— И вы не знаете, кто такой Микеланджело? Рубенс? Тициан? Рембрандт? Ван Дейк?
— Великие художники, — сказала Алёнка.
— Нет, скульпторы, — заметил я.
— Дети! — вскричал отец. — Немедленно собирайте чемоданы, летим в Ленинград!
— Зачем? — в один голос спросили мы.
— Я вас поведу в Эрмитаж, потом в Русский музей, потом в Казанский и Исаакиевский соборы…
— Мы там были, — сказал я.
— Мы будем туда ходить каждый день! — гремел отец. — Мы будем там ночевать. И изучать, изучать, изучать произведения великих живописцев и скульпторов.
— Это великолепно! — воскликнула Алёнка. — Серёжа, ты слышал? Наш папа теперь каждый день будет приходить в четыре с работы, и мы вместе будем ходить по музеям и картинным галереям! Наконец-то наш дорогой папочка вплотную займётся воспитанием своих необразованных детей!
— Почему в четыре? — перестал ходить по комнате отец. — У меня ведь на вечернем отделении лекции… Мы будем иногда по утрам ходить. Да-а… По утрам я должен быть в лаборатории. Мы будем ходить…
— Ночью! — воскликнула Алёнка. — Кругом тишина, а со стен во всей своей первозданности смотрят на нас картины гениальных художников. Потрясающее зрелище! Вот только нужно договориться с администрацией музеев, чтобы нас пускали туда по ночам… Ну, это папа возьмёт на себя.
Отец улыбнулся и озадаченно почесал затылок.
— Почему, собственно, я с вами должен ходить в музеи? Так сказать, водить вас за ручку? А сами? Дорогу не найдёте?
— Ты всегда прав, — сказала Алёнка. — А всё-таки скажи: кто такой Гойя?
— Ничего не выйдет, — ответил отец. Он надел плащ и ушёл в лес слушать кукушку. Дед проводил его до порога и остановился в глубокой задумчивости: перевалить через порог или остаться в избе? Он повернул морду в нашу сторону, как бы спрашивая совета, но мы молчали. И тогда Дед тяжело, как он это умел, вздохнул и, отворив мордой дверь, ушёл вслед за отцом. Весь вид его говорил: служба есть служба, ничего не поделаешь.
— Какие мы с тобой неотёсанные, — сказала Алёнка.
— Отешемся, — сказал я.
— Раз в неделю можно ходить в музеи, — продолжала Алёнка. — Живём в таком городе, а совсем не знаем его.
— В музеях пахнет мышами, — сказал я.
— На чердаках не только мышами пахнет, а и кошками… А ты иногда часами торчишь на чердаке.
— То на чердаке, — сказал я.
В сенях хлопнула дверь. Кто-то идёт к нам. Наверное, отец раздумал идти в лес. Кукушку можно слушать и дома, стоит только окно распахнуть.
Дверь отворилась, и на пороге появился Сорока. В руках у него мокрый мешок.
— Вот не ждали! — сказала Алёнка.
Глава двадцать вторая
Волосы у Сороки мокрые. Рубаха на груди и плечах потемнела. Он был босиком, штаны подвёрнуты. Я удивился не меньше Алёнки: зачем к нам пожаловал Президент?
Но он не торопился объяснять. Положил мешок под скамейку. Мне показалось, что в мешке кто-то шевелится. Я хотел пригласить Сороку в комнату, но он и сам, без приглашения, подошёл к столу и сел на табуретку. Рукой пригладил взъерошенные волосы. Ладонь стала мокрой, и он, взглянув на неё, вытер о штанину.
Алёнка по-прежнему лежала на кровати, положив ноги на спинку. Книжку она засунула под подушку и с любопытством смотрела на незваного гостя.
— Я поймала леща, — похвасталась Алёнка.
— Вот видишь, — сказал Сорока.
— Мы из него уху сварим.
— Да, — сказал Сорока.
Я посмотрел на него. Сорока был невозмутим. Зачем всё-таки он пришёл? И что у него в мешке? Снова там кто-то пошевелился.
— Шли бы в лес, — сказал Сорока. — Сидите дома, как сурки.
— Сидим, — ответил я.
— Коля Гаврилов не был у вас? — спросил он.
— А должен быть?
— Пропал куда-то парень, — сказал Сорока. Немного помолчав, спросил: — Отец в лес ушёл?
— За солнцем, — сказал я.
Сорока поднялся. Мне не хотелось, чтобы он уходил, и я сказал, что отец скоро вернётся. Алёнка подтвердила. Ей тоже не хотелось, чтобы Сорока уходил. А он стоял в нерешительности.
— Если ушёл за солнцем, — сказал он, — то вряд ли скоро вернётся… Дай бог, если к вечеру прояснится.
Он не ушёл. Снова уселся на табуретку.
— А зачем тебе отец? — спросил я.
— Дело есть, — коротко ответил он.
Мы помолчали. Алёнка, глядя в потолок, проговорила:
— Не обидишься, если спрошу…
Сорока улыбнулся:
— Почему меня зовут Сорокой?
Алёнка энергично закивала головой.
— Я родился в лесу…
— В лесу? — удивилась Алёнка. — Уж не в птичьем ли гнезде?
— Расскажи, — попросил я.
Может быть, потому что у Сороки было хорошее настроение, или всё равно ему делать было нечего, он под стук дождя рассказал нам удивительную историю своего имени.
История, которую рассказал Сорока
— Есть на свете такая деревня Дедовичи. Это в Белоруссии. Кругом леса. От железной дороги — сто километров. В деревне десятка два изб. Там жили мои родители. Работали в колхозе. Отец — кузнец, мать лён выращивала. Я никогда не видел ни отца своего, ни мать. Отец, когда началась война, ушёл на фронт. И погиб в самом конце войны, на правом берегу Одера. Он был пулемётчик. А мать так и жила в Дедовичах, ждала его. В этих лесах после войны орудовали бандеровцы. Есть такие бандиты. Они с немцами заодно. Когда бандеровцы налетели на Дедовичи, все разбежались. Ну и мать моя… А я должен был вот-вот на свет появиться. Она еле ходила. Когда бандеровцы наткнулись на группу, где была моя мать, они всех из автоматов… Звери, а не люди были. А я только что родился. Видя, что бандиты приближаются, мать схоронила меня в кустах. Неизвестно, сколько я там пролежал — это случилось летом, — нашли меня совсем голого наши бойцы. Рядом была муравьиная куча. Наши лес прочёсывали, добивали бандеровцев. Они бы и не нашли меня, но услышали сорочьи крики. Птицы носились надо мной и кричали. Сороки… Много сорок. Лейтенант был весёлый человек и назвал меня Сорокой, а фамилию свою дал… Потом бандиты и его убили. Только всё равно этих гадов уничтожили.
Мы с Алёнкой ожидали услышать какую-нибудь весёлую историю, а тут вот что.
— И у тебя нет другого имени? — спросила Алёнка.
— Когда я стану взрослым, меня будут звать Сорока Тимофеевич… Смешно?
— В нашем классе у одного мальчика имя Плутоний, — сказала Алёнка. — Мы его зовём Плут.
— А у нас есть Радий, — сказал я. — Он рыжий. И жутко вредный!
— В детдоме дали мне другое имя… Обыкновенное — Иван. — Сорока помолчал и добавил: — А мне нравится Тимофей.
— Иван лучше, — заметила Алёнка.
— Лейтенанта того Тимофеем звали, — сказал Сорока. — Который меня нашёл.
— Коля рассказывал про Смелого. Это правда?
— Правда, — сказал Сорока.
— А могилу нашли?
— Мы поставим ему памятник.
— Кому памятник? — спросила Алёнка, которая ничего не слышала про Смелого.
Сорока стал рассказывать и эту быль. Алёнка вся подалась вперёд, слушая его. Для неё это было полной неожиданностью. Моя сестра считала, что в такой дыре, куда мы забрались, ничего интересного быть не может. И вдруг такое! И не в старинных романах, а на самом деле.
К нам пришёл Гарик. Сорока замолчал и стал с интересом рассматривать его. Алёнка с досадой взглянула на Гарика: дескать, не вовремя тебя принесло. Гарик встретился с Сорокой впервые. Он даже сначала не сообразил, что это Президент. Гарик был чем-то расстроен. Лицо хмурое, рубашка промокла и испачкана в земле. Рыбачили на дожде, что ли?
— Мы уезжаем, — сказал Гарик и посмотрел на Алёнку.
— Надо с вашими попрощаться, — она поднялась с кровати.
— Ещё палатку не свернули…
Алёнка снова улеглась и ноги положила на спинку.
— Совсем? — спросил я. Гарик кивнул. За всё время Сорока не проронил ни слова. По лицу его было непонятно: рад он, что уезжает Гарик, или ему всё равно.
Гарик подмигнул мне и вышел в сени. Я за ним.
— Этот тип — Сорока? — спросил он. Я ответил.
— Зачем он к вам пришёл?
— Не к Алёнке, — сказал я, — Отец ему понадобился.
— Справлюсь я с ним? — спросил Гарик, пошевелив плечами.
— Драться будете?
— Нет вашего отца — пускай уматывает. А то расселся…
— Места не жалко… Знаешь, почему его Сорокой зовут?
— Если не уйдёт, я его выставлю, — сказал Гарик.
Мы вернулись в избу. Теперь Гарик стал с любопытством разглядывать Сороку. Прикидывал: справится с Президентом или нет? Пускай подерутся. Я бы посмотрел. И Алёнка посмотрела бы. Её любимый Айвенго дрался на всех турнирах. И всегда побеждал. Одно дело рыцари дерутся, другое — мальчишки. Там всё было красиво: пики, щиты, перчатки бросали друг другу. А тут как начнут кулаками размахивать, чего доброго, ещё царапаться станут. Я не люблю драться. Бывает, конечно, в школе сцепишься то с одним, то с другим. Один раз меня пеналом по голове стукнули. Пенал сломался, а у меня три дня шишка сидела. Потом прошла. А я этому мальчишке кулаком в глаз заехал. Он неделю с синяком ходил. Злился на меня: без пенала остался, да ещё синяк под глазом. А мою шишку никто не видел. Она на голове спряталась в волосах.
