Она покусала губки, потом решительно тряхнула головой и полезла на подоконник.
Будь ее рука хоть вполовину длинней, она, возможно, дотянулась бы до карниза, став на цыпочки. Я понаблюдал за ее отчаянными акробатическими упражнениями, потом подошел сзади, взял ее за талию и поднял повыше.
Весу в ней было, как в годовалом котенке. Под корсетом прощупывались теплые ребра. Дернувшись от неожиданности, она вскоре затихла, повисела минуту без движения и наконец стряхнула мне на голову щепотку мелкой белой пыли.
Я осторожно поставил ее на подоконник. Не глядя, она соскочила на пол и кинулась к своему ведру, будто ища у него помощи и защиты.
– Вот и справились, – сказал я мягко.
Васильковые глазки были широко распахнуты, худая грудка под передником ходила ходуном.
– Волшебники странный народ, Мирена, – начал я, делая шаг ей навстречу. – Им приходится путешествовать, сражаться с чудовищами, помогать людям… Тебе, например, нужна помощь?
Она отступила, держа перед собой тряпку, как белый флаг. Я улыбнулся мудро и устало:
– Дитя мое, волшебники не такие, какими кажутся… Посмотри на меня. Ты видишь, я молод? Но я уже повидал такое, чего тебе никогда не вообразить… Оставь свою тряпку. Я совершил множество подвигов… А теперь я хочу покоя. Положи тряпку на пол. Просто покоя, и чтобы в печке трещал огонь, и нежного друга рядом… Брось тряпку, в конце концов!
У нее были сухие, горячие губы. Тряпка шлепнулась на пол, подняв фонтан брызг.
– О, господин волшебник… – шептала пичуга, вздрагивая и отстраняясь. – Я всегда робела перед важными господами… А колдунов вообще не видела… Нет, я знаю свое место, господин волшебник! Я просто служанка, я боюсь высокородных!
– Не бойся меня, дитя мое… Я беспощаден к врагам, но ты – ты другое дело…
Я взвалил ее на плечо и поспешно поволок в спальню. Предательски скрипнула входная дверь.
Конечно, это бал Ларт, вездесущий, вовремя появляющийся Ларт, ответивший на мое замешательство скептической улыбкой.
Мирена отдувалась, поправляя чепец.
– Я не помешал, мой господин? – спросил Легиар заботливо.
Я промямлил что-то нечленораздельное, а пичуга вдруг спохватилась:
– Ах, господин слуга! А я же не убрала у вас в комнате!
И, подхватив ведро, тряпку и щетку, она нырнула в комнатушку для прислуги. Ларт проводил ее оценивающим взглядом, хмыкнул и неспешно двинулся следом. Я остался стоять посреди гостиной, в луже воды.
Мирена не возвращалась. Звук тряпки, возимой по полу, вскоре стих. Я подошел к портьере, закрывавшей вход в комнату для прислуги, и прислушался. Знакомый тонкий голосок повторял возбужденно:
– А я тогда говорю, что боюсь важных господ, особенно волшебников!
– А слуг не боишься? – деловито поинтересовался Ларт.
– Слуг – нет… – смущаясь, ответила пичуга.
Стало тихо. Потом тонкий голос просительно залепетал что-то, явственно произнеся несколько раз «не надо». У меня свело челюсти.
За портьерой упало что-то тяжелое. Просительный голос испуганно вскрикнул, на секунду превратился в умоляющий, потом затих. Что-то успокаивающе проворковал Ларт.
Гулко ударили часы на башне.
Я почувствовал, что у меня промокли ноги, повернулся и пошел прочь, скрываясь от оглушающего страстного шепота.
И тут меня остановил странный, не имеющий отношения к страсти звук – пугающий, негромкий, но внятный, как шипение ядовитой змеи. Вскрикнул Ларт – я не слышал раньше, чтобы он так кричал. Это был крик испуганного человека. Я кинулся назад и одним махом откинул портьеру.
Мирена, маленькая глупенькая Мирена стояла посреди комнаты в одной сорочке, с распущенными по плечам, растрепанными волосами. Лицо ее изменилось до неузнаваемости, глаза закатились под лоб. Рот был полуоткрыт, губы и язык не шевелились, и все же внятно, совершенно явственно из ее горла вдруг донесся чужой, низкий голос:
– Она… Она наблюдает… Ищи, Легиар… Ее дыхание среди нас, среди нас… Ей нужен привратник…
Я набрал в грудь воздуха, чтобы заорать что есть мочи. Ларт предупредил это намерение и быстро зажал мне рот рукой.
А с неподвижных губ Мирены слетало, чередуясь с шипением и странным пузырящимся звуком:
– Она идет… Она на пороге… Ожидает… Ждать – недолго… Ржавчина, ржавчина! Помни, Легиар! Огонь, загляни мне в глаза. Рваная дыра, где было солнце. Посмотри, вот лезвие исходит слезами, она, она…
Мирена вдруг прерывисто вздохнула, дернулась и опустилась на пол. Мы оба кинулись к ней.
Она попросту спала – крепко и безмятежно, как ребенок.
– Знамение, – прошептал бледный Легиар. – Знамение.
Часть третья.
Испытания
Лето перевалило через свой полдень и потихоньку, ни шатко ни валко, двинулось навстречу неминуемой осени.
Теперь он хромал меньше и мог преодолевать большее расстояние, прежде чем падал от усталости.
Днем солнце удивленно таращилось на странного человека, который с достойным удивления упорством шел бесконечными, пыльными и поросшими травой дорогами – шел вперед без цели и надежды, просто затем, чтоб идти. Ночью звезды равнодушно смотрели, как он искал пристанища и часто, не найдя его, засыпал под открытым небом. Время от времени и солнце, и звезды подергивались клочьями туч, бесновались грозы, проливались дожди – а человек все шел, без цели, без надежды, и не было, по-видимому, причины, которая могла бы заставить его остановиться хоть ненадолго.
Древние леса сменились редкими рощицами, а потом бесконечной степью, похожей на стол под ворсистой скатертью. Затем дорога, кажется, повернула – вдали замаячили подобия гор, но дорога повернула еще раз, решительно, круто, и горы остались где-то сбоку, чтобы вскоре скрыться совсем.
Люди, жившие в окружении лесов, были поджарыми и недоверчивыми; жители степи охотнее пускали путника на ночь, разрешали отработать ужин и часто давали ему в дорогу лишний кусок хлеба. Он пил воду из редких придорожных колодцев. Иногда колодец оказывался пуст, и тогда он страдал от жажды сильнее, чем от тоски. Степь угнетала его – ему казалось, что на него смотрят. Ощущение это порой было так сильно и явно, что, засыпая, он привык натягивать рваную куртку на голову.
Когда по дороге снова стали попадаться редкие рощицы, он ненадолго вздохнул свободнее, но потом вдруг пришло чувство некоего неясного беспокойства.
Однажды вечером он развел свой костер под одиноким деревом в чистом поле.
Трещали щепки в огне; их, впрочем, должно было хватить ненадолго, а достать огромную сухую ветку, сломанную когда-то бурей и нависавшую теперь над головой, у него не хватало сил. Побои, едва не стоившие ему жизни, напоминали о себе чаще, чем хотелось бы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
