Пытаясь исторически соотнести рационализм, вышедший из «начал Запада», с «внутренним духовным разумом» России, славянофилы пришли к выводу о несопоставимости этих начал. Несмотря на то, что единого представления о будущем развитии России у «старших» славянофилов не было, все они считали «разрушение жизни» русского народа следствием насильственной петровской реформы. Славянофилы никогда не могли принять то, что, по их представлениям, было чуждо народу. Таким для них (как и для Салтыкова) были преобразования Петра. Такой «самой насильственной и неестественной» реформы опасался Салтыков, когда писал против возвращения начал древней русской жизни в современное общество.
Исследование вероисповедания, миросозерцания народа, изучение народного быта, оказавшиеся в центре внимания славянофилов, вполне отвечали потребностям писателя в 1850–60-е гг. И здесь необходимо упомянуть собирателя русского фольклора П. В. Киреевского, трудами которого особенно интересовался в 1850-е годы Салтыков. Судя по рецензиям на стихотворения Кольцова и на книгу Парфения, в своем исследовании народной жизни Салтыков во многом опирался на опыт славянофилов. Известно, что в большинстве славянофильских выступлений говорилось именно о началах, о «корнях», отвергнутых насильственной европеизацией и хранящихся в глубинах народной жизни[239]. Речь шла и о разумном привнесении этих начал в современность. Как и в статье, посвященной стихотворениям Кольцова, в рецензии на книгу Парфения Салтыков развивал свою мысль о той связи с народными началами, которая заметна «не только в сфере литературы и науки», а «проникла в практическую деятельность всех слоев нашего общества».
В течение всей жизни, находясь на любом поприще, Салтыков своей деятельностью стремился пробудить в человеке нравственное и общественное сознание. Статья о Парфении — не исключение. В ней нетрудно увидеть некий призыв, весьма созвучный с пафосом славянофильских выступлений[240]: «…всякий, кого сколько-нибудь коснулся труд современности, кто не праздно живет на свете, волею или неволею, естественным ходом вещей, должен убедиться, что если мы желаем быть сильными и оригинальными, то должны эту силу и оригинальность почерпать в той стране, на которую доселе, к сожалению, мы смотрели равнодушными и поверхностными глазами заезжего туриста» (5, 34).
Как известно из биографии Салтыкова, в 1856–1857 гг. он близко общался с И. В. Павловым, С. А. Юрьевым, которым обязан возникновению личного знакомства с крупнейшими деятелями славянофильства: А. С. Хомяковым, семьей Аксаковых, А. И. Кошелевым, Ю. Ф. Самариным, и др. Салтыков довольно хорошо знал сыновей Сергея Тимофеевича — Константина и Ивана Аксаковых. Об этом свидетельствует как их переписка того времени, так и некоторые воспоминания современников[241]. В письме к А. С. Суворину от 2 октября 1884 г. Иван Аксаков сообщал, что Салтыков состоял с ним и с братом «в приятельских отношениях», навещал покойного Сергея Тимофеевича и был близок к их направлению[242].
Сотрудничество Салтыкова с Иваном Аксаковым объясняется общностью их интересов: И. Аксаков хорошо знал провинцию, имел опыт следствия по раскольническим делам и в 1850-е гг. был чужд идеализации русской жизни. Особенно показательно сходство позиций И. Аксакова и Салтыкова в отношении к расколу: их приводила в недоумение искренность старообрядцев, их стремление к истине, сопровождающееся явными заблуждениями. Подобно Салтыкову, И. Аксаков пытался и не мог согласовать «высокую нравственную сторону (способность на любую жертву и муку) с безнравственностью предмета убеждения»[243]. Характеристика некоторых раскольнических сект (филипповской, федосеевской, сопелковской) в письмах Аксакова мало отличается от суждений по этому же предмету Салтыкова в статье о «Сказании».
Титульный лист первого издания «Сказания» 1855 года
Рукопись М. Е. Салтыкова. Фрагмент статьи о «Сказании»
Рукопись М. Е. Салтыкова. Фрагмент статьи о «Сказании»
Даниил Ачинский. Литография из «Сказания» 1856 г.
Иван Яковлевич Корейша. Гравюра из книги И. Г. Прыжова «Житие Ивана Яковлевича, известного пророка в Москве»
Арсений Афонский. Литография из «Сказания» 1856 г.
Пройдут годы, и пути И. Аксакова и Салтыкова разойдутся. Идеолог славянофильства, как и само направление, станут предметом острой сатиры писателя[244], но это будет уже совсем другой период. Раннее бытие славянофильского направления закончилось накануне реформы 1861 г., когда уже не было в живых ни Киреевских, ни Хомякова, ни К. Аксакова. С так называемым «поздним славянофильством», как и с почвенничеством Ф. Достоевского, Салтыков будет вести многолетнюю острую полемику. В мировоззрении своих оппонентов Салтыков видел ту же насаждаемую триаду «самодержавие — православие — народность», содержание которой было строго определено теоретиками официальной народности и подразумевало не что иное как охранительство, которому так противился писатель.
Далекий от идеализации русской народной жизни, Салтыков разделял веру славянофилов в творческие возможности народа. Помимо ложно понимаемого аскетизма, главной причиной, мешающей развитию «молодого», «исполненного сил» общества, оставались для Салтыкова «искусственные экономические отношения». Так в статье о Парфении названа крепостная зависимость крестьян от помещиков. Обличителем крепостного права выступает автор, прекрасно осознававший внутренний разлад между народом и государственной системой и в полной мере на себе испытавший недоверие правительства. Критическое отношение к русской действительности, неприятие всего, на чем лежала печать насилия, произвола, нравственной низости и многое другое сближало Салтыкова со «старшими» славянофилами.
Анализ восприятия книги о. Парфения Салтыковым позволяет сделать вывод о том, что мировоззрение и творчество писателя «противостояло сути» не славянофильского направления[245], а трактовке известной формулы (самодержавие — православие — народность) как идеологами официальной народности, так и поздними славянофилами[246].
Нет сомнения, что наряду со славянофильскими воззрениями в творчестве писателя нашли отклик личные наблюдения Салтыкова, который в исследовании духовной жизни народа, несомненно, шел собственным путем. Салтыков «вовсе не стал славянофилом», по замечанию С. А. Макашина, тем не менее, смысл его рецензии на книгу Парфения без учета славянофильского контекста во многом теряется.
Вопрос о художественном изображении народной жизни, актуальный для Салтыкова в период его общения со славянофилами, становится определяющим в эстетике К. Аксакова. Взгляды К. Аксакова оказываются во многом близки Салтыкову 1850-х гг.
Еще в статье о Кольцове, иронизируя по поводу комедии «Князь Луповицкий», Салтыков упрекает ее а втора в том, что тот не достигает своей сатирой нужной цели, не поражает «действительных представителей известного <западнического> воззрения»[247].
Признаки «истинного искусства», которые молодой К. Аксаков находил в «Илиаде», Салтыков увидел в поэзии Кольцова. По мнению Салтыкова, в таланте поэта заключено «глубокое отвращение от всякого преувеличения», а «предметы вдохновения» Кольцова «слишком конкретны, чтобы дать большой простор фантазии читателя, чтобы породить в душе его ложное самодовольство» (5, 23). В данном случае можно говорить о славянофильской обусловленности оценки литературного произведения, которая присутствует как у Аксакова, так и у Салтыкова. Первый считал, что «отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение, — значит лишать его участия в общем деле человечества»[248]. Салтыков во всей русской литературе не находил личности равной Кольцову именно потому, что тот «первый обратился к русской жизни прямо, с глазами, не отуманенными никаким посторонним чувством, первый передал ее нам так, как она есть, со стороны ее притязани я на ж изнь общечеловеческую» (5,31). Подобных созвучных высказываний в творчестве К. Аксакова и Салтыкова немало. Созвучны и название раздела «Губернских очерков» «Богомольцы, странники и проезжие» с заголовками рассказов-очерков К. Аксакова: «Богомолки» («Молва»[249] 20 апреля 1857 г.), «Еще богомолки и богомольцы» («Молва» 17 августа 1857 г.) и др.
Тем критериям, которые определяли для К. Аксакова художественную ценность произведения («непридуманность создания», отсутствие задачи произвести впечатление, незаметность мастерства, отсутствие внешних эффектов, «фразерства» и «эффектерства», отсутствие подражательности), в 1850-е гг. вполне отвечала только «Семейная хроника» С. Т. Аксакова. Именно «Семейная хроника», «Детские годы Багрова внука» ознаменовали для славянофилов начало серьезной литературной деятельности.
