– Что тебе? – спросил ученый.
– Это будет «Поу рах?» или «Поу дромос?», – радостно выпалил итальянец.
– Не совсем, но – близко по смыслу.
Фотограф раздраженно поморщился. Смесь тюркского, фарси и греческого, на которой разговаривали в этой части Средиземноморского побережья, была часто непонятна даже тем людям, для которых один из этих языков был родным. Что уж тут говорить о русичах?! Большинство из тех, кто взялся за обучение, а к «полочанам» присоединились еще около десятка франков, на эту науку вскоре только рукой махнуло – безнадежное дело, мол. Запомнить такое невозможно! Держались только Костя, Захар, Давид по прозвищу Пипо и молодой итальянский рыцарь из отряда легата. Изредка Сомохову, проводившему обучение, на помощь приходил Тансадис, который свободно разговаривал на полутора десятках наречий и языков, но в большинстве случаев археолог в одиночку сражался с бестолковостью учеников. Возможно, помогло бы наличие словаря или хотя бы тетрадей для записей. По крайней мере, это было бы неплохо для Малышева, привыкшего к такой методике обучения. Но с бумагой была напряженка, поэтому обучаться приходилось так, как это принято было в одиннадцатом веке, – на слух.
Костя почесал за ухом. Комары вечером и оводы днем делали путешествие из просто неприятного почти невыносимым. Солнце, с раннего утра быстро прогревавшее окрестный воздух, и пыль, которой постоянно приходилось дышать путешественникам, быстро выводили из себя даже самых стойких. А ведь, по словам туземцев, это еще цветочки. Тюрки уверяли чужеземцев, что через месяц температура поднимется и «станет жарко».
Малышев шлепнул ладонью очередного кровососа и хотел было вернуться к глаголам, но оказалось, что Улугбек Карлович решил сделать перерыв в обучении. Воспользовавшись паузой, исчез в недрах готовящегося ко сну лагеря итальянский рыцарь. Куда-то с котелком потянулся Пипо. Разбежались по делам улыбчивые тюрки-обозники. У костра остались только Малышев и Сомохов. Археолог возился с порванным краем собственного плаща, а фотограф просто устал и тупо таращился на пламя.
– Скажи, Улугбек. – Костя давно уже выпил с ученым на брудершафт, но все еще с трудом обращался к нему просто по имени, без употребления отчества. – Ты там уже говорил это, но как-то мельком… Короче… Этот поход… Он, вообще-то, будет удачным или как?
Сомохов насупился. День был изматывающим, затем последовали уроки, а теперь вот и вопросы. Он пожал плечами:
– Как кому… О таких вещах надо было раньше спрашивать. – Археолог продырявил кончиком ножа грубую ткань плаща и теперь стягивал порванные края суровой ниткой. – А сейчас? Что тут обсуждать?
Костя пошевелил угли кончиком меча. Вверх взмыл сноп искр, отчего скуластое лицо Улугбека приобрело необычные черты.
Малышев усмехнулся.
– Что так рассмешило? – Улугбек осмотрел свое творение.
Шов получился заметным, но плащ выглядел достаточно крепко.
– Да я не об этом, – отмахнулся товарищ.
Малышев ткнул пальцем в сторону суетящегося лагеря:
– Ты мог бы сейчас таким провидцем стать… Пророком почти.
Сомохов пожал плечами:
– Ты думаешь? Не знаю, не знаю… – Он отложил плащ. – Во все времена ценились люди, которые предугадывали или предсказывали удачи и победы, и всегда гнали тех, кто пророчил поражения.
– А что? Будет поражение? – подобрался Костя. – Что-то мне помнится, что первый поход был удачным до… удачным, короче… Типа всех побили и сапоги помыли в Иерусалимском море… Или как его там?
Ученый развел руками:
– Ну, если в глобальном плане? То тогда, наверное, ты прав. Поход был удачным… То есть, конечно, будет удачным.
Костя вытянул из-за пазухи бурдюк с греческим вином:
– Попробуй, друже… Фанерское… Тьфу ты! Фалернское! Хорошее!
Археолог подхватил бурдюк, отхлебнул пару глотков и благодарно кивнул.
– А что же не свой спиритус пьешь?
Костя икнул. Теперь, когда причина его флегматичного состояния была достаточно ясна, он уже не старался держаться трезвым. С утра емкость с продуктом греческого виноделия значительно потеряла в весе. А молодое вино в союзе с майским солнцем способно укатать и не таких подготовленных индивидуумов, как бывший фотограф дикой природы. Говоря человеческим языком, Костя был пьян.
– Так задрало свое… Что я его не пил, что ли? – Он хлопнул еще одного кровососа и пересел так, чтобы легкий дымок окуривал его фигуру. – Так что там с походом нашим? Давай-ка выкладывай!
Ученый отхлебнул еще вина и задумался. Пока археолог собирался с мыслями, Малышев вытянул из мешка туесок.
– Во! Глянь, что я придумал. – Он развязал тесемки и вывалил в подготовленную деревянную миску куски мяса, пересыпанные колечками лука. – Шашлык забабахал. Мяса вчера намариновал, лука добавил, вина, специй местных. А чтобы не протухло, в мешочке в бочку на дно засунул.
Он понюхал туесок.
– Вроде не смердит. – Костя подмигнул озабоченно осматривающему продукты товарища археологу. – Чичас шашлычок сварганим.
Пока фотограф стругал палочки под мясо и раскладывал над углями шампуры, ученый начал свое повествование:
– В принципе весь предстоящий поход надо отнести скорее к удачным, нежели неудачным эпизодам крестовых войн.
Малышев выдернул из рук археолога бурдюк, отхлебнул и уточнил:
– Ты давай-ка поподробней. Нам ведь здесь быть, а не студентам твоим.
Улугбек Карлович вздохнул и начал рассказ:
– Предстоящее взятие Никеи – дело практически решенное. Слишком большие силы собрались здесь. Но дальше дела похода пойдут не столь радужно.
Костя, ковырявшийся с углями, удивленно вскинулся, в это время ученый продолжил:
– После этого силы крестоносцев разделятся на три части и двинутся через Анатолию и Киликию в сторону Антиохии, одного из богатейших городов Средиземноморского побережья. На подходе к Дорилее[49] их встретят войска Кылыч-Арслана, правителя Никеи, и Гази ибн Данишмеда, правителя Каппадокии и Понта. Сражение будет длиться день, и в нем почти полностью погибнет норманнское войско, Боэмунда возьмут в плен и позже казнят, разодрав лошадьми на четыре части… Что дальше? – Он сделал паузу. – Потом крестоносцы под руководством Готфрида Бульонского и Раймунда Тулузского мусульман отбросят. Затем последует осада Антиохии войсками Раймунда и разгром христиан сельджуками. Остаткам крестоносного воинства удастся уйти из-под города и, соединившись с армией лотарингцев под командованием Гуго де Вермандуа, начать так называемый «арьергардный поход». Но это уже будет не раньше будущего февраля. В этом походе крестоносцы возьмут Антиохию и отбросят мусульман… Но и только… Иерусалим откроет ворота только третьему походу.
Улугбек Карлович задумчиво пошевелил золу ножнами сабли.
– Вот, собственно, и все… – Он еще раз осмотрел золу и угли. – Эх, картошечки бы!
Костя выглядел ошарашенным.
– Так чего же вы молчали, блин? – Он потер подбородок. – Это что же получается? Нам всем кирдык может быть под этой Антиохией или, как ее там, Дорилеей? На кой, спрашивается, мы тогда туда премся?!
Ученый пожал плечами:
– Ну, во-первых, премся, как ты выразился, мы совсем не туда, а к городу Эдессе. Просто пока нам по пути с крестоносцами. А к городу Эдессе после взятия Никеи выйдет отряд Готфрида Бульонского. И займет этот город практически без сопротивления. – Он сделал паузу. – Итак, это во-первых… Теперь во-вторых: если мы не будем рваться в первые ряды, а примкнем к лотарингцам, а граф Бульонский как раз и является предводителем этого войска, то у нас появится возможность все время оставаться на стороне победителей. Так что… – Ученый приложился к заметно похудевшему бурдюку. – Выбор всегда есть, и перспективы у нас не такие уж и безрадостные.
Малышев обвел лагерь взглядом, потом ткнул за плечо указательным пальцем:
– А с ними как?
Археолог ответил через полминуты:
– Это – война. Они знали, куда идут.
– То есть… хер с ними?
Ученый задумался:
– Получается, что так.
Малышев отобрал бурдюк и сделал пару больших глотков, после чего отбросил пустую емкость к телеге.
– Ну и блядская штука жизнь!
Ученый согласно вздохнул.
6
К Никее крестоносная армия дошла в четвертый день до майских нон[50]. По крайней мере, именно так назвал Косте дату католический священник. Сами русичи давно потеряли счет дням и в определении календарных данных полностью полагались на местных экспертов.
Город был великолепен, пусть и не такой царственный, как Константинополь, но значительно более величественный, чем, допустим, Милан или Пьяченца. Никея, стоявшая на берегу одного из самых красивых и самых широких озер Вифинии[51] и окруженная внушительной крепостной стеной, казалось, была неприступной для толп латинян. Длина первой оборонительной стены составляла почти четыре с половиной километра, высота крепостных стен достигала девяти метров, а толщина – от четырех до шести метров. Через каждые сорок шагов над стеной возвышалась мощная полукруглая башня. Эта была первая серьезная преграда на пути армии воинствующих паломников.
