отвести меня в парикмахерскую до поездки на море, но не успела. Это правда, волосы у меня длинноваты, но одна мысль о том, что меня остригут налысо, как старшего брата, когда тот подцепил в школе вшей, заставляет меня вскочить.
Тогда-то я и выпрыгнул из трейлера и пустился бежать. И с тех пор они за мной гоняются. Я хорошо спрятался. Главное – сидеть тихо. Очень хочется пи́сать.
Чувствую, как меня хватают за футболку, за шиворот, а потом поднимают: ноги уже не касаются земли, я взлетаю.
– Я его нашел! – ликует синьор с волдырями, поднимая меня. – Попался, сукин сын!
– Оставь меня в покое и не обзывай мою маму! – Я дрыгаю ногами, царапаюсь и кусаюсь.
– Не рыпайся, – говорит он мне и старается удержать. Но у него не выходит. – Сказал, не рыпайся.
Подходит и синьора с татуировками.
– Помоги мне! Держи за ноги!
Но и вдвоем они не могут меня одолеть. Я весь в поту и выскальзываю у них из рук. Как угорь.
– Ай! – вдруг вопит синьор с волдырями. – Твою налево! – кричит он и выпускает меня.
Я падаю на землю и получаю пинок, такой сильный, что прерывается дыхание. Синьора с татуировками хохочет.
– Разиня, – говорит она, но вроде на меня не сердится.
Чтобы схватить меня, синьор с волдырями положил ножницы в карман. Теперь кровь течет у него из бедра, пятно на джинсовых бермудах увеличивается. Он сам напоролся на острые концы.
– Ты чего хохочешь?
Но она все заливается, да еще и подшучивает:
– Тебя мальчишка одолел!
Он держится за бедро и стонет. Потом хватает ножницы, все в крови, и бросает далеко, в высокую траву.
– Молодчина, теперь мальчуган точно победил. – Синьора с татуировками смеется еще громче, не может остановиться.
Тогда синьор с волдырями поворачивается к ней, делает злобное лицо, я такое никогда не забуду, и со всей силы бьет ее по губам.
Синьора с татуировками перестает смеяться. Подносит руки ко рту. На зубах кровь. Смотрит на мужа, скривив лицо, и вполголоса посылает проклятия. Брат мне говорил, что, если произнесешь такое проклятие, нужно сто раз прочесть «Отче наш», иначе тебя отправят на сто лет в чистилище – это не ад, но и не рай тоже.
Синьор с волдырями смотрит на меня.
– Пошли! – рычит, клацая зубами, как сторожевые псы за запертой оградой.
Я делаю, как он сказал. Тем более что без ножниц он не сможет меня остричь.
Меня отводят обратно в трейлер. Синьора с татуировками перевязывает рану на бедре мужа какими-то тряпками и скрепляет упаковочным скотчем. То и дело сплевывает кровь. Они еще не разговаривают, даже не поцеловались ни разу, но, кажется, помирились.
Вчера на обед были булочки с начинкой. На ужин – кукурузные хлопья, но вместо молока я залил их водой, а они пивом. Сейчас уже почти полдень, я снова хочу есть, я ведь не завтракал. Когда я об этом говорю, синьора с татуировками велит синьору с волдырями от комаров пойти в магазин, потому что в трейлере никакой еды не осталось. Перед уходом он надевает что-то вроде армейской куртки, хотя такая жарища стоит, что и без того бросает в пот. Из супермаркета он принес только консервы из тунца, банки распиханы по всем карманам армейской куртки. Странно: когда мы с папой ходим в супермаркет, кассирша всегда нам дает пакет.
Молоко он тоже купил. Но синьора с татуировками говорит, что я должен выпить его вечером, перед сном.
– Сколько положить?
– Не знаю.
Пора спать, они налили молока в стакан, и теперь решают, сколько положить сахару. Надо сказать синьору с волдырями от комаров, чтобы положил весь, какой есть, иначе молоко невкусное. Но у них только один пакетик. Не такой, как в барах, а пластмассовый и прозрачный. И сахар коричневатый. Тростниковый, наверное.
– Уверена, что это сгодится? Вдруг ему станет плохо?
Не станет мне плохо. Дома я ем гора-а-аздо больше сахара.
– Смотри, какой он маленький, а доза лошадиная.
– И нам ничего не останется.
– Хочешь из-за мальчишки рискнуть своей задницей?
Он соглашается и высыпает весь пакетик, потом перемешивает ложечкой. В зубах у него какая-то кривая сигарета. Хорошо бы в молоко добавить какао.
– Завтра позвонишь. Попросишь денег, но не слишком много, иначе они станут тянуть, скажут, что нужно пойти в банк. А мы должны получить деньги сразу.
– Вдруг они потребуют доказательства?
– У нас же есть его одежда?
– И правда. Наверное, футболки достаточно.
Не знаю, о чем они говорят, меня это не интересует. Мама с папой тоже часто говорят о непонятных вещах. Взрослых. И притворяются, будто я невидимка. Закончив говорить между собой, синьор с волдырями и синьора с татуировками вспоминают, что я тоже здесь, и подходят ближе.
– Выпей все, – говорит синьора с татуировками, протягивая мне стакан молока.
Я его не беру. Скрещиваю руки на груди и делаю надутое лицо.
– Положи туда еще и какао.
– Это что за херня? – Теперь голос у синьора с волдырями визгливый, как у женщины. – Пей молоко, и дело с концом! – И он выплевывает окурок.
Синьора с татуировками пытается его успокоить:
– Он сейчас выпьет. Ты выпьешь, правда?
– Без какао не буду пить.
Синьор с волдырями пинает ногой дверь в туалет. Но он забыл, что поранил ногу ножницами, и ему опять больно.
Мне смешно, но я сдерживаюсь. Не хочу получить по губам.
– Я копал полдня, так что пей без фокусов!
Не знаю, что он там копал, и мне все равно. Жена ему делает знак умолкнуть. Потом встает передо мной на колени, улыбается. Я замечаю, что у нее не хватает зуба.
– Выпьешь молочка и крепко заснешь. А утром, когда проснешься, тебя будет ждать приятный сюрприз.
Я ей не верю.
– Какой сюрприз? – Снова вранье, как насчет щенка. Щен-ка-тут-нет.
Тогда синьора с татуировками ставит стакан на стол.
– Жаль, что ты мне не веришь, – говорит. – Значит, не будет никакого сюрприза.
Она встает, собирается уходить. Тогда я протягиваю руку и беру стакан. Молоко теплое, не то что дома, ведь в трейлере нет холодильника. Но все лучше, чем вода, которую мне тут дают. Те двое на меня не смотрят, но, конечно, только делают вид. Ждут, хотят увидеть, послушаюсь я или нет. Я подношу стакан к губам, собираюсь пить.
– Есть кто? – вопит какая-то женщина перед трейлером.
Те двое забывают обо мне и переглядываются в страхе.
Крик повторяется:
– Есть кто?
Тогда они смотрят в круглое окошко, и я тоже бросаю туда взгляд. Там,
