Отсутствие единодушия в оценке объясняется тем, что советское общество ничего не знает о себе и остро ощущает это. История прошедших 50 лет — закрытая книга даже для интеллигенции. Как и любой человек, долго страдавший потерей памяти и лишь только вставший на путь выздоровления, нация, ничего не знающая о своем недавнем прошлом, не понимает и своего настоящего. За десятилетия сталинских фальсификаций развилась коллективная амнезия, а полуправда, которая была сказана на XX съезде, начав процесс возвращения памяти, в то же время препятствует ему. Однако в целях развития политического сознания и кристаллизации его в новых и позитивных формах Советскому Союзу рано или поздно придется дать оценку этому периоду истории.
Сложившаяся ситуация представляет особый интерес для историков и политиков, поскольку дает редкую, даже уникальную, возможность непосредственно наблюдать тесную взаимосвязь между историей, политикой и общественным сознанием. Историки часто спорят о том, что действительно ли знание истории прошлого помогает государственным деятелям в принятии решений и содействует росту политической зрелости простого народа. Кое-кто готов ответить на этот вопрос положительно; другие же принимают точку зрения Гейне, сказавшего однажды, что история учит нас тому, что она ничему не учит. В классовом обществе политическое мышление определяется интересами класса или группы, и то положительное, что оно получает от изучения прошлого, ограничено именно этими интересами. Даже взгляды любого историка определяются его социальным происхождением и существующими политическими условиями. Обычно «идеи правящего класса» являются и «господствующими идеями эпохи». В какие-то периоды такие идеи содействуют более или менее объективному изучению истории, от чего выигрывает политическое мышление; в других случаях эти идеи становятся мощным препятствием на пути объективного изучения ее. И в том, и в другом случае никакая правящая группа и никакое достаточно цивилизованное общество не может функционировать нормально, не обладая определенной формой исторического сознания, отвечающей их интересам, того самого сознания, которое вселяет в большинство членов правящей группы и общества вообще уверенность в том, что их взгляд на прошлое, особенно на недавнее прошлое, — это цепь не фальсификаций, а подлинных фактов и событий. Ни одна правящая группа не может существовать лишь за счет цинизма. И государственные, и общественные деятели, и простой народ должны быть уверены, что имеют моральное право действовать определенным образом, а моральное право не может основываться на извращении и фальсификации истории. И хотя извращения и прямая фальсификация истории вошли в образ мышления многих наций, сама их эффективность зависит от того, насколько та или иная нация готова поверить в их подлинность.
В Советском Союзе моральный кризис послесталинских времен проявляется в глубоких потрясениях, которые испытала нация во взглядах на историю и политику своей страны. Со времен XX съезда люди поняли, сколь многое из того, во что они верили, основывалось на фальсификациях и мифах. Они стремятся узнать правду, но лишены доступа к ней. Их правители говорят им, что все, что им говорилось о революции, — фальсификация, но им не говорят и подлинной правды. Приведем всего несколько примеров. Последний крупный скандал сталинской поры — так называемый заговор врачей официально объявлен вымыслом. Но возникают вопросы: кто же все это подстроил? Один Сталин? Тогда с какой целью? На эти вопросы ответа до сих пор не дано. Хрущев дал понять, что, возможно, Советский Союз не понес бы столь огромных потерь в ходе последней войны, если бы не ошибки и просчеты Сталина. Официально советско-германский пакт 1939 года является запрещенной темой. Народу рассказали об ужасах концентрационных лагерей, о ложных обвинениях и вырванных силой признаниях в период «великих чисток». Однако, за редкими исключениями, жертвы репрессий не были реабилитированы. Никто не знает, сколько людей было отправлено в лагеря, сколько погибло, сколько убито и сколько выжило. Тот же заговор молчания окружает и обстоятельства насильственной коллективизации. Все эти вопросы были подняты — и ни один из них не получил ответа. Даже в нынешний, юбилейный год все лидеры времен 1917 года оставались «нелюдями», имена большинства членов Центрального Комитета, руководивших Октябрьским восстанием, по-прежнему преданы забвению. Люди празднуют великую годовщину, но ничего доподлинно не знают о событиях тех времен. (Они не знают правды и о гражданской войне.) Доктрина сталинизма была взорвана; ее фундамент пошатнулся, крыша обвалилась, стены обгорели и готовы вот-вот рухнуть, но само здание до сих пор стоит, и люди все еще вынуждены в нем жить.
Начиная эту серию лекций, я уже говорил о положительных и отрицательных моментах сохранения советским режимом преемственности. Мы подробно остановились на положительных моментах; давайте теперь обратимся к отрицательным. В поступательном характере развития революции прослеживаются черты здравого смысла и... отсутствие логики. А нельзя ли отделить одно от другого? Очевидно, что для Советского Союза жизненно важно устранить все препятствия и полностью высвободить созидательные силы. Нынешнее состояние дел в стране сеет сильное разочарование; в силу этого несчастья, которые несет революция, могут в глазах народа затмить все ее величие. В революциях прошлого это приводило к реставрации. И хотя реставрация всегда была для нации огромным шагом назад, даже трагедией, она имела и положительную сторону, поскольку демонстрировала разочарованному народу неприемлемость реакционной альтернативы. Возвращение Бурбонов и Стюартов лучше всяких пуритан, якобинцев и бонапартистов приучило народ к мысли, что возврата к прошлому нет, что революционный процесс необратим — за ним будущее. Нет худа без добра: реставрация как бы реабилитировала революцию — или по крайней мере основные, главные ее достижения — в глазах людей.
В Советском Союзе, как мы знаем, уже не осталось в живых никого из возможных проводников реставрации. Тем не менее в стране, как представляется, накопилось достаточно разочарования и даже отчаяния, что в других исторических условиях могло бы привести к реставрации. Временами кажется, что в Советском Союзе имеются соответствующие морально-политические потенциальные возможности, которые не могут претвориться в политическую реальность. За эти 50 лет революция почти полностью дискредитировала себя в глазах народа, и никакие Романовы не смогут реабилитировать ее. Революции предстоит самой, своими собственными «руками» реабилитировать себя.
Советское общество не может более мириться с тем, что оно является простой игрушкой в руках истории и судьба его зависит от капризов тиранов или произвола олигархии. Ему необходимо вновь обрести контроль над своим правительством и превратить государство, столь долго находившееся над обществом, в инструмент демократически выражаемой воли и интересов нации. Ему необходимо в первую очередь вновь обрести свободу слова и собраний. По сравнению с высшей идеей бесклассового и безгосударственного общества стремление это весьма скромно; тем более парадоксально, что советский народ стремится получить те минимальные свободы, которые в свое время фигурировали во всех буржуазно-либеральных программах, справедливо подвергавшихся безжалостной критике со стороны марксистов. Однако в обществе, сменившем капитализм, свобода слова и собраний призвана выполнять функции, коренным образом отличающиеся от тех, что она выполняла при капитализме. Едва ли нужно говорить, какое огромное значение для дела прогресса имеет эта свобода при капитализме. Однако в буржуазном обществе эта свобода носит лишь формальный характер. Этому способствуют господствующие отношения собственности, ибо имущие классы осуществляют почти монопольный контроль над всеми средствами формирования общественного мнения. Трудящиеся классы и выразители их интересов из числа интеллигенции в лучшем случае получают доступ к самым примитивным средствам социального и политического самовыражения. Общество, в котором господствует собственность, не может осуществлять действенный контроль над государством. Понятно, сколь усиленно поддерживается в нем иллюзия, что такой контроль оно осуществляет, если только это не причиняет буржуазии излишних хлопот и не требует слишком больших затрат.
В обществе же, подобном советскому, свобода слова и собраний не может носить столь формальный и иллюзорный характер; она или есть, или ее нет вообще. В отсутствие власти собственничества лишь государство, то есть бюрократия, господствует в обществе, а его господство основывается исключительно на подавлении права народа свободно критиковать и выражать свое мнение. Капитализм может себе позволить заигрывать с трудящимися классами, поскольку имеет в своих руках экономический механизм, с помощью которого держит их в повиновении; буржуазия остается главной общественной силой, даже когда не имеет политической власти. В обществе, пришедшем на смену капитализму, нет экономического механизма, с помощью которого можно было бы держать массы в повиновении, — есть лишь самая обычная политическая сила. Доминирующее положение бюрократии отчасти объясняется той бесконтрольной властью, которой она пользуется в экономике, но власть эта закрепляется политическими средствами. Без этой силы она не в состоянии сохранять свое главенство в обществе, а демократический контроль в любой форме этой силы ее лишает. Отсюда и новое значение, и новые функции свободы слова и собраний. Иными словами, капитализм вел бои против своих классовых врагов, имея крепкие оборонительные позиции в области и экономики, и политики, и культуры; у него были широкие возможности для отступления и маневра. Свобода маневра бюрократической диктатуры в послекапиталистическии период намного более ограничена: ее передовая, политическая линия обороны является и последней. Не удивительно, что она так яростно защищает ее.
