая в год. Додд провел огромную работу, но, пытаясь объяснить, как вся эта продукция попадает в Лондон, он вынужден был признать свое полное поражение: «Бесполезно спрашивать, какая центральная власть или какой надзорный орган обеспечивает этот огромный город ежедневным пропитанием. Никто не обеспечивает. Никто, к примеру, не заботился о том, чтобы в 1855 году в Лондон в течение 52 недель прибывало достаточное количество продовольствия для 2,5 миллионов человек. И тем не менее оно прибывало»58.
