Поскольку отчаяние не признается традиционной политологией, она неспособна анализировать современную политическую культуру ислама (не говоря уже о других явлениях), и западная политическая мысль, подкрепленная несостоятельной политической наукой, не в состоянии найти решение исламистской агрессии. Существующее различие между «хорошим, умеренным исламом» и «плохим, радикальным исламом» является типичным примером этого непонимания западным политическим прагматизмом.
В контексте монотеизма культ происхождения в соответствии с нынешней нищетой базируется на предпосылке, что земная история есть история грехопадения, упадка. Это регрессивное видение исторического времени объясняет кое-что в современной исламской политической культуре:
Какой смысл политического желания возвращения к истокам и террора, который идет с ним? Что это за поворот назад, к первобытным временам и смертельная борьба, ведущаяся от их имени? Как мы можем интерпретировать желание изгнания из настоящего, сведение будущего к прошлому, которое позволяет только повторение ранее существовавшего, так что настоящее — лишь только тень того, что уже произошло?[65]
Суицидальная стратегия радикального исламизма есть результат культа унижения, на который арабские народы обрекает американская стратегия бесконечной войны.
Глава 8. Вы, люди, никогда не будете в безопасности
Семиокапитализм основан на эксплуатации интеллектуальной энергии человека. Интеллект становится частью как сферы производства, так и сферы потребления. Интеллектом гораздо сложнее управлять, и он гораздо менее предсказуем, чем физические усилия, необходимые работникам на сборочной линии традиционного завода.
За годы существования «экономики прозака» творческие работники были мотивированы вкладывать свои когнитивные способности в процесс производства в ожидании успеха и дохода, который станет их наградой — они были убеждены, что труд и капитал могут объединиться в один процесс взаимного обогащения. Работникам внушали мысль, что они свободные агенты, а такие явления, как пузыри доткомов[66], основаны на реальном увеличении доходов и генерируют высокие карьерные ожидания. Но союз семиокапитала и когнитивного труда не вечен.
Нейроэксплуатация и коллапс
В 1999 году, во время эпохи доткомов, был анонсирован техноапокалипсис в облике глобальной проблемы тысячелетия, появились темные, угрожающие тучи в ясном небе самозваной «новой экономики». Воображение общественности было настолько взбудоражено апокалиптическим мифом о глобальной технологической аварии, что оно породило настоящую волну ожидания катастрофы по всему миру. Предсказанный апокалипсис получил известность под именем «ошибка 2000 года», то есть ситуация, когда компьютерные часы покажут 12 в ночь на новое тысячелетие.
Однако отсутствие каких-либо катастрофических событий осталось в глобальном сознании как ощущение грани пропасти для социума. Через несколько месяцев, весной 2000 года, катастрофа доткомов принесла замедленный крах новой экономики — крах, который в той или иной форме, никогда не будет действительно преодолен, — несмотря на бесконечные войны Буша, несмотря на провозглашенное восстановление электронного бизнеса.
Рекомбинантный союз интеллектуальной работы и финансового капитала был закончен. Молодая армия свободных работников, самозанятых в виртуальном бизнесе, была преобразована в орду современных когнитивных работников: когнитариев, то есть интеллектуальных пролетариев и Интернет-рабов, которые инвестируют свою умственную энергию в обмен на нестабильный доход.
Нестабильность является общим состоянием семиотрудящихся. Существенной особенностью нестабильности в социальной сфере является не потеря регулярности в рабочих отношениях, так как труд всегда более или менее нестабилен, несмотря на юридические правила. Существенная трансформация, приведшая к «оцифровке» процесса труда, есть фрагментация личной непрерывности работы, фрактализация времени, распад его на фрагменты. Рабочий исчезает как человек, продающий свой труд, и заменяется абстрактными фрагментами времени. Киберпространство мирового производства можно рассматривать как огромное пространство обезличенного человеческого времени.
В сфере промышленного производства абстрактное время труда было воплощено в живого человека — работника, обладающего идентичностью. Когда капиталисту был необходим человеческий капитал для валоризации, он был обязан нанять человека и вынужден был иметь дело с физической слабостью, недугами и правами этого человека, был вынужден столкнуться с профсоюзными организациями и их требованиями, а также политическими идеями, носителем которых был этот человек.
Когда мы вступаем в век информационного труда, нет больше необходимости вкладывать средства в обеспечение человека для восьмичасового рабочего дня на протяжении его жизни. Капитал больше не принимает на работу людей, но покупает пакеты времени, отдельно от их взаимозаменяемых и случайных носителей. В Интернет-экономике гибкость превратилась в форму фрактализации работы.
Фрактализация является модульной и рекомбинантной фрагментацией времени деятельности. Работник больше не существует как человек. Он или она — только взаимозаменяемый производитель микрофрагментов рекомбинантного семиозиса, которые находятся в непрерывном потоке Интернета.
Капитал больше не платит за возможность эксплуатировать работника в течение длительного периода времени; он больше не платит зарплату, которая охватывает весь спектр экономических потребностей человека, работающего на капиталиста.
Работнику (фактически теперь машине в человеческом теле, наделенной мозгами, которые могут быть использованы для производства в отдельные фрагменты времени) выплачивается за отдельные, временные услуги. Время работы фрагментировано и разделено на ячейки. Ячейки времени выставлены на продажу в Интернете, и бизнес может приобрести их столько, сколько пожелает, в любом случае без обязательства обеспечить какую-либо социальную защиту работника. Обезличенное время становится настоящим агентом процесса валоризации и не имеет никаких прав, никакой профсоюзной организации, никакого политического сознания. Оно может быть только либо доступным, либо недоступным — хотя последняя альтернатива остается чисто теоретической, поскольку физическое тело до сих пор вынуждено покупать еду и платить арендную плату, несмотря на работу в виртуальной сети.
Время, необходимое для производства информационного товара, сжимается цифровой машиной. Время тщательно поделено на ячейки, которые могут быть мобилизованы в любой момент. Рекомбинации этих фрагментов осуществляются автоматически в сети. Мобильный телефон — инструмент, который позволяет поддерживать связь между потребностями семиокапитала и мобилизацией живого труда киберпространства. Звонок телефонов вызывает мобильных работников, чтобы воссоединить их абстрактное время с рабочим потоком.
В этом новом измерении труда люди не имеют права защищать себя или торговаться в отношении времени, собственниками которого они являются, напротив, это время у них эффективно экспроприируют. Их время на самом деле не принадлежит им, потому что оно отделено от социального бытия людей, которые делают его доступным для рекомбинантной киберпродуктивной схемы.
Время работы фрактализовано, снижается до минимальных фрагментов, которые могут быть собраны, и сама фрактализация делает возможным для капитала постоянно создавать условия для минимальной зарплаты работнику. Фрактализованные работники могут быть недовольными, но это не выливается в движение либо согласованное стремление к сопротивлению.
Только пространственная близость самих работников и непрерывность опыта совместной работы приводит к возможности формирования рабочей солидарности. Без такой близости и преемственности не могут возникнуть условия для объединения в сообщество людей, размещенных по сетевым ячейкам. Индивидуумы могут собраться вместе, чтобы сформировать общее понимание, общие требования, только когда у них есть непрерывная близость во времени и пространстве, близость, которую труд в Интернете отныне делает невозможной.
Когнитивная деятельность всегда была вовлечена в каждый вид человеческого производства, даже те, где больше механического. Нет процесса человеческого труда, который протекал бы вне связи с применением интеллекта. В век индустриального труда ум заставляли работать как будто он не продукт интеллектуальной деятельности, а результат простых механических операций. В то время как работа заводских рабочих, по сути, есть повторение однообразных физических действий, умственная работа постоянно изменяется и рассматривает совершенно различные вопросы. Таким образом, категоризация ума в процессе капиталистической валоризации приводит к настоящей мутации. Сознательный организм подвергается большому конкурентному давлению, ускорению стимулов, постоянному напряжению внимания. Как следствие, психическая окружающая среда, инфосфера, в которой разум формируется и вступает в отношения с другими индивидуумами, становится для человека психопатогенной средой.
