- А где Тау? - спросил я.
- Уехал помощник, - сказал Ваня. - Уже на другой стороне реки. Вон кокосовый орех тебе оставил.
Мы тронулись вниз по реке. Забурлила опять кофейная вода, зафыркали на длинных палках лодочные моторы, зашумели сочной зеленью джунгли. На час-другой мы остановились возле белоснежных гор риса. Грузчики заложили трюмы мешками риса, и мы побежали мимо бамбука, мимо лёгких домиков на сваях и пагод...
Мускулистая река потянула нас на своей спине к океану.
ПРОСТОЙ КУСОК МЫЛА
Наконец зелёные джунгли остались за спиной и превратились в тоненькую голубую полоску. Мы накрыли брезентом рис, кукурузу, зачехлили лебёдки и быстро двинулись на юг, к экватору.
Я собрал майки, рубахи и понёс в душевую, отстирывать от тайской пыли. Бросил вещи на палубу, стал их намыливать. Заклубилась, засугробилась белая пена. И запахло мылом. Совсем как дома во время стирки.
Бывало, настирают белья, развесят по верёвкам на морозе. Заколышется оно на ветру, зашелестит на солнышке и пахнет свежо, морозно. Вдали, за забором, шумит заснежённый лес, качаются сосновые ветки, и от белья тоже сосновой свежестью пахнет. Мыльным духом и сосновой свежестью. Принесёшь бельё домой, а оно хрустит, складываться не хочет. Инеем и небом дышит.
Наденешь потом рубашку и в зимние запахи окунёшься!
Так вот, пока стирал, всё припомнил. И двор, и лес, и снега... Словно бы домой заглянул.
А ночью лёг спать, прикрыл глаза и опять вижу: шелестит на морозце бельё, и прямо передо мной сосновые ветки колышутся.
То, бывало, лежу дома и во сне пальмы вижу. А теперь качаются за иллюминатором тропические волны, выпускают иголочки тропические звёзды, а мне всё не тропики, не пальмы, а наши сосны видятся, родина. Соскучился.
БЫТЬ ПОМОЩНИКУ БЕЗ КОМПОТА!
Теперь мы катили вдоль длинного, как дельфин, полуострова Малакка, и рядом были знакомые мне города - города из моего альбома.
Они и на карте расположились, как когда-то у меня в альбоме марок. Сначала богатый и шумливый Сингапур, за ним, как его младшие братья, города поменьше и победнее - Малакка и Пенанг.
Мы шли сначала к младшим братьям.
Волны легко и мягко приподнимали судно. Вода была весёлой и прозрачной, будто океан напился солнышка. И рабо-талось всем легко. Боцман перебирал тросы, начальник рации с Митей чинили антенну, палубная команда красила трюмы. А капитан то подсчитывал с Колей груз, то бегал, напевая, и подзадоривал нас:
- Ну что? Скоро Индия, а там домой?!
А однажды остановился возле Фёдора Михайловича и сказал:
- Ну что, помощник, пойдём и мы с командой покрасим?
- Нет, я сначала вот удочку доделаю! - Фёдор Михайлович показал леску.
- Всё бы тебе с удочками возиться! - усмехнулся капитан.
- Привычка! Я во время войны под Севастополем только, бывало, автомат в сторону - сразу за удочку. Целый взвод ухой кормил!
- Ну ладно, - сказал Иван Савельич. - Вызываю тебя на соревнование!
- А что за победу?
- А я твой компот выпью!
- Это почему же? - Фёдор Михайлович вскинул голову.
- А потому, что победителю сразу два компота. Свой и побеждённого.
- Ну ладно! - сказал помощник. - Посмотрим.
Он сбросил рубашку; капитан остался в одних плавках, повязал голову полотенцем, и они стали размечать, где кому работать.
Но в это время из радиорубки выглянул начальник рации:
- Иван Савельич! Радиограмма! С "Уссурийска"!
- Неги, капитан! крикнул Фёдор Михайлович, а мне сказал: - У него сын третьим штурманом на "Уссурийске" плавает. Семья-то морская. Все плавают, никак собраться не могут. Один во Владивосток - другой из Владивостока. Один в Индию - другой в Америку.
Капитан прочитал радиограмму,замахал ею, как флажком:
- Полундра! Витька тоже к Малаккскому проливу подходит. Встретимся! За дело, ребята, чтоб всё сверкало!
Мы работали катками. А Иван Савельич красил кистью и приговаривал:
- Ну, теперь уж точно, быть помощнику без компота!
ВСЁ БЫВАЕТ...
Красили мы хорошо, но солнце работало ещё быстрее. Сначала пароход стал розовым, через несколько минут - ярко-красным. А скоро наступила ночь.
Я тоже ждал сообщений из дому. Где-то рядом летели точки и тире, но всё мимо моей каюты.
Я оделся и пошёл на мостик.
Открыл дверь, занёс ногу и шагнул не на палубу, а прямо в звёзды.
Из-за горизонта поднимался Южный Крест. Над мачтой разгорался Скорпион... А возле звёзд, на мостике, опять торчали три головы. Опять дружки собрались. Веня был на вахте, Коля-артековец оторвался от грузовых бумаг, вышел подышать, а Митя отстучал все радиограммы, все принял - и к дружкам.
То и дело по горизонту полз какой-нибудь огонёк, пробиралось сквозь ночь судёнышко. Не столкнуться бы. Место серьёзное - впереди Малаккский пролив, Сингапур. Океанский перекрёсток!
Ребята о чём-то разговаривали. Я подошёл к ним: всем вместе повеселей.
- А птиц киви в Зеландии видел? - спросил Митя. Он ещё нигде не был.
- Н-нет, - сказал Веня.
- А что, некогда было? - спросил Коля.
- П-поч-чему? Мы на "П-пионере" там месяц стояли. Я охнул. На "Пионере"! Это ведь на нём мне нужно было идти в плавание!
Тут из открытой рубки раздался усталый голос:
- Зеландия Зеландией, а какого-нибудь японца не проспите. А то будем здесь без штанов в воду прыгать.
В рубке на диванчике дремал, накрывшись фуфайкой, Иван Савельич. Дремал да прислушивался. Веня штурман-то молодой...
- Смотреть, к-конечно, надо, - обиделся Веня. - Смотрим.
- Лучше нужно, внимательнее, - сказал капитан. - А то мало ли что бывает.
- А что? - спросил Митя.
- Всё, - усмехнулся Иван Савельич, но отвечать не стал: ночь, время позднее. Хотелось отдохнуть.
А что "всё", мы увидели на следующий день. После обеда собралось на корме позагорать полкоманды. Боцман на скамейке ремонтировал модель каравеллы и жаловался:
- На тебе! Вёз сыну, а она в шторм в каюте расшиблась!
Фёдор Михайлович, прохаживаясь, заглядывал в тетрадку и повторял английские слова. А у переборки с графином в руке стоял Ваня - в очках и в трусиках. Он запрокидывал графин, поливал из него на плечи, чтоб лучше брался загар, и улыбался:
- Ну всё, идём в Малакку и в Пенанг! Рубашки покупать!
За бортом, отражаясь в воде, шли тяжело гружённые суда. Вдруг боцман привстал и закричал:
- Ты смотри, ты смотри, куда прёт! Мы бросились к борту.
Прямо на нас шёл большой японский танкер. Ни на палубе, ни в рубке не было ни одного человека.
- А наши что, не видят? Эгей! - крикнул боцман и, сунув каравеллу под скамью, побежал наверх.
Все бросились за ним.
Наверху в рубке тоже смотрели в сторону танкера. Японцы шли почти нам наперерез.
Иван Савельич смотрел в бинокль:
- Что они, вымерли там? Отворачивать должен был танкер. Веня стоял у двери.
- Б-быстро на руль! - крикнул он вахтенному. - П-пра-во р-руля!
- Есть право руля!
Нос парохода пошёл вправо. Но японцы всё равно шли почти на таран! Они не отворачивали.
Ещё метров двести - и мы столкнёмся...
- Гудок! - крикнул Иван Савельич и бросился на крыло. Резко потянулись над судном гудки.
- Ещё п-право десять! - отрывисто приказал Веня. Судно резко отвернуло, и тут мимо нас, словно вырулив на улицу, пронёсся "японец". На его палубу, сумасшедше протирая глаза, выскакивала команда.
- Очумели?! - красный от возмущения, крикнул Иван Савельич. - Ну собаки, ну барбосы! Перепились! На вахте уснули...
На палубе у нас матросы размахивали руками, шумели:
- Уснуть на вахте среди дороги! Сони паршивые! Глаза у них от сна заросли!
- Зачем ругаться? - сказал вдруг "Чудеса ботаники". - На технику понадеялись.
- На технику! - рассердился капитан. - Со своей техникой голову скоро потеряют. Техника техникой, а голова головой!
Штурманы смотрели в сторону "японца", вслед убегающему флагу с солнышком.
- Не кормить бы их неделю! - погрозил им Ваня графином. - Тогда они по-другому работали бы! Не дрыхли бы на вахте!
ТАКАЯ МОРСКАЯ ЖИЗНЬ!
Мы шли рядом с экватором, к младшим братьям Сингапура. Весь вечер над маленькими встречными островками поднимались душные облака, собирались в густые, цветастые тучи, потом сталкивались, и всю ночь то над форштевнем, то за кормой взрывались гигантские молнии, размахивали электрическими руками. Иногда по палубе прокатывался ливень. Нас обдавало тёплой водой, и снова начинали скоморошничать и сердито дурачиться молнии.
Слева при вспышках кудрявились берега Индонезии. А справа, как шкатулка, переполненная живыми светлячками, оставался Сингапур.
Я сидел в радиорубке рядом с начальником рации, среди потрескивающих аппаратов, и слушал, как какой-то итальянец кричал из-за океана:
- "О мама миа!"
- О гот! - сердился где-то немец. Откуда-то тихо донеслось:
- "Шота Руставели", "Шота Руставели", говорит "Москва-радио"!
Я вскочил:
- Это же рядом с моим домом! Но вдруг послышалось:
- "Старый большевик". "Старый большевик". Я - "Уссурийск", прошу капитана. Приём, приём!
