Даже себе.
Олень-барасинга — бурый красавец с ветвистым украшением на лбу — валялся меж покойников с распоротым брюхом, и на морде зверя стыло изумление.
«Я-то здесь при чем? — беззвучно спрашивал, уставясь в небо мутью глаз, могучий самец, от которого несло жареной требухой. — Скажите, что я вам всем сделал?!»
Небо хмурилось и не отвечало.
Ганга закашлялась от чада, украдкой бросив взгляд на сына: что должен был чувствовать пятилетний ребенок при виде побоища, где стошнило бы даже чандалу-трупожога?! Но маленький Гангея не смотрел на убитых. Раскрыв рот, он округлившимися глазами следил за тем, что творилось на самой поляне.
А там было на что посмотреть!
По поляне, вздымая тучи пепла, метался демон.
Был он почти голым, всю его одежду составлял кусок грубой дерюги, обернутый вокруг бедер и схваченный узким ремешком. Жилистое тело лоснилось от пота — струйки, чуть ли не дымясь, пропахивали светлые дорожки в копоти, которая облепила демона с головы до ног. Подробнее было трудно рассмотреть: демон стремительно перемещался в направлении всех восьми сторон света одновременно, и ты видел его там, где уже давно никого не было — глаза верили, а правда посмеивалась над легковерами в кулак.
Послушная хозяину, звенела колокольцами боевая секира на длинном древке. И полулунное лезвие, светясь глубинной синевой, размывалось в сплошной полукруг, когда демон в очередной раз обрушивал свое оружие на врагов.
Врагов было семеро.
Шестеро.
Нет! Их было пятеро… уже пятеро.
Потому что юноша в кольчатом панцире качнулся, шлем слетел с его головы, громыхнув о поваленный ствол, — и все, больше никто не сумел бы зачислить юношу во враги любого живого существа.
Мертвые не враги живым.
Алый фонтан взорвался около ключицы, ясно говоря: жить несчастному оставалось мгновение, не больше.
Обреченная пятерка безуспешно пыталась окружить демона. Но жилистая фигура с топором, казалось, смеялась над умением бойцов: застывая лишь для того, чтобы язвительно подчеркнуть очередной промах, беспощадный палач вновь закручивал секиру в страшном танце. Воины прикрывались щитами, норовили достать проклятого — кто копьем, кто мечом, но все усилия пропадали втуне. Двое из пяти уже были ранены, и любой понимающий толк в сражениях уверенно заявил бы: готовьте хворост для погребальных костров!
— Найрит, — уверенно заявил Ушанас, почесав лысину. — Дух хаоса и разрушения. Интересно, что он тут забыл?
— Вот именно, — сомневаясь, качнул головой Словоблуд. — Найрит на Поле Куру? Очнись, дорогой! Скорее уж Джамбхак, дух небесного оружия. Вырвался на волю и шалит… Или Нишачар, Бродящий-в-Ночи!
Ушанас хмыкнул с презрением:
— Какой Нишачар, братец?! День на дворе! А вот Джамбхак — это да, или…
— Или-лили! — вмешался в мудрую беседу Гангея, завороженно следя за схваткой. — Это добрый дядя Рама-с-Топором, вот кто!
Жаль, что Владыка Тридцати Трех и Бали-Праведник, князь асуров, не видели сейчас выражения лиц своих родовых жрецов.
Идущих, так сказать. Впереди.
Презабавное зрелище…
2
В очередной раз изогнувшись вьюном, демон обернулся и сразу заметил новых гостей. Остановился как вкопанный, не глядя отбил секирой удар копья, направленный ему в живот, и лениво отошел к кромке деревьев.
Тех, что уцелели от «Грохочущих стрел» Прадараны.
Лицо у демона оказалось вполне человеческое: скуластое, с жесткими складками возле рта. На вид можно дать лет сорок — сорок пять, густые черные волосы, едва тронутые изморозью седины, заплетены в длинную косу, в глазах-бойницах медленно гаснут яростные угли — медленно, но все-таки гаснут, оставляя за собой пепел боли и усталости.
Похожий на человека демон гулко вздохнул и опустил к ногам окровавленную секиру. Белый бык на лезвии, шедевр неведомого гравера, отряхнул кровь с косматой холки и беззвучно замычал.
А пятеро воинов увидели свой единственный шанс.
— Уходим! — резко скомандовал самый старший (и явно наиболее опытный) из кандидатов в покойники.
Повинуясь приказу, вся пятерка прикрылась щитами — и десятиногий рак в панцире из дерева и металла, пятясь, отступил к противоположному краю поляны. Вскоре они скрылись в чаще.
Надо отдать кшатриям должное: отступали они в полном порядке, слаженно, и удалились почти что с достоинством — насколько это было возможно в подобной ситуации.
— Надеюсь, зрелище не слишком оскорбило взор моих достойных братьев по варне? — с кривой усмешкой, но вежливо осведомился демон, поведя топором в сторону трупа юноши в кольчатом доспехе.
— Не слишком, достойный собрат, — проворчал Ушанас.
«А если бы я сказал — слишком? — ясно читалось на морщинистой физиономии Acypa-rypy. — Что бы это изменило?!»
— Не слишком! — опомнившийся Гангея уже несся вприпрыжку через всю поляну к демону, с головы до ног покрытому сажей и кровью, и Ганга только тихо ахнула, не успев удержать сына.
— Не слишком, дядя Рама! Ведь ты — добрый дядя Рама-с-Топором?!
— Отец назвал меня Рамой, — буркнул себе под нос владелец секиры, — люди зовут Парашурамой, Рамой-с-Топором, а ты, малыш, только что назвал «добрым»… Будем считать, что я ответил тебе утвердительно.
Гангея почти ничего не понял, но на всякий случай решил, что добрый дядя Рама находится в добром расположении духа.
— Дядя Рама, а можно… — мальчишка с замиранием сердца поднял взгляд на грозного хозяина Курукшетры. — Можно мне подержать твой топор?!
Странная тень промелькнула в глазах аскета-воина. Скользнула змеей, на миг задержалась — и скрылась, затаилась в угольно-черной норе зрачков.
Ох и взгляд был у доброго Рамы-с-Топором, который, по слухам, без колебаний зарубил собственную мать, повинуясь отцовскому приказу…
— Держи, — аскет древком вперед протянул мальчишке окровавленную секиру.
Багряные капли тяжко шлепались в пепел.
— Только будь осторожен: подарки Шивы не годятся для игр. Смотри не поранься!
Гангея едва не уронил бесценное оружие (Рама незаметно прихватил секиру за кисть, подвешенную у наконечника древка), но каким-то чудом удержал. И застыл, восторженно разглядывая редкостное клеймо на плоскости лезвия.
Белый бык, яростно вздыбивший холку, неуловимо напоминал сурового владельца топора.
— Мы скорбим, что оторвали главу отшельников от столь увлекательного дела. — Брихас шагнул раз, другой, остановился напротив Парашурамы и мимоходом носком сандалии отбросил в сторону потерянный кем-то кинжал.
Только сверкнули изумруды рукояти из старого серебра.
— Но мы, двое странствующих брахманов и эта достойная женщина с сыном, проделали неблизкий путь, чтобы встретиться с тобой.
— Видимо, не терпелось обсудить со скромным отшельником святые Веды и вознести совместные молитвы, — глядя в глаза Наставнику богов, в тон проговорил Рама-с-Топором.
Брихас не отвел взгляда. Ушанас подошел и встал рядом. Ганга же предпочла держаться чуть позади, с неодобрением косясь на сына, поглощенного разглядыванием секиры.
— Разумеется, мы с удовольствием обсудим… э-э-э… и вознесем. Но ты прав: мы шли на Поле Куру не только и даже не столько за этим. Думаю, ты уже узнал нас?
— Узнал, — кивнул аскет, и лишь сейчас стало заметно, что вокруг закопченного демона светится еле заметный ореол.
Рама-с-Топором не доверял незнакомцам и не вступал в беседы, предварительно не потратив толику Жара на распознавание собеседника.
— Узнал, и рад приветствовать Брихаса, Повелителя Слов, вместе с многомудрым Ушанасом. Но пусть эта достойная женщина простит бедного отшельника: ее я узнать не в силах.
— Или врожденная деликатность подсказывает тебе, — Ушанас еле сдержался, чтоб не подмигнуть, — что иногда не стоит прилюдно узнавать Гангу, мать рек…
— Текущую в трех мирах, — с поклоном закончил Рама.
— И мы пришли к тебе с нижайшей просьбой, благочестивый Парашурама, — эта фраза далась богине нелегко, но Ганга все-таки произнесла ее. И, выйдя вперед, с достоинством встала подле Ушанаса.
— Я слушаю Наставников и великую богиню. — Узкое лицо аскета по-прежнему не выражало ничего, а голос был под стать лицу — бесцветный и отрешенный.
— Сияет в Трехмирье твоя слава, и недаром, чему мы только что были свидетелями, — вновь заговорил Брихас. — А также вровень со славой стоит аскетический образ жизни и знание боевых мантр, вызывающих небесное оружие.
Маленький Гангея прекратил наконец рассматривать такой замечательный топор и прислушался к разговору старших.
— Насколько мы знаем, доблестный сын Пламенного Джамада, среди смертных нет сейчас воина, равного тебе. Посему мы, все трое, молим тебя: возьми этого мальчика, сына богини Ганги, в ученики и обучи его тому, что знаешь и умеешь сам. Лучшего гуру нам вовек не сыскать. Это не лесть — я говорю тебе правду. Богиня Ганга и Наставник Ушанас могут подтвердить мои слова.
