Если вспомнить о прогрессировавшей с годами мании преследования Мэрилин Монро, вторая из двух ее реплик в забавном фарсе братьев Маркс приобретает довольно зловещий смысл, никем, конечно, не подразумевавшийся…
Пробу на эту крохотную роль Монро подробно описала в "Моей истории".
"Я пришла в павильон и нашла продюсера Лестера Кована. Это был невысокий мужчина с темными печальными глазами. Он представил меня Граучо и Харпо. Я как бы встретила знакомых персонажей из детских стишков "Матушки Гусыни". И вот они были передо мной — с веселыми и безумными физиономиями, точно как и в их фильмах. Оба они улыбались мне во весь рот, словно я сладкий пончик.
— Эта молодая леди для сцены в конторе, — объяснил мистер Кован.
Граучо оглядел меня в глубоком раздумье.
— А ну-ка пройдись! — потребовал он.
Я кивнула.
— Я имею в виду — пройдись не как моя старая тетушка Ципа, — объяснил Граучо. — В этой сцене молодая девушка должна пройти мимо меня так, чтобы мое старческое либидо вспыхнуло молодым пламенем и чтобы у меня буквально дым пошел из ушей.
Харпо гуднул в рожок, прикрепленный к концу его трости, и подмигнул мне.
Я прошлась, как просил Граучо.
— Исключительно хорошо выполнено, — похвалил он.
Харпо гуднул в рожок три раза, потом вложил два пальца в рот и лихо свистнул.
— Пройдись еще раз, — сказал мистер Кован.
Я прошлась туда и обратно перед тремя мужчинами. Они улыбались.
— Это Мэй Вест, Теда Бара и Бо Пип, вместе взятые, — сказал Граучо. — Мы снимем эту сцену завтра утром. Приходи пораньше.
— И не вздумай прохаживаться таким образом по улицам без охраны, — добавил Харпо".
Спустя несколько дней "королева сплетен" Луэлла Парсонс впервые упомянула имя Мэрилин Монро в своей колонке светской хроники.
Съемки закончились в феврале, на лето был намечен рекламный тур "Счастливой любви" по городам США, а пока что Мэрилин оставалась бы предоставленной себе, если бы не ее строгие опекуны Наташа Лайтес и Джонни Хайд. Оба они настаивали, чтобы Мэрилин не прерывала учебы.
Хайд, по словам Монро, "носился как угорелый по всем студиям".
"Ведь я была не только его клиенткой или даже его возлюбленной. Я была его личной "миссией"", — совершенно справедливо полагала Мэрилин.
Учитывая его репутацию в мире кино, он, вероятно, мог бы разговаривать с продюсерами с позиций силы, но понимал, что, действуя нахраписто, скорее всего, окажет подруге медвежью услугу. Он считал, что его подопечную недооценивают, и говорил Мэрилин: "Мне смешно, когда я думаю, как они ошибаются и как они будут кусать себе локти. И это время придет очень скоро". Но Джонни хотелось, чтобы, когда к Мэрилин придет успех, никто не сомневался, что он заслужен ею честно, а не добыт благодаря деньгам или влиянию "папочки"-покровителя.
Он разработал целую стратегию, и в рамках этой стратегии Мэрилин должна была использовать любую возможность "засветиться", не отказываться от фотосессий и участия в каких-нибудь дурацких телерекламах.
"Если ты неудачница в Голливуде — это все равно что подыхать от голода на пороге банкетного зала, где запах телятины сводит тебя с ума", — сетовала Мэрилин, вспоминая то время. Молодой женщине вечно не хватало денег на карманные расходы, потому что тратила она их не раздумывая, но "подохнуть с голоду" Джонни Хайд ей, разумеется, не дал бы.
Поэтому очевидно, что позировать обнаженной Тому Келли — тому самому, что выручил ее пятью долларами после аварии на бульваре Сансет, — Мэрилин согласилась, что бы она потом ни плела журналистам, не из-за нужды.
Хотя вряд ли и с подачи Хайда — трудно предположить, чтобы этот стреляный волк захотел бы, чтобы его протеже привлекла к себе внимание настолько экстравагантным способом.
Начиналось все вполне невинно. В мае 1949 года Мэрилин, найдя в старой сумочке визитную карточку Тома, позвонила ему, и тот пригласил ее сфотографироваться для рекламы пива. Плакат, на котором она была запечатлена в купальнике и с большим надувным мячом в руках, попался на глаза чикагскому производителю календарей. Он предложил Келли выгодный заказ. И Том уговорил Мэрилин раздеться перед объективом — о, всего несколько кадров, сдержанных и целомудренных, никакой вульгарности!
Мэрилин подписала договор, дающий Келли право на использование снимков, "полупсевдонимом": Мона Монро. Фотосессия, на которой Тому ассистировала его жена Натали, продолжалась два часа. Пол и стены ателье задрапировали алым бархатом. Под джаз, льющийся с патефонной пластинки, Том снимал свою модель с примерно 10-метровой высоты, устроившись на лестнице.
"Все было очень просто… и холодно!" — вспоминала Монро.
Тому за работу заплатили 500 долларов, из которых Мэрилин перепало только 50.
Заказчик отобрал для календаря две фотографии, назвав одну "Новинка" (изящный женский силуэт в профиль), а другую — "Золотые мечты" (кадр с показанной крупным планом грудью Мэрилин). Ничего вульгарного, бесстыдного в этих снимках, обошедших через несколько лет весь мир, действительно пег. Фотографии, по замыслу авторов, должны были вызывать лишь чистое восхищение, а не вожделение.
Потом Келли говорил в интервью Морису Золотову, что Мэрилин выгибалась "с грациозностью выдры" и двигалась "с подкупающей естественностью". "Стоило ей сбросить одежду, как всю ее застенчивость будто рукой сняло".
Возможно, Мэрилин, всегда магически преображавшейся перед кинокамерой или фотоаппаратом, попросту захотелось узнать, что она почувствует, снимаясь обнаженной. Она гордилась своим телом, она наслаждалась своей наготой, и никогда этого не скрывала.
Наташа Лайтес, которой доводилось и жить с Мэрилин под одной крышей, и сопровождать ее на съемки, говорила, что после пробуждения та часами расхаживала без одежды, не смущаясь чьим бы то ни было присутствием.
"Состояние обнаженности, казалось, умиротворяло ее, оказывало на нее своего рода гипнотическое воздействие. Если вдруг она проходила мимо зеркала и взглядывала на себя, она застывала, ее губы раскрывались, и полуприкрытые веками глаза не могли оторваться от собственного изображения. Она словно впитывала себя. Она напоминала тогда кошку, которую чешут за ушами".
Однако скоро, в июле 1949-го, Мэрилин пришлось узнать, что фотографироваться не всегда бывает так уж приятно — даже одетой. Во время тура в поддержку "Счастливой любви" фоторепортеров, хотевших поймать ее в объектив, было очень уж много, слишком много — ведь сексапильная блондинка, что прекрасно понимал Лестер Кован, украшала собой и фильм, хотя зрители видели ее всего минуту, и рекламную кампанию. У Мэрилин едва не случился нервный срыв. Она звонила из гостиничного номера приятелям — первым, чьи номера попадались ей в записной книжке, — и кричала, что не может больше, что перед ее носом целыми днями щелкают, щелкают, щелкают, что она устала улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Мэрилин Монро еще не была звездой, но уже прочувствовала, каким тяжелым может быть бремя славы.
Она справилась. И совладала с собой. И улыбалась, улыбалась, улыбалась. Особенно искренне не фотографам, а детям в сиротских приютах и пациентам в госпиталях, пусть продюсер и затевал экскурсии в эти заведения исключительно с целью все той же рекламы.
Хайд и Лайтес основательно подготовили "малышку" к поездке. Мэрилин вспоминала: "Я купила самые красивые вещи, какие только удалось найти в голливудских магазинах. Ничего дешевого или смелого. Джонни и Наташа сказали мне, что я должна путешествовать как дама, каковой я, по их мнению, пожалуй, не являлась. Поэтому я купила себе пару превосходных шерстяных костюмов и свитеров, несколько блузок, застегивавшихся под горлышко, а также строгий жакет". (В другой раз и в другом месте она скажет, что ее покупки ограничились тремя дешевенькими платьями; ничего удивительного; Мэрилин часто смещала акценты, в зависимости от того, принцессой или золушкой хотела предстать.)
Единственное, чего не учли ни давно жившие в Лос-Анджелесе Наташа и Джонни, ни родившаяся там Мэрилин, — что Нью-Йорк, Детройт, Кливленд и Чикаго хотя и находятся к северу от Калифорнии, но все же не на Северном полюсе. "В кино я видела эти города, занесенные снегом", — оправдывалась потом Монро. Уже в поезде она умирала от жары в своем чопорном одеянии, и организаторы тура решили обыграть эту ситуацию, устроив фотосессию прямо на нью-йоркском вокзале, "…я позировала на ступеньках вагона, пот струился по моему лицу, в каждой руке я держала вафельный стаканчик мороженого. Подпись гласила: "Мэрилин Монро, самая горячая штучка Голливуда, охлаждается"… Так тема "охлаждения" стала центральной в моей рекламной работе в Нью-Йорке".
И все же организаторам тура пришлось снабдить актрису более подходящей амуницией. Мэрилин запомнилось летнее платье с большим декольте, из набивного голубого в горох хлопка и с красным бархатным поясом. Правда, она не преминула отметить, что наряд был куплен на распродаже в самом дешевом магазине.
