— О чем. Вы. Ему. Рассказали? — пытливо глядя в зрачки Дианы, спросил бы Моров.
— О том, что вы пошли показывать журналистке наркологическое отделение.
— А о чем. Вы. Еще рассказывали. Этому. Человеку? — спросил бы Моров.
— Обо всем — о посетителях, разговорах, о темах исследований. О том, что я узнаю здесь, в институте.
— Зачем. Вы. Это. Делаете? — спросил бы Моров.
И тут бы Диана расхохоталась саркастическим смехом:
— А затем, что не надо задирать юбку каждой встреченной потаскушке, когда рядом есть любящая вас и преданная вам женщина, об одном прикосновении к которой мечтают многие мужчины.
Трудно предсказать, что бы ответил на это доктор Моров. Одно бесспорно — обиженная, отвергнутая женщина способна на многое.
Тем временем спустившись на лифте и пройдя еще одно колено длинного коридора, профессор и Марина оказались в наркологическом корпусе. Перед тем как открыть массивную дверь своим ключом, профессор предупредил:
— И никаких имен. Одни проблемы. Никаких имен.
Почему он это повторил дважды, Марина поняла, лишь оказавшись в коридоре отделения: первым, кого она увидела, был популярный актер театра и кино, с отекшим лицом и потухшими глазами, бредший им навстречу.
— Здравствуйте, профессор, — уныло сказал он, не глядя на профессора и его спутницу.
— Здравствуйте. Как самочувствие?
— Уже лучше, — ответил мастер. — Но все равно — бессонница. Плотно ужинаю, но ночью встаю, съедаю все, что принесли жена и дочь. Просто зверский аппетит. А днем тянет в сон, ни есть, ни читать не хочется. Вялость какая-то…
— Но ведь у вас такое состояние бывало и раньше? — спросил профессор, взяв руку актера в свои и обминая их, как скульптор мнет глину, прежде чем пришлепнуть кусочек к почти готовому сырому бюсту.
— Да, но до клиники я мог выпить. Это помогало. На время.
— Во-о-т. На время. А потом — еще хуже. Нет, батенька, лечиться надо.
— А поможет, профессор? — безнадежно спросил актер.
— Обязательно.
— За последние трое суток не было ни одного "глюка", — радостно поделился актер.
— Что это — "глюки"? — шепотом спросила Марина у Морова.
— А черти всякие. При «делириуме» они частенько навещают по ночам.
— А что такое "делириум"? — округлила глаза Марина.
— Белая горячка. Наша национальная болезнь.
Простившись с профессором, актер снова опустил голову и плечи и понуро поплелся по коридору в свою палату.
— При белой горячке все время глюки появляются. Видения, — продолжал Моров, — не обязательно черти. Вот Юрия Петровича мы сняли с капитанского мостика тонущего теплохода. Причем он мужественно его не покидал. А уж когда вода стала его захлестывать, жене пришлось вызвать «скорую». Ну, связали, конечно. Привезли к нам. Наш контингент. Ведь чтобы продолжать наши исследования, мы вынуждены лечить только состоятельных пациентов. Зато ставим на ноги…
— Я понимаю, — пролепетала Марина.
— Да… Юрия Петровича мы с капитанского мостика сняли. Он хорошо заработал во Франции и США. Но… на радостях, так сказать, не удержал равновесия. Сейчас ему значительно лучше…
— Здравствуйте, профессор, — остановил Морова полный человек с очень узнаваемым лицом.
Марина даже оторопела. Это был крупный правительственный чиновник, бывший министр. Его не раз критиковала пресса, не без оснований подозревающая, что у чиновника в зарубежных банках хранится столько же денег, сколько в месяц выплачивают всем пенсионерам России.
— Иван Данилович? Как драгоценное здоровье? — спросил Моров. При этом он не наклонил головы, даже не повернул ее в сторону пациента, и интонация звучала как-то издевательски-подобострастно.
— Лучше. Значительно лучше. Я уже звонил премьеру. Сказал, что готов выполнить любое задание, как раньше говорили, партии и правительства… Вполне в форме. Только голова побаливает еще, затылок ломит.
— Пара сеансов гипноза, и мы без всяких лекарств, без этой, знаете ли, химии голову вам выправим, — заверил его Моров.
— Вот именно, — вдруг заволновался министр, наливаясь кровью, его большая голова с пышной шевелюрой мелко затряслась, — никакой химии! А мне говорят — почему такой урожай? А где удобрения, я спрашиваю? Дайте мне удобрения, и я дам вам урожай! А они говорят, мы вам дали удобрения, где они? А я говорю…
— Успокойтесь, успокойтесь… Вам нельзя волноваться. Никаких научных споров, никаких производственных совещаний. Говорите о спорте, искусстве, о женщинах, наконец. Но ни слова про удобрения!
— Что с ним? — спросила Марина, когда они отошли на пару шагов от бывшего министра.
— Тот же делириум. К нему приехала вначале пожарная машина.
— Почему?
— Он разбил окно и кричал на всю улицу "Пожар! Пожар!".
— А что, пожара не было?
— Конечно. Померещилось. И на носилках, когда его специальным «галстуком» привязали, все кричал: "Берегитесь! Стены падают! Сейчас кровля рухнет!" А санитаров принимал за членов коллегии министерства. В машине провел «заседание». Санитары потом очень смеялись. Но, конечно, наши сотрудники дают подписку о неразглашении. Такие люди… Надо быть аккуратными с информацией. Вам все — только для сведения. Если напишете с именами, — проклянете маму, которая вас родила. У нас с этим строго.
— Я поняла. Я — аккуратно, — пообещала Марина.
— Эти все уже пошли на поправку, — заметил не останавливаясь Моров. А вот у этого нашего пациента болезнь еще не купирована. Он поступил вчера.
— Ой. Но я вчера смотрела по телевидению его программу «Панорама». Это же…
— Никаких имен, — предупредил Моров. — Да, это Олег Ковалев, известный телеобозреватель. Но и на старуху бывает проруха. Слава, напряженный труд, большие деньги, влияние… И вот — все чаще наш телегерой прибегает к спиртному. Перед вами — результат длившейся неделю белой горячки.
— Как неделю? Я вчера его видела.
— Это была запись, сделанная перед срывом. В понедельник он сделал черновой вариант обзора. И — сорвался. Потом на студии в его обзор добавили репортажи, свежие съемки, оперативные сюжеты, смонтировали… А он уже у нас был. Смотрел себя по телевизору и вот так же рыдал.
Знаменитый телеведущий рыдал громко и безутешно.
— Еще за два дня до срыва, — говорил шепотом Моров, разминая своими сухими тонкими руками большие крестьянские руки телекомментатора, — он был весел, остроумен, шумен. И вдруг, видимо, после сильного перенапряжения на работе, выпил дома подряд два стакана виски, и его «понесло»: плач, рыдания, крики, депрессия. Он ужено жалел себя за что-то.
— Это не про него писала наша газета?..
— Про него…
— А не про него Жириновский в Госдуме?..
— Про него…
— Тогда я понимаю, почему ему так жаль себя. Талантливый человек…
— У нас почти все талантливые. А ему уже лучше. Вчера он еще звал маму.
— А мама почему не приходит?
— Она три года как умерла.
— А…
— Теперь ему лучше.
Словно оспаривая это утверждение, телеведущий поднял на доктора заплаканное лицо и жалостно прошептал:
— Мама, мамочка…
— Добавьте трипронитад, вместо одного укола сделайте две инъекции, приказал доктор ординаторше, подобострастно застывшей с блокнотом у двери. — И через час ко мне в кабинет, на сеанс гипноза. Мы поднимем его на ноги.
— Скажите, профессор, а гипноз не оказывает негативного воздействия на психику, на подсознание?
— Что вы имеете в виду? — насторожился профессор.
— Ну, медикаментозное воздействие, сеансы гипноза… Эти люди вернутся на свои рабочие места, но не останутся ли они под вашим воздействием? Вы стараетесь, чтобы у них не возникало привыкания к «химии». А к вашему психическому воздействию не будет привыкания?
— Главное — снять состояние бреда, страха, — словно не слыша вопроса Марины, пробормотал Моров, но по тому, как он на нее взглянул, она поняла, что вопрос профессор расслышал и игнорировал его не случайно. — Приступы белой горячки, или, как мы ее еще называем, «белочки», возникают обычно с наступлением сумерек. Сегодня экскурсия закончена, — вдруг заявил он. Встретимся послезавтра.
КНЯЗЬ. "ОПЕРАЦИЯ «ВНЕДРЕНИЕ»
Уходя от «высотки», в которой до недавнего времени жил полковник Верестаев, Князь четко фиксировал все нештатные детали, все лица и жесты людей, увиденных им из окна машины, представляющие оперативный интерес. И, конечно же, он засек бегущих к месту падения полковника. Визг тормозов, собровцы, "скорая помощь"… Все происходящее было в рамках штатной ситуации. А вот лица двух людей, мелькнувшие за окном машины на выезде со двора, были, что называется, нештатными.
Во-первых, они внимательно и спокойно смотрели на машину, а не в глубь двора, где лежало тело полковника.
