***
— Что-то не так? — спрашивает меня Натан, пока у него дома мы смотрим по телевизору «Семь невест для семи братьев».
— Нет, всё в порядке, — лгу я, проглатывая попкорн.
— Ты уже несколько дней ведёшь себя тише, чем обычно. Ты никогда не была особо разговорчивой, но сейчас ты даже не слушаешь. Ты рассеянна. Что случилось? Дай угадаю… Это любовные муки? Если я не ошибаюсь, ты снова начала ходить на работу в Richmond & Richmond. Встретила снова того красивого молодого человека? Или… Дитя, я надеюсь, это не что-то более серьёзное.
Я пожимаю плечами, когда Адам Понтипи влюбляется в Милли и просит её выйти за него замуж после одного взгляда.
— Никаких любовных мук, Натан. Я не видела красивого молодого человека, о котором ты говоришь, и у меня нет никакого желания увидеть его снова. И ничего серьёзного не произошло.
Это не совсем ложь и не совсем правда. По вечерам я снова принялась за уборку офисов на Лексингтон-авеню, но Арона не видела даже издалека. Ничего более серьёзного не произошло: по крайней мере, ничего определённого. Я и сама чувствую себя странно: я чувствую себя странно потерянной, гораздо больше, чем моё обычное чувство потерянности. Гораздо больше, чем моё обычное ощущение себя не на своём месте в этом мире.
Для меня нормально передвигаться по городским улицам, как героиня фэнтези с мечом. У меня такой же хмурый и настороженный вид, как у персонажа мрачноватого средневекового сериала, который с самого рассвета должен быть на взводе, чтобы дожить до заката. Я живу так с самого детства; мне кажется, я никогда не расслабляюсь. Я никогда не спала закрыв оба глаза. Много раз видела сны с открытыми глазами, но очень мало — с закрытыми. Ведь чтобы увидеть сон с закрытыми глазами, нужно заснуть глубоко.
Поэтому страх, который испытываю в эти дни, должен быть мне знаком, но вместо этого я боюсь больше чем обычно. Страх за свой внутренний мир и страх за свою физическую безопасность.
Мне кажется, что за мной кто-то следит, хотя я никого не замечала. Когда ухожу с работы поздно вечером, я дрожу, пока не переступаю порог дома. Часто оборачиваюсь назад, убеждённая, что столкнусь с Джеймсом Андерсоном.
И потом, я скучаю по Арону.
Я удивляюсь, как такое возможно. Я даже его не знаю. Разговаривала с ним несколько раз и в основном с неприязнью. И всё же я скучаю по нему. Он больше не работает допоздна, и я подозреваю, что он вообще не работает. Кажется, никто не заходил в его кабинет уже несколько дней. Возможно, он в отпуске. Может быть, он в отпуске с Лилиан Пэрриш.
Он отдыхает с Лилиан Пэрриш, а я живу в ужасе, что не вернусь домой живой.
Но я не открываюсь Натану, иначе он снова начнёт уговаривать меня подать заявление на Джеймса Андерсона. Я всё ещё не хочу этого делать. Цена, которую придётся заплатить, будет слишком высока. Я просто должна быть осторожной. Джеймс точно не будет преследовать меня до смерти.
— Либо ты влюблена, — настаивает Натан, — либо боишься. Возможно, и то и другое.
— Ни то ни другое, уверяю тебя.
— Я не вчера родился, Джейн, ни в каком смысле. Тебя что-то беспокоит. И я знаю что. Твои рисунки говорят о многом.
— Ты видел мои рисунки? — спрашиваю, краснея.
— Ты была на работе и оставила окно открытым, и вся пыль с улицы грозила проникнуть в твою квартиру. Поэтому я воспользовался своим ключом и вошёл, чтобы закрыть его. Бумаги были разбросаны повсюду, я точно не шпионил.
Я прикусила губу.
— Это просто рисунки, — признаюсь я, снова пожимая плечами.
— Похоже, в последнее время твоя любимая тема — тот красивый молодой человек. Я насчитал по меньшей мере двадцать листов, посвящённых ему. Крупные планы, профиль, его руки, та странная татуировка, которая проходит у него за ухом. Это должно что-то значить.
— Рисуют то, что красиво, и ничего это не значит. Я могу начать рисовать радугу, если увижу одну и она меня зацепит.
— Ты никогда не видела радуги?
Я качаю головой. Чтобы увидеть радугу, нужно посмотреть на небо. В детстве я не могла этого делать, мне приходилось оглядываться назад. Я должна была остерегаться опасностей гораздо ниже неба. Повзрослев, выжив, я перестала в это верить. Я убедила себя, что радуга — это как лесные феи, которые показываются только особенным людям. Не мне.
Я живу в подвале с единственным окном, у меня в доме только одно зеркало, которое постоянно избегаю. Мне нравятся замкнутые пространства, рисую в полумраке, напоминающем XVIII век, люблю шум дождя и боюсь коварства солнца, которое всё освещает и ничего не скрывает. Радуга не может быть настолько смелой, чтобы противостоять моей тьме.
— Ты должна найти цель своей жизни, дитя, — настаивает Натан.
— У меня уже есть цель.
— И какая же?
«Выжить».
— Например, посмотреть этот фильм, — пытаюсь пошутить я. — Своими разговорами ты заставляешь меня пропустить самые любимые песни.
— Ты никогда не хотела ничего мне рассказывать о своей прошлой жизни. Я даже не знаю, откуда у тебя эта рана. Ты говорила о несчастном случае, но я с трудом в это верю. Я никогда не настаивал из уважения, но… ты никогда не думала с кем-нибудь поговорить об этом? Не со мной, конечно. С профессионалом. Признать, что не в порядке, может быть уже чем-то.
— Мне следует признать, что я сумасшедшая?
— Ты не сумасшедшая. Ты просто истощена. Измотана чем-то, что поглотило твою душу. Что-то, что ты прячешь в темноте. Хороший психотерапевт мог бы…
— Я не хочу никаких психотерапевтов, не хочу никаких социальных работников, я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в мои дела! — взрываюсь я, порывисто вскакивая. — Прости, Натан, просто… Я уже проходила через это раньше. Психотерапия заставляет тебя вспоминать, а мне приходится делать всё, чтобы забыть. Пожалуйста, мы можем посмотреть фильм? И давай перестанем говорить обо мне.
Натан смотрит на меня взглядом, полным сострадания. Ласковое и искреннее сострадание, но всё же эмоция, которая заставляет меня чувствовать себя беспомощной.
— Мне невыносимо видеть столько боли в молодом человеке, — комментирует он.
— Я выгляжу молодо, но это не так, — отвечаю я. И я не лгу. На вид мне двадцать три, но на самом деле внутри я гораздо старше.
— Это не менее серьёзно. Я хотел бы помочь тебе, дитя. Знаю, что ты мне не позволишь. Пообещай, по крайней мере, что сама попытаешься помочь себе.
— Я всегда так и делала, не бойся.
— Ты слишком хорошее создание, и мне больно видеть, как ты страдаешь.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Потом увеличиваю громкость телевизора, чтобы Натан понял, — я хочу просто смотреть фильм. И я избегаю уточнять, что я нехорошая.
Я не хороший человек.
Хороший не сделал бы того, что сделала я.
***
Я постоянно говорю себе не бояться.
Не бойся.
Не бойся.
Не бойся.
Я же нахожусь не на улице в Бронксе в час ночи. Сейчас только десять вечера, я на Манхэттене, возле Центрального парка, и вокруг меня много безобидных на вид людей.
«Никто тебя не преследует.
Никто не следит за тобой.
Никто не следит за тобой».
И всё же меня не покидает это чувство.
На мгновение мне показалось, что я его узнала. Джеймс Андерсон стоит и курит сигарету, наблюдая за мной, как это делают хищники. Конечно, это не может быть правдой, должно быть, я спутала его с кем-то другим. Почему он должен так преследовать меня?
Тем не менее я не решаюсь спуститься в метро. Я остаюсь среди людей и постоянно оборачиваюсь. Вдруг звонит мой мобильный телефон. Звонок анонимный, но я отвечаю.
— Ты рада меня слышать, маленький урод? Мне удалось узнать твой номер. Ты чувствуешь, что за тобой охотятся? — говорит мне, несомненно, его жестокий голос.
— Почему ты не оставишь меня в покое? — восклицаю я. Мой голос, хотя и сердитый, скорее испуганный, чем злой, от мысли, что это действительно он, что он рядом, у него есть мой номер и он вынашивает гадкие намерения.
