Глава 5. Танцовщик, не похожий ни на кого
Где бы я ни оказался, я везде чужак.
Рудольф Нуреев
«Когда Нуреев оказался на Западе, это была как бомба, брошенная в мир балета», — сказала однажды Нинетт де Валуа{129}.
От энергичной ирландки, основательницы Королевского балета, не так просто дождаться похвалы. Но, открыв этого молодого, ни на кого не похожего танцовщика, она очень скоро поняла: публика будет покорена. И действительно: Нуреев совершил революцию в мире классического балета, отбросив все существующие правила и традиции.
«Западные артисты, как это ни грубо звучит, танцевали ногами, от бедер до стоп, верхняя часть тела в танце почти не участвовала. Когда пришел Нуреев, мы обнаружили, что он танцует всем телом», — это тоже слова Нинетт де Валуа{130}.
«Рудольф обладал необыкновенной гибкостью и подвижностью спины. Ощущалась русская школа танца, благодаря которой он активно использовал руки, спину, голову», — подтверждает Джон Персивал, британский журналист, пишущий о балете{131}.
Об особом «русском стиле» ходили легенды, равно как и о потрясающей школе Санкт‑Петербурга{132}. В Петербурге сформировались Вацлав Нижинский, Анна Павлова, Тамара Карсавина, Ольга Спесивцева, Галина Уланова. Выросший из «Русских сезонов» 1909 года «Русский балет Дягилева» (Ballets russes) — это тоже петербуржская школа. «Русского стиля» придерживались знаменитые хореографы — Джордж Баланчин, Лидия Лопухова, Михаил Фокин, так или иначе связанные с Санкт‑Петербургом. Отрадно отметить, что в развитие петербуржской школы внес свою лепту Мариус Петипа, француз по происхождению, работавший преимущественно в России. Для Мариинского театра он поставил знаменитые балеты: «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «Спящая красавица», неизвестные на Западе.
Однако к 1960‑м годам все сказанное выше уже принадлежало истории. Советский Союз практически не посылал своих артистов на Запад. Самый лучший из них (Нуреев) решил остаться. Его появление покорило европейскую, а потом и американскую публику. И все же мне хочется быть объективной: в наши дни Нуреев не смог бы вызвать подобного культурного шока, потому что мир танца больше не знает границ, и стили, свойственные разным школам, потеряли свою «национальность»{133}.
Нинетт де Валуа пригласила молодое дарование в Королевский балет не только потому, что разглядела в Нурееве задатки звезды. Она была заинтересована и в другом: ей хотелось познакомить английскую публику с великолепным наследием классического балета.
Как ни странно, Великобритания не имела хоть сколько‑нибудь значимых хореографических традиций (я имею в виду собственных хореографических традиций). Балетная труппа «Sadler's Wells» блистательной ирландки образовалась в 1931 году и превратилась в официальный Королевский балет в 1957 году. D 1935 году был создан «London Festival Ballet» (тогда он назывался «Markova — Dolin Ballet»). А теперь сравните — балет Парижской оперы появился в 1661 году, а балет Мариинского театра — в 1783 году.
«Мы дебютировали через сто пятьдесят лет после всех в Европе, — признается Нинетт де Валуа, — и Рудольф пришел к нам именно в тот момент, когда мы начинали. Лучшего нам и ждать было нельзя»{134}. В другом издании она пишет: «Для Рудольфа наш балет предоставил возможность творческого роста. Мы нашли в нем классическое прошлое, а он нашел в нас живое настоящее»{135}.
У Нуреева в Королевском балете не было ни одного серьезного соперника. И ему действительно было над чем поработать. Он наконец‑то проникся вкусом «british touch» — «легкого прикосновения», о котором ему столько говорил Пушкин, — но при этом в танце оставался Волшебным принцем из России, которого боготворила Англия.
Нуреева рассматривали на Западе не только как экспрессивного танцовщика, «Чингисхана балета», но и как носителя культуры, существовавшей за «железным занавесом». Я говорю не о коммунистической культуре, или культуре социалистического реализма, а о великом наследии прошлого.
Сам Нуреев иногда чувствовал себя миссионером, поставив перед собой задачу сохранить классический балет. На Западе классические, или романтические, балеты{136} были почти забыты, и Нуреев рьяно взялся за их возрождение. Сначала как танцовщик (придерживаясь классической школы), затем, в зрелые годы, как постановщик. В своем творчестве он добивался единственной цели: показать, что между двумя пируэтами или тремя купе жете {137} есть любовь, жизнь и смерть.
К тому же Нуреев был романтической личностью в истинном смысле этого слова, что, безусловно, наложило отпечаток на его творчество. Мятежный, необузданный, свободолюбивый, воинственный, безрассудный, эгоистичный — все эти эпитеты характеризуют его как нельзя лучше. Но он также был и пугливым человеком, ностальгирующим, меланхоличным и… бесконечно одиноким. Зная это, можно легко понять, почему ему так удавалось воплотить на сцене романтических персонажей. В одном интервью он так и сказал: «Я — романтический танцовщик». И тут же добавил: «Я всегда танцую то, что думаю и как я это чувствую» {138}{139}.
Нурееву, такому непохожему на других, было чем покорить Нинетт де Валуа, а вместе с ней и западную публику. На первое место следует поставить фантастические прыжки «русского гения», позволявшие сравнивать его с Нижинским. Речь идет об элевации (от франц. elevation — подъем, возвышение), которой владели далеко не все артисты. «Юрий Соловьев прыгал выше меня, — свидетельствует сам Нуреев. — Но я использовал сцену таким образом, что у зрителей создавалось ощущение, будто я прыгал выше»{140}.
Кроме прыжков следует отметить знаменитую нуреевскую пятую позицию: выворотные ступни плотно прилегают одна к другой, пятка к носку и носок к пятке; вес таким образом распределяется равномерно. Запад не привык к такой стойке {141}, но очень скоро Нуреев превратил классическую пятую позицию в «произведение искусства».
Русский танцовщик обладал еще одним даром: музыкальностью. Его тело становилось продолжением музыки (немногие артисты балета обладают таким даром), но при этом Нуреев интерпретировал музыку в столь своеобразной манере, что некоторые говорили, будто он… антимузыкален.
Очень скоро Нуреева стали называть «величайшим танцовщиком в мире». Однако с точки зрения его технических возможностей это было далеко от истины. Некоторые танцовщики его поколения обладали лучшей техникой, чем он. Например, Юрий Соловьев из Кировского, Владимир Васильев из Большого, парижанин Серж Головин, русский по происхождению, француз Жан Бабиле, датчанин Эрик Брюн… Из представителей более молодого поколения отмечу Михаила Барышникова. Следует, однако, учесть, что Нуреев начал танцевать позже, чем они, и всегда страдал из‑за серьезных технических и физических недостатков: у него были короткая шея, короткие ноги, короткие руки и короткое туловище. Но свои недостатки Нуреев со временем превратил в достоинства. Гениальность артиста в том и состоит, чтобы уметь преподнести свои недостатки, и Нуреев это делал с блеском.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
