в светлом платье. Даже мокрая от росы Жучка казалась умытой и причесанной.
В калитку робко стукнули.
— Здравствуйте! — остановился на пороге наглаженный Павлуня, комкая в руках новую кепку.
— Садись, — приветливо сказала Лешачиха. — Садись рядом с моим.
— Нет уж, не сяду с теткиным сыном! — быстро отозвался Женька.
Завтракали молча, а потом Женька сказал:
— Вы, люди, идите, я догоню.
— Ты недолго, — предупредила Лешачиха.
Женька остался один со своими обидами. После еды ему захотелось пить, с питья потянуло в сон. Все еще ворча на кого-то, Женька подошел к постели и, постояв над ней в самом малом раздумье, сердито завалился. Жучка взбрехнула.
— Ты еще тут! — крикнул Женька. — Уж и полежать нельзя, да? Брысь, теткина скотина!
Когда Женька проснулся, солнце уже четко пропечатало на ковре всю оконную раму. Женька вскочил.
— Разбудить не могли, да? — разозлился он. — Ну и ладно! Обойдусь без вас!
Он вышел за калитку. Посмотрел направо, посмотрел налево. Вокруг было пыльно и пусто, только с реки доносились голоса. Женька постоял, подумал и подался купаться.
Речка встретила его рокотом движка, который дымил на понтоне. Сам моторист Саныч стоял далеко на дороге и к чему-то напряженно прислушивался.
— Самолет? — задрал голову Женька. Над ним плыли вольные облака.
— Машина, — вздохнул Саныч. — Весь народ теперь там. — Он стал заглядывать в Женькины зрачки. — Жень, а Жень! Побудь за меня, а? Я мигом обернусь.
Женька замахал руками:
— Я к тебе нанялся, да? Я тебе рыжий? Я, что ли, разве рябой?
— Ты хуже! — убежденно сказал Саныч и стал отступать к понтону.
Женька нахраписто лез на него. Говорить он уже не мог, а только клекотал, как беркут, набивший клюв волчьей шерстью.
— Излуплю! — наконец продохнул он.
Саныч убежал от него за дизель, а Женька, назло всем, забрался в парную воду, стал там шуметь и плескаться. Он представил себе, как на крутой берег выбежит Бабкин, или нет, лучше Павлуня, и начнет бабьим голосом стыдить и обзываться. «У меня право на отдых есть? Для меня разве Конституция не писана?» — врезал бы ему Женька.
Но приходили все чужие и гуляющие. Они сразу кидались в воду, чтобы, насидевшись в ней до синего озноба, греться потом на берегу, на бумажках да окурках.
Женьке стало скучно. Он оделся и побрел к Санычу, который уже выключил движок. Саныч убежал от него на дорогу.
— Не трону, — лениво сказал ему Женька. — Подойди, что ли. Одному плохо мне.
— Псих-одиночка! — сердитым высоким голосом вскричал Саныч, и Женька, мигом распаляясь, тоже завопил:
— На коленки перед вами, да? Не жирно ли будет? Сиди тут один, а я на уборку пойду!
— Тит, иди молотить! — ехидно откликнулся Саныч.
Женька не погнался за ним, он только потряс кулаком и двинулся к лесной полосе, за которой явственно гудели моторы.
Солнце кусалось. Дорога была горячей сковородки. На Мишином поле подсолнухами торчали головы мальчишек. Увидев сердитого Женьку, они, как воробьи, прыснули к реке, поддерживая на животе набитые морковкой майки.
— Небось пионеры, да? — закричал Женька. Он немножко побегал за мальчишками, успокоился и зашагал по дороге, норовя наступить на голову собственной тени. Опомнился возле лесной полосы. На него бросали редкую тень омытые дождевалкой березы. Женька полез через крапиву туда, где сквозь заросли светилось высокое золотое поле. На нем рокотали моторы.
Женька продрался сквозь кусты и остановился. Ослепительное рыжее поле расстилалось перед ним далеко и широко. Оно было залито солнцем, над ним млело томительно-голубое небо с белыми кипящими облаками.
Женька заморгал, зажмурился, а потом стал осторожно, бочком, пробираться по стерне в самый жар, в самую работу, туда, где, покачиваясь, плыли красные самоходки. Четко крутились их мотовила, поблескивая лопастями, подбивая под ножи колосья. Комбайны были похожи на диковинные корабли с толстой трубой-пушкой на боку. Они шли развернутым строем — один чуть сбоку и позади другого, захватывая широкую полосу хлебов и оставляя позади себя ровные копешки соломы. Одна за другой подваливали к боку комбайнов высокобортные машины, пристраивались рядом и принимали зерно.
Комбайны надвигались на Женьку. Он видел, как бьется в мотовилах острая, блесткая пыль, слышал, как трещит солома.
Мимо проплывали на высоком капитанском мостике такие гордые Бабкин с Павлуней, что Женька не вынес. Он побежал следом за комбайном, выкрикивая:
— А я виноват, да? Сами не разбудили!
Проплыл на персональном комбайне Боря Байбара. Вместе с ним на мостике, вцепившись в перила, стоял невесть как сюда поспевший Саныч — лозинка в синей маечке. Он показал сверху Женьке язык — острый и злой.
— А я! — закричал несчастный Женька, карабкаясь на комбайн к Бабкину.
Бабкин притормозил. Женька, жмурясь от летевшей в глаза колючей половы, шумел:
— Убежали, да? Позабыли, позабросили человека!
Бабкин, стряхивая со лба пот вперемешку с соломенной пылью, разлепил серые губы.
— За водой сгонял бы, а то сейчас некому.
— А думаешь, не сгоняю? — обрадовался Женька, поспешно скатываясь с комбайна и бросаясь к сивой кобылке на обочине. Теперь у него было дело, занявшее и руки, и язык. Руки суматошно отвязывали кобылку, язык бездумно молол. — Застоялась, да? Ничего, теперь мы поедем, теперь понесемся!
Кобылка тронулась, бочка легонько загремела. Женька ожег лошадь вожжами:
— Что ты, кляча, мышей не ловишь!
Бочка загремела повеселей.
По дороге на полевой стан Женька нагнал Павлунину мать. Проклятая тетка была одета в рваную кофтенку, мужские брюки засунуты в сапоги, на голове, низко на бровях — платок.
— Хороша, — усмехнулся Женька, тормозя кобылку. — Ты, часом, не побираться?
— Так ведь уборка, — смиренно ответила тетка. — Подвез бы? Все ноги отколотила.
Тетка умела просить. Женька помнит, как она выклянчила у него тот чертов комбикорм — ни дна ему ни покрышки! Как всучила за это паршивую Жучку — собачонку вредную и к хозяину непочтительную. Да еще и напоила! Да и посадила!
«Зато я тебя не посажу!» — решил Женька.
— Лошадь не тянет! — ответил он тетке.
Тетка не разозлилась, не закричала, а только сиротливо сказала:
— Все меня гоняют…
— Бедная! — в тон ей поддакнул Женька. — Так тебе и надо! Садись! Чтоб ты лопнула!
Они поехали, и скоро в знойной дрожи возникли навесы на столбах, белые печи, цистерны, машины.
Девчата из школьной бригады готовились везти в поле обед. Они заворачивали в чистую бумагу хлеб, ложки. Повариха помешивала черпаком в котле. Подле нее горбилась на коленках Лешачиха, усердно раздувая огонь.
Женька, не показываясь на глаза матери, вырулил сивую кобылку прямо к воде.
Тетка неуверенно приблизилась к Лешачихе и спросила:
— Мне дело какое найдется?
Настасья Петровна поднялась с колен,
