– Да?
– Café completi[22], – заказал я.
– Сию ми-инуту, – ответил голос. Неужели… возможно ли… этот слишком хорошо знакомый американский акцент?
Я пошел в ванную вымыть руки, и, когда вернулся, в дверь постучали. Я крикнул: «Avanti»[23]. На человеке, который нес поднос, не было белого макинтоша и фетровой шляпы. Светло-серый костюм тщательно отутюжен. Ужасные замшевые туфли желтого цвета. На лбу кусочек пластыря.
– Что я вам говорил? – сказал он. – Я все-о устроил. Очень мило. Очень о’кей.
6
Он поставил поднос на стол у окна и широким жестом показал на балкон и Большой канал.
– Сэр Джонсон про-оводил здесь целый день, – сказал он. – Целый день он лежал на балконе со своим, как вы его называете?
Он поднял руки, словно поднося к глазам бинокль, и покачался из стороны в сторону. Улыбка вновь обнажила зубы с золотыми коронками.
– Мистер Берти Пул совсем другое дело, – добавил он. – Катером до Лидо и обратно затемно. Маленькие обеды, маленькие вече-еринки с друзьями. Он любил весели-иться.
Он понимающе подмигнул, чем вызвал у меня нескрываемое отвращение, и навязчиво стал наливать мне кофе. Это было уже слишком.
– Послушайте, – сказал я, – я не знаю, как вас зовут, и не знаю, как все это вышло. Если вы сговорились с портье из отеля «Байрон», то я здесь абсолютно ни при чем.
Он с удивлением поднял глаза.
– Вам не нра-авится комната? – спросил он.
– Конечно нравится, – ответил я. – Не в том дело. Дело в том, что я сам заранее обо всем договорился, а теперь…
Но он прервал меня.
– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, – сказал он, маша рукой. – Вы платите здесь меньше, чем в отеле «Байрон». Я за этим прослежу. И никто не приходит, чтобы вам мешать. Со-овсем никто. – Он снова подмигнул мне и тяжелой походкой направился к двери. – Если вам что-то понадобится, – сказал он, – просто по-озвоните в колокольчик. О’кей?
Он вышел из комнаты. Я вылил кофе в Большой канал. Не исключено, что он был отравлен. Потом я сел и стал обдумывать положение, в котором оказался.
В Венеции я был три дня. Как я полагал, комната в отеле «Байрон» была мною заказана на две недели. Таким образом, у меня оставалось еще десять дней отдыха. Готов ли я провести десять дней в этих восхитительных апартаментах, за что, как меня уверили, мне не придется вносить дополнительную плату, под эгидой этого назойливого типа? Очевидно, он не держал на меня зла за свое падение в канал. Пластырь был явным свидетельством этого досадного случая, но он даже не упомянул о нем. В светло-сером костюме вид у него был не такой зловещий, как в белом макинтоше. Возможно, тогда я позволил слишком разгуляться своему воображению. И все же… Я окунул палец в кофейник, затем поднес его к губам. Вкус был приятный. Я взглянул на телефон. Если я сниму трубку, ответит его голос с гнусным американским акцентом. Пожалуй, лучше позвонить в отель «Байрон» из другого места, а еще лучше выяснить все лично.
Я запер шкафы, комод и свои чемоданы и положил ключи в карман. Я вышел из комнаты и запер дверь. У него, без сомнения, есть запасные ключи, но уж тут ничего не поделаешь. Затем, держа трость наготове на случай возможного нападения, я спустился по лестнице и вышел на улицу. Внизу не было заметно никаких признаков моего врага. Дом казался необитаемым. Я вернулся в отель «Байрон», рассчитывая получить там необходимую информацию, но удача мне изменила. За конторкой стоял не тот портье, который утром сообщил мне о моем переселении. Несколько новых постояльцев ждали очереди на регистрацию, и портье проявлял заметное нетерпение. Я уже не жил под их крышей и потому не интересовал его.
– Да-да, – сказал он, – все в порядке; когда у нас нет свободных номеров, мы действительно расселяем своих клиентов в других местах. Жалоб никогда не поступало.
Стоявшая у конторки пара тяжело вздохнула, я их задерживал.
Так ничего и не добившись, я вышел из отеля. Казалось, делать нечего. Ярко сияло солнце, легкий ветерок покрывал зыбью воду Большого канала, гуляющие без пальто и шляп не спеша ходили по набережной, полной грудью вдыхая морской воздух. Я подумал, что могу к ним присоединиться. В конце концов, ничего страшного не произошло. Я был временным владельцем комнаты с видом на Большой канал, одного этого было достаточно, чтобы пробудить зависть во всех этих туристах. О чем мне беспокоиться? Я немного проплыл на vaporetto, затем дошел до церкви рядом с Академией, вошел в нее, сел и стал рассматривать беллиниевскую[24] «Мадонну с младенцем». Созерцание картины успокоило мои нервы.
Днем я спал и читал газету на балконе – в отличие от сэра Джонсона, кем бы он ни был, не прибегая к помощи полевого бинокля, – и никто не подходил ко мне близко. Насколько я мог судить, к моим вещам не прикасались. Небольшая ловушка, которую я расставил, – купюра в сто лир между двумя галстуками – лежала на месте. Я вздохнул с облегчением. В конце концов, возможно, оно и к лучшему.
Прежде чем идти обедать, я написал письмо моему начальнику. Он проявлял склонность относиться ко мне покровительственно, и мне доставило удовольствие уколоть его, сообщив, что я нашел квартиру с прекраснейшим во всей Венеции видом. «Между прочим, – писал я, – каковы в отеле „Маджестик“ возможности для молодых официантов повышать свою квалификацию? Здесь есть один очень славный мальчик с прекрасной внешностью и манерами, как раз то, что нужно для Вашего отеля. Могу я дать ему хоть слабую надежду? Он – единственная опора матери-вдовы и сестры-сироты».
Я пообедал в моем любимом ресторане – несмотря на пропуск вчерашнего вечера, я уже стал там persona grata[25] – и не спеша пошел на площадь Сан-Марко, не испытывая ни малейшего беспокойства. Этот тип, конечно, мог появиться, белый макинтош и прочее, но я слишком хорошо пообедал, чтобы думать о нем. Оркестр окружали матросы с эсминца, ставшего на якорь в лагуне. Кругом шел обмен бескозырками, раздавался смех, требования исполнить ту или иную популярную мелодию, и слушатели, увлеченные общим весельем, аплодировали матросу, который сделал вид, будто выхватывает у скрипача его скрипку. Я громко смеялся вместе со всеми, и Ганимед стоял рядом со мной. Как права оказалась сестра, поддержав мое решение отправиться в Венецию вместо Девона. Как благословлял я выходку ее кухарки!
В самом разгаре веселья мой дух покинул тело. Надо мной и подо мной плыли облака, моя правая рука, вытянутая на спинке свободного стула рядом с моим, была крылом. Обе мои руки были крыльями, и я парил над землей. Но у меня были и когти. Когти держали безжизненное тело мальчика. Его глаза были закрыты. Потоки ветра увлекали меня вверх сквозь тучи, и я испытывал такое торжество, что тело мальчика казалось еще более драгоценным, будто принадлежало оно не ему, а мне. Затем я вновь услышал звуки оркестра, смех, аплодисменты и увидел, что в своей вытянутой руке сжимаю руку Ганимеда, который не делал ни малейшей попытки высвободиться.
Я смутился. Отдернул руку и стал аплодировать вместе с другими. Затем я поспешно взял свой кюрасо.
– За удачу, – сказал я, поднимая бокал за толпу, за оркестр, за весь мир. Негоже было особо выделять ребенка.
Ганимед улыбнулся.
– Signore доволен, – сказал он.
И только, ничего больше. Но я почувствовал, что он разделяет мое настроение. Я импульсивно подался вперед.
– Я написал другу в Лондон, – сказал я, – директору большого отеля. Надеюсь через несколько дней получить от него ответ.
Он не выказал удивления. Он наклонил голову, затем сжал руки за спиной и посмотрел над головами толпы.
– Это очень любезно с вашей стороны, signore, – сказал он.
Интересно, подумал я, насколько велика его вера в меня, превышает ли она веру в его римских друзей.
– Тебе придется сообщить мне свое имя и другие данные, – сказал я ему, – и полагаю, взять рекомендацию от владельца этого кафе.
Короткий кивок показал, что он меня понял.
– У меня есть документы. – Он произнес эти слова с такой гордостью, что я не смог сдержать улыбки и представил себе досье со школьной характеристикой и рекомендацией тем, кто, возможно, примет его на работу. – За меня будет говорить мой дядя, – добавил он. – Signore должен только спросить моего дядю.
– А кто твой дядя? – поинтересовался я.
Он повернулся ко мне, и на его лице впервые появилось немного скромное, немного застенчивое выражение.
– Signore, кажется, переехал в его квартиру на виа Гольдони, – сказал он. – Мой дядя большой деловой человек в Венеции.
Его дядя… этот отвратительный тип был его дядей. Все объяснилось. То была родственная связь. Мне не стоило беспокоиться. Я тут же определил этого человека братом его ворчливой матери и решил, что оба играют на чувствах моего Ганимеда, который, стремясь к независимости, делает все возможное, чтобы избавиться от их опеки. И все же положение у меня было не из завидных. Я вполне мог смертельно оскорбить этого человека, когда он споткнулся и упал в канал.
