Зал Весов
Обитель
– Начало темнеть, – сказал доктор, вглядываясь в сумрак следующего зала. – Кстати, я и сам могу определить этот знак зодиака. Весы.
Луиза кивнула.
– Все просто. – Галер посторонился, и девушка выглянула вперед, тяжело опершись на его плечо.
– Вам плохо? Вы устали? – спросил Галер. – Впрочем, вы ничего не ели и только выпили немного воды.
– Это каменные весы, – произнесла Луиза, – да?
– Да. И никаких статуй. Весы, на чашах которых что-то лежит. Отсюда не видно. А за ними – дверь. Странно, что она ничем не прикрыта от глаз. Послушайте, на сегодня хватит. Сейчас мы поедим и ляжем спать. А утром продолжим с новыми силами.
Девушка беспокойно взглянула на него.
– Заночевать здесь? Что вы! Давайте лучше пойдем вперед, будем светить лампой! Я боюсь тут ночевать!
– У нас нет лампы, – ответил доктор. – Я… – он запнулся, – я буду охранять вас. Но сначала – поесть.
Подавая пример, он сел и развязал свой мешок. Порывшись в нем, достал флягу с водой и обернутый в бумагу кусок плотного творога.
– Сухари, кажется, у вас.
Луиза села рядом и раскрыла свою полотняную сумку.
– Вот.
Они молча ели, прислонившись спинами к стене коридора. Потом Галер аккуратно завернул остатки творога и сухарей, отполз чуть в сторону и лег, положив мешок под голову. Луиза сидела, глядя в противоположную стену.
– Не хотите спать? – спросил Галер.
– Нет.
– Надо.
– Нет.
– Почему?
Луиза резко повернула к нему лицо с широко раскрытыми глазами – как сова.
– Статуи, – прошептала она.
– Что «статуи»?
Луиза поджала ноги и села на пятки.
– Они не придут сюда?
Галер приподнялся на локте.
– Статуи не могут ходить.
– Слышите?
Она замолчала. Галер вслушался. Действительно, можно было уловить какой-то шум, едва слышный.
– Это река под нами. Давайте лучше поговорим о чем-то другом.
– О чем?
– О вас. Вы помните свою мать и отца?
– Нет. Не помню. Отец погиб в Наваринском сражении, когда мне было всего два года. Мать через год умерла от горячки. Тетка привезла меня в Москву, к баронессе. Сбыла с рук.
– Разве это плохо? Все же родная бабка…
Луиза вздохнула и немного расслабилась.
– Бабка ненавидела мою мать и не скрывала этого. Она считала, что именно матушка была причиной гибели моего отца. Хотя они даже не были знакомы – мать и бабка.
Галер помолчал, а потом спросил снова:
– Вы помните, как в вашем доме собирались члены «Нептунова общества»?
Луиза повернула к нему голову.
– Смутно, я была совсем дитя. Подъезжали кареты. Оттуда выходили старики. Они собирались в библиотеке, а потом садились за стол. Через час или два приходили лакеи и забирали эти живые мощи по домам. А потом и эти встречи прекратились. На последнюю в наш дом приехал всего один старик. Я стояла на галерее, пряталась там за колонной, и видела… Доктор?
Доктор Галер лежал с закрытыми глазами.
Она боязливо оглянулась, потом быстро подползла к доктору и прижалась к нему.
Вскоре девушка затихла и начала дышать ровно. Только тогда Федор Никитич открыл глаза.
– Это статуи? – спросил голос. – Они правда двигаются?
Мелкая дрожь началась с рук. Он тихонько отполз – подальше от спящей Луизы, чтобы она не почувствовала. Надо было спешить.
– Ты же сам говорил, что это просто шум реки, – продолжал голос. – Но ты ведь не уверен, да?
Дрожь стала сильнее. Доктор сел, привалился спиной к стене и сунул руку в карман, где лежал флакон.
– Статуи, – прошептал голос в самое ухо, – вы разбудили их. Они спали так долго…
Федор Никитич застонал сквозь зубы. Привычный ужас стремительно наваливался, на лбу выступила холодная испарина.
– Вылезай, – приказал голос, – пора принимать лекарство.
Галеру наконец удалось дрожащими пальцами захватить горлышко флакона. Он поднес его ко рту и вытащил зубами пробку.
– Если успеешь, – сказал голос насмешливо.
Доктор разжал зубы. Пробка упала ему на живот. Только не торопиться! Нельзя превышать дозу! Ни в коем случае нельзя!
Крестовский остров
После памятного ночного разговора с Бичаром Федя как будто переменился. Теперь он часто ходил задумчивый, на болтовню старого Ахметки отвечал вяло, без интереса. А еще он начал приворовывать. Прятал от хозяина попадавшиеся клочки бумаги и огрызки карандашей. Отец в Чите давал ему уроки рисования – Федя тогда занимался неохотно, а теперь пристрастился рисовать. Поначалу выходило откровенно плохо – руки, натруженные за день ручками тачки, не слушались. Но через неделю дело пошло лучше. Федя попытался даже набросать портрет матери, но получилось совершенно неузнаваемо. Не вышло и с портретом отца – как будто память о лицах родителей стирало временем. Но неожиданно легко удались зарисовки предметов и людей, которые юноша теперь видел каждый день, – он сносно нарисовал мятое жестяное ведро, которым пользовались обитатели сарая вместо ночного горшка. Потом принялся за старую яблоню в середине сада. Нарисовал кота Мурзу, тачку, с которой ходил по дворам. Однажды вечером нарисовал старика Ахмеда, правда, тот получился кособоким и кривоногим.
Как-то перед Пасхой Федя сидел на старом пне у забора, ожидая, пока Ахметка не вернется от антиквара, и смотрел, как Бичар метет двор. Сильно сутулясь, тот шаркал метлой и переступал мелкими шажками. Федя вынул из кармана припрятанную четвертинку плотной бумаги и толстый карандаш. Рисунок получился быстро, юноша начал добавлять детали, накладывать тени, перестав замечать, что шарканье метлы стихло. А потом на бумагу упала тень – Бичар стоял слева от Феди, глядя на рисунок. Молодой человек смутился и хотел прикрыть нарисованное ладонью, но Бичар попросил:
– Погоди, дай взглянуть-то.
– Пожалуйста.
– Эх, малый, – сказал Бичар, – тебе бы в Академию художеств…
Тут его лицо исказилось настоящим страданием. Бичар оперся на метлу и медленно опустился перед Федей на колени.
– Что ты, дядя Бичар! – воскликнул пораженный юноша. – Что ты делаешь!
Слезы текли по морщинистому лицу старика.
– Прости меня, Феденька, – жалобно сказал он, – прости меня ради бога! Ведь это я предал твоего отца! Со страху!
– Как ты?
– Я! Павел Петрович Рубчинский, вольноопределяющийся Московского лейб-гвардии полка!
Федя смотрел на старика распахнутыми, непонимающими глазами.
– Когда мы с полком пошли на Сенатскую… Нет, сначала штабс-капитан Щепин-Ростовский приказал нам рубить саблями старших начальников – генерала Шеншина, генерала Фредерикса, которые хотели остановить колонну… Полковника Хвощинского… А потом мы пошли. Впереди Щепин-Ростовский со знаменем. Барабаны грохочут. Солдаты по пути вылавливают и бьют полицейских. За правое дело идем, говорили, братцы, за шефа нашего полка Константина Павловича, у которого его братец Павел решил трон отнять… Только я… я струсил. Когда старика Фредерикса, командира нашего полка, полосовали… плохо мне стало,
