Итак, закончил я творческий процесс, отпечатал в трёх экземплярах, название придумал залихватское — «Песнь о любви» и побежал всем показывать. Однако настоящего искромётного успеха не имел: «Слабовато, — говорят, — а местами не в размер». И никто ведь не сказал: «Козлиная ты рожа!»
Я, честно говоря, такой критики не ожидал. Обескуражился. А меня утешают: «Ладно уж, не расстраивайся — бывает хуже».
Как же, думаю, хуже? Опять не получилось? Ещё раз перечитал — хуже некуда. Расстроился по-настоящему: ни хрена из меня не получается. Но я упрямый, это дело сразу не бросил.
Работали мы в одном концерте с композитором, автором нашумевших шлягеров «Вишнёвая метель» и «Татьянин день», в общем, с Мигулей. Сидит он как-то у рояля между концертами, что-то наигрывает, тут я к нему со своим эпохальным и подкатился. «Вот, — говорю, — Володя, текст не посмотрите?» Он видит, что я не с улицы, а вроде как при артистах, поэтому сразу-то не погнал. После первых двух строчек его перекорежило всего. Я обрадовался, но скрываю. Он взял пару аккордов и говорит: «Как-то у вас тут с размером — не того». Я его горячо заверил, что в одну секунду подработать могу, только бы музыка была хорошая (на самом-то деле я над размером целый месяц бился, все старался, чтоб погадостнее вышло).
В общем, он ещё некоторое время попел, страдая, мой «шлягер», потом говорит: «Ладно, вы мне экземпляр оставьте, я на досуге подумаю и вам сообщу».
Так всё-таки настоящего торжества и не получилось. Понимаете, не было у меня стопроцентной уверенности, что песня худшая. А когда я по телевидению услышал: «Плэйбой — клёвый такой, мой милый бэйби, одет, как денди, с тобой я — леди, я так люблю тебя», — меня охватила чёрная зависть, и окончательно стало ясно: не в свои сани не садись. И я бросил это дело.
Впечатление от разового посещения Росконцерта
Хотите верьте, хотите проверьте,Сегодня я из-за всяких делБыл ненароком в Росконцерте,Нога на ногу в коридоре сидел.Вот бежит в пиджачке — брови в нитку,Невысокий, лет шестьдесят — не поймёшь,Очки роговые, глаза навскидку,Обувь — платформа, брюки — клёш.Что он думает о себе? Не знаю,Хоть и пиджак его из-за границ,Сколько таких вот, как он, встречаюЗдесь в вестибюле забытых лиц.Аккомпанировал раньше певице,Фельетончики пошлые со сцены читал,Теперь рассуждает о силе традиций,О том, соберет ли «Машина» залШибко они тут все деловые,Необходимость свою ощущают вполне,Коридором сквозь дыма клубы густыеИдут, всё заботятся обо мне.Сколько таких учреждений разбросано,Сколько курящих там трудится дам!Артисты! Играйте, по вашим вопросамДавно уж написан бумажный хлам.Сюда бы сейчас побольше дуста,И взять бы швабру, вычистить грязь.Всё хорошо, вот только искусствоПлачет, страдает, криком зайдясь.
Почти В.В.Маяковский
Пылесос
«…И пусть ястребы Тель-Авива дышат в кислородные подушки Вашингтона».
Из радиопередачи
Я всегда очень верил нашим газетам, радио и телевидению. Вот по радио говорят: «Невесело поют нынче соловьи в Булонском лесу» — значит, невесело. Весело соловьи могут петь только в Нескучном саду.
Наши вообще очень удачно всегда долбали капиталистическую заграницу. И слова были изобретены специальные: мир чистогана, город жёлтого дьявола (это на золото намекают, которое у нас-то никто не любит), жёлтая — она же продажная — пресса.
Очень хорошо и красиво можно было сыграть на противопоставлениях: у нас — «просторно раскинулись жилые микрорайоны», у них — «дома теснятся в каменных джунглях»; у нас — «счастливо трудятся», у них — «изнывают под гнётом»; у нас — «с каждым годом растёт благосостояние трудящихся», они — «прозябают в нищете»; мы — «живём», они — «ютятся» или чего-то там «влачат», кажется, «своё жалкое существование».
Ещё с раннего детства хорошо помню такой шедевр газетной карикатуры. На портрете изображён тогдашний секретарь Организации Объединённых Наций. Под портретом надпись — Даг Хаммаршельд. Около портрета стоят двое рабочих в комбинезонах и с молотками (видимо, во время обеда). И один говорит другом)': «Смотри, пишется Даг, а читается наоборот». Вот так — просто и элегантно — проклятый гад Хаммаршельд.
И даже совсем недавно в одной из центральных газет после огромной статьи о наших очередных победах я под рубрикой «За рубежом» увидел такие строки: «Этой зимой в США от холода погибло более 854 человек».
От какого, к чёртовой матери, холода?! Что, прямо на улице замерзли или простудились, а потом слегли? А точно ли более 854 или всё-таки менее?
А специальная «плохая» музыка? Многие, наверное, помнят киножурнал «Иностранная кинохроника», который можно было смотреть без дикторского текста и с закрытыми глазами. Сначала шла весёлая «траляляшная» музыка. Это значило, что в Венгрии вошёл в строй новый комбинат, потом звучали минорные аккорды — ну точно землетрясение в Англии или женский хор рвёт душу — открываешь глаза: американские рабочие влачат…
Всю жизнь в конце декабря я слышал: «В обстановке крайней напряжённости встречают нынче на Западе Новый год».
Видали как? Нынче! В течение десятков лет, а всё — нынче.
На протяжении долгого времени дня за три до Нового года я усаживался перед телевизором, чтобы не упустить момент, когда Запад, находящийся постоянно в обстановке крайней напряжённости, наконец-то лопнет. Но этого почему-то не происходило.
Позже у меня появился видеомагнитофон, и я стал записывать особенно выдающиеся «шедевры» дикторского искусства. Я подчёркиваю, именно дикторского. Так как сами по себе демонстрируемые сюжеты совершенно невинны.
Судите сами. На экране — одна из центральных улиц какого-то западного города. От дома к дому протянуты пышные гирлянды. Улыбающиеся прохожие, отягощённые красочными пакетами, спешат по своим делам; сверкают разноцветными огнями празднично украшенные витрины.
Дикторский текст: «Ничто не напоминает нынче (опять нынче) в Лондоне о Новом годе».
Ну, конечно же, ничто; ведь за границей праздники не празднуют, а стараются «хотя бы ненадолго отвлечься от повседневных проблем».
Следующий сюжет. Показывается ирландская группа «ЮТу», выступающая в небольшом клубе, а затем улыбающаяся женщина, которая моет окно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
