В "Талантах и поклонниках" провинциальный трагик Ераст Громилов то и дело кричит: "Где мой Вася?" Этот сопровождающий его всюду богатый купчик "его Вася". Поизносившийся джентльмен Агишин тоже считает Белугина «своим»: "что ты за Андрюша у меня", "мой Андрюша" и т. д. Но Белугин — не громиловский Вася. Это только Агишину кажется, что Белугин «его» На самом деле Андрей Белугин человек независимый, и в любви, и в дружбе свободен от расчета. Белугин — личность не ординарная, Агишин — банальная.
Во многих постановках "Женитьбы Белугина" (одна из самых репертуарных пьес русского театра — в первый год постановки шла на сцене семидесяти провинциальных театров) главный интерес строился на любовном треугольнике. В спектакле Александрийского театра Агишин не занимал сколько-нибудь значительного места. Он только помогал проявить особенности нравственного конфликта главных героев.
"Женитьба Белугина" имеет, как известно, сложную творческую историю. Вначале Н. Я. Соловьев представил Елену откровенной хищницей, и это огрубляло пьесу, делало конфликт прямолинейным. В окончательном варианте, после того как к тексту пьесы "руку приложил" Островский, образ главной героини, умной, решительной, претерпел серьезные изменения. Савина — Елена пришпоривала свои чувства к Агишину, не доверялась их естественному и плавному развитию. Актриса передавала и увлеченность Агишиным, и угрызения совести, которые испытывала Елена, когда она шла на обман, и постепенное разочарование в своем избраннике, и открытие для себя благородной души Андрея.
С большой силой проводил Сазонов финал четвертого действия, где Андрей предоставляет свободу Елене. В простоватой купеческой речи Андрея слышались оттенки наивной обиды и укора. В конце большого монолога Андрей — Сазонов взрывается, не может совладать с собой и говорит сквозь слезы: "Потому я еще люблю Вас, с собою не совладаю и могу быть страшен. Я дом зажгу и сам в огонь брошусь! Ради бога, пожалейте Вы меня и себя. Собирайтесь — и бог с Вами! Прощайте!" Эту сцену актеры играли по-разному. В 1880 году в Александрийском театре в роли Белугина выступал молодой провинциальный актер М. Т. Иванов-Козельский. Он обнаруживал буйный темперамент Белугина, выставляя его натурой «дикой», «первобытной», способной на убийство. Актер сближал образ Андрея Белугина с образом Льва Краснова из пьесы А. Н. Островского "Грех да беда на кого не живет", где обезумевший от ревности Краснов убивает свою жену. И в роли Белугина Иванов-Козельский исступленно кричал: "Я убью Вас, его… я дом зажгу!" Такую трактовку Белугина позже подхватил знаменитый трагик Мамонт Дальский. Для мягкого Белугина — Сазонова такая реакция была невозможна. Он произносил эти слова неуверенно и печально.
Некоторые рецензенты и сведущие зрители считали, что Сазонов затмил Савину, "вывез комедию". Именно так и написал Суворин, а это дало повод Ф. А. Бурдину сказать, что тем самым он отнесся к Савиной «бессовестно». "Господин Сазонов ролью Белугина открыл в себе такую силу таланта, о котором мы и не подозревали", — отмечал Н. А. Потехин17. Но своим успехом спектакль был обязан союзу Сазонова и Савиной. Их дуэты были высшими точками спектакля, все действие которого как будто неслось к их сценам, к их встречам. "Савина особенно хороша в сценах, где Белугин делает ей предложение, когда она успокаивает Белугина, видевшего, как Агишин целовал ей руки, и та, где она примиряется с мужем… Сазонов был превосходен в сцене, когда он решается на разлуку с женой, которую любит", — писала газета «Голос» [18].
Ф. А. Бурдин сообщал Островскому 13 февраля 1878 года:
"У нас все на «Белугина» не могут добиться билетов, на 13 и 14 представления все билеты расписаны, и все-таки осталась масса неудовлетворенных" [19].
Если относительно "Женитьбы Белугина" у современников не было единого взгляда — кто же из двух актеров — Савина или Сазонов — первенствовал в этом спектакле, то «Дикарка» (премьера 12 ноября 1879 года) не оставляла на этот счет никаких сомнений. Уже само название говорило о том, что в центре комедии стоит женский образ. Он стал одним из лучших созданий Савиной.
В исследовании, посвященном совместному творчеству драматургов [20], Л. С. Данилова обратила внимание на повышенную идеологичность пьесы, которая содержит контуры некоей "концепции исторического развития России". Действительно, в пьесе то и дело говорят о реформе, о положении крестьян и дворян, о земстве, о буржуазном предпринимательстве, рационализации помещичьего хозяйства, о теории "малых дел" и пр. А три главных мужских образа как бы олицетворяют три возможных пути, которые лежат перед Россией. Соавторы показывают три типа людей: Ашметьева — стареющего жуира, патриархального "эстетствующего дармоеда", как назвал его сам Островский; Вершинского — "юного реформатора", циничного карьериста, презирающего все национальное; Малькова — человека дела, «мастерового» и «химика», накрепко связанного с землей и народной жизнью. Из этих трех персонажей симпатии авторов отданы Малькову. Именно ему достается Варя — существо насквозь земное, непосредственное, слитое с родной природой и не испорченное условностями воспитания.
Когда Н. Я. Соловьев начинал работу над пьесой, он положил в ее основу эпизод из жизни своего близкого знакомого, известного публициста К. Н. Леонтьева, который, кстати говоря, свел Соловьева с Островским и интересовался их сотрудничеством. В сюжете «Дикарки», во взаимоотношениях Ашметьева и Вари отозвался роман Леонтьева с молоденькой свояченицей Соловьева. Соловьев симпатизировал Леонтьеву и всячески стремился приподнять образ "идеалиста и поэта в душе" Ахметьева (так первоначально был назван этот герой).
Не приняв соловьевской трактовки образа Ахметьева, Островский сатирически снизил его и заменил одну букву в его фамилии — герой стал Ашметьевым. Это вызвало неудовольствие Леонтьева. "Зачем это Ашметьев? писал он. — Это напоминает с умыслом какие-то ошметки. Измените хоть одну букву, скажите Ахметьев, и вы услышите хорошую дворянскую фамилию татарского рода" [21].
Вступившись за Ашметьева, Леонтьев обрушился на несимпатичный ему «грубый» характер Малькова. Леонтьев считал Малькова "топорным фабрикантом", скверным, недобрым хамом. Леонтьев не хотел замечать, что грубость Малькова напускная и направлена она против чуждого ему человека, да вдобавок оказавшегося еще и соперником — Ашметьева.
Спор Леонтьева с Островским о Малькове — это спор о герое времени. Хотя Островский и считал, что "этот тип еще не сложился", но его уже можно было встретить в жизни и за ним было будущее.
Уверенного в себе, здорового, сильного и цельного в своем чувстве Малькова играл Сазонов, которому эту роль поручил Островский. Драматург приехал в Петербург и сам вел репетиции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
