и застывала там, прежде чем вновь раствориться среди пузырей гнойной слизи. Зловоние стояло такое, что Натан втянул губы и прикусил их зубами, дыша самыми уголками рта через покрытую ржавчиной ладонь, пальцами которой одновременно зажимал ноздри. Привкус железа был едва различим: не более чем слабая нотка в весьма ярком и выраженном букете.
Гэм улыбнулся:
– Привыкнешь. Я тоже, когда впервые сюда попал, думал, что этот запах просачивается сквозь кожу, таким он казался крепким. А теперь? – Он вдохнул полной грудью, словно стоял в гуще предрассветного тумана. – Я едва его замечаю! Прямо скажем, я нынче вообще почти не чувствую запахов. Да и вкусов тоже. Пошли!
– Брось, Гэм. Оставь меня в покое.
– Нет, Натан, я не оставлю тебя в покое. Я буду тебя преследовать, я буду ходить за тобой повсюду – до тех пор, пока ты не вступишь в мою шайку. А если ты не вступишь в мою шайку, я все равно буду за тобой ходить.
Гэм двинулся прочь, и Натан, бросив короткий взгляд обратно, на ведущую вверх лестницу, пошел следом.
– Но почему? Ты мог бы выбрать любого из сотни других ребят!
Не останавливаясь, Гэм ответил через плечо:
– Таких, как ты, Натан, больше нигде нет.
Канал был около тридцати футов в ширину, с обеих его сторон имелось пространство еще футов в десять. Несмотря на отвратительное содержимое потока, на его берегах не было Живой Грязи – возможно, ее смыло дождем. Немногочисленные крысы под ноги не лезли, а лишь ныряли в канале и высовывались из нор по щелям стен. Гэм шагал, далеко выбрасывая ноги, его локти торчали в стороны, большой палец одной руки был заткнут в карман жилета. Натан с трудом поспевал за ним.
– Так это здесь твое убежище?
– Что?! Ты, должно быть, считаешь меня настоящим подонком – а в твоих устах, Натти, это звучит как двойное оскорбление! Нет, это всего лишь проход, удобный способ передвигаться по городу, не привлекая к себе внимания. Конечно же, я никогда бы не стал обустраиваться здесь жить! К тому же во время дождя вода заполняет канал с такой быстротой, что нас смыло бы в течение нескольких секунд. Нет уж, Натти, дружище, банда Гэма живет в гораздо более качественных условиях!
– Где же это?
– Скоро увидишь, если пойдешь со мной. Впрочем, ты, если не заинтересован (а это, судя по нашим предыдущим разговорам, именно так), можешь, конечно, продолжать двигаться вдоль главного туннеля. И обнаружишь, что он выходит на поверхность среди грязи в какой-то сотне ярдов от твоей хибары в трущобах. Небольшая пробежка, и ты вновь окажешься в любящих объятиях своей матушки. Разумеется, при условии, что ее любящие объятия не будут заняты кем-нибудь другим.
На стене не было никакого видимого знака, но тем не менее Гэм внезапно остановился и провел кончиком пальца вдоль какой-то линии.
– Или ты можешь идти со мной. Твой выбор.
Найдя нужное место, чем бы оно ни было, Гэм нажал на него. Один из кирпичей плавно, словно смазанный жиром, ушел в глубину. Гэм просунул руку в открывшееся отверстие, пошарил внутри – и в стене перед ним отворилась со щелчком дверь.
– Вуаля!
За дверью обнаружилось тесное пространство, едва достаточное, чтобы оба мальчика могли встать плечом к плечу; им пришлось потесниться, чтобы снова закрыть дверь. Новый щелчок – и часть пола отодвинулась, открыв спиральную лестницу, витками уходившую в глубь земли.
– Милости прошу!
Натан поглядел вниз, но не тронулся с места.
– Давай, не дрейфь! Едва ли я стал бы тратить усилия на твое спасение, если бы задумывал против тебя какую-нибудь пакость, верно?
Внизу было темно. Пройдя один поворот, Натан был вынужден втянуть голову в плечи и слегка наклониться в сторону, чтобы не удариться. Камни были сырыми и источали слабый запах, напоминавший о гробницах и монастырях. Поверхность под его ногами и пальцами (порой она касалась и его щеки) была шероховатой, словно мелкий наждак, и слегка осыпалась от прикосновения. Неудивительно, что и ступени были истерты, встречая каждый его шаг глубокой впадиной. Если бы пространство не было таким тесным и он постоянно не упирался бы в стены рукой, плечом, локтем или коленом, Натан, наверное, оступился бы и упал.
– Далеко еще до низа?
– А что? Боишься навеки остаться здесь, в этом каменном гробу? Где ни вздохнуть, ни шевельнуться? Успокойся, мой маленький нежный цветок, мы выберемся отсюда так скоро, что ты и заметить не успеешь.
Гэм не соврал: всего лишь через несколько шагов они вышли в широкий коридор.
Если спиральная лестница была просто вырублена в песчанике, то здесь все было устлано коврами и подсвечено панелями из светящегося камня, вделанными в стены. От сырости ковры были все в темных пятнах, и в воздухе висел затхлый запах, однако все же это были ковры, и к тому же довольно чистые. В верхней части стены были подвешены на специальной штанге ряды картин – написанные маслом, в шелушащихся золоченых рамах, они изображали мужчин с серьезными лицами, в застегнутых на все пуговицы форменных сюртуках. Более разнородной коллекции лиц нельзя было себе представить: усатые, бородатые, одни с гладкими щеками и карими глазами, другие с расплющенным носом и свисающими брылями, третьи совсем юные, свежие и белокурые – но все носили одинаковые глянцево-черные мундиры и держали в руках трости, увенчанные козлиными рогами.
– Симпатичные ребята, да?
– Кто они?
– Члены привилегированного клуба. Здесь была их штаб-квартира.
– Что ж это был за клуб, которому вздумалось устраивать штаб-квартиру в таком месте?
– Хороший вопрос, малыш Тривз! Пойдем. Тут легко идти, но только не отставай: там, внизу, настоящий лабиринт.
Повсюду были стилизованные изображения бараньего рога – на картинах, в узорах обоев, в резных украшениях на каждом выступающем углу; они повторялись снова и снова, и в конце концов глаз настолько к ним привыкал, что выхватывал лишь отдельные формы (изгиб, виток, полуспираль), отраженные, сдвоенные, повторяющиеся. Тот же узор прослеживался и в линиях ковра, сбегавшего вниз по центру лестницы и продолжавшегося в более широком пространстве холла, куда выходили три двери. Над средней из них была прикреплена голова настоящего барана – а точнее, ее чучело; потрескавшиеся, выцветшие рога то заливала тень, то вновь озарял свет от пламени факелов, хлопающего на сквозняке из подземного туннеля.
– Эта заперта, – сообщил Гэм. – Сколько мы с ней ни возились, ее никак не открыть.
Подойдя к левой двери, он повернул бронзовую ручку в виде черепа. Дверь распахнулась. Тотчас же в холл ворвался аромат жарящегося
