Я сделал Костю наместником в Польше. Он был добр к полякам. Предложил дать им широкую автономию… Но они приняли это за слабость. Создали тайное правительство, стреляли в бедного Костю, напали на наш гарнизон. Перебили множество несчастных солдат… И тогда я позвал Муравьева. Отправляясь в Польшу, он сказал: «Для меня самый хороший поляк – это поляк повешенный». И потребовал отозвать из Польши доброго Костю…
Я вынужден был согласиться. Муравьев беспощадно вешал – даже ксендзов, даже женщин. Сжигал поместья, тысячами отправлял бунтовщиков в Сибирь… И усмирил… правда, поссорив нас с заграницей. В первых рядах негодовавших, конечно же, были французы – они нынче дали приют тысячам польских бунтовщиков.
Я наградил Муравьева за Польшу… Хотя этот кровожадный бегемот вызывал у меня чувство брезгливости. И, надо сказать, у всех близких мне людей. Генерал-губернатор Петербурга князь Суворов как-то сказал мне: «Если Муравьева отправят в рай, я предпочту ад…»
В общем, после Польши я отправил Муравьева на покой.
И теперь мне пришло в голову призвать этого господина.
Он вошел, поклонился. За время отставки сильно ожирел. Огромный, тяжело дышит – этакая помесь медведя и бегемота… с тигриными глазами. Жирное, беспардонное, одутловатое, курносое, бульдожье лицо.
Так что нигилисты сразу поймут – этот церемониться не будет.
В начале разговора чудовище было осторожно… Но я сумел сделать его смелее.
Он понял: я разрешаю ему просить головы его прежних врагов.
И он попросил:
– Государь! Все они, космополиты, – приверженцы европейских идей. – (Это у него главное ругательство!) – Вон их, Государь! Истинно русские, – (величайший комплимент), – должны теперь прийти во власть.
15 апреля
В три дня он (не я) разгромил всю либеральную партию…
Его заклятый недруг, бедный князь Суворов, потерял генерал-губернаторство в Петербурге… И прежний начальник Третьего отделения… И министр просвещения, распустивший молодежь, – всех их по его требованию я отправил в отставку. Идут допросы, хватают не только виновных, но даже подозрительных, закрывают журналы. В столице, как сообщил мне Кириллов, началась паника, все клянут… Муравьева!
Что ж, правителю всегда необходимо иметь «плохого второго». Около вас должен находиться человек, которого общество считает причиной своих бед. Они должны верить: не будет Н. – и все станет хорошо! Муравьев мне нужен, чтоб напугать. Я понимал, что реального проку от него не будет. Он хорош только в условиях военного времени.
Надо было подумать о реальном борце с крамолой. О новом хозяине Третьего отделения. Прежний явно не справился. Нужен молодой цепной пес.
И я назначил Петра Шувалова…
Шуваловы – забавная семейка. Возвысились они во времена Императрицы Елизаветы. В царствование пратетушки один из Шуваловых был ее любовником, а другой – крупнейшим финансистом и, как положено у нас, – крупнейшим казнокрадом и хитрецом.
Когда пратетушка увлеклась юным кадетом Бекетовым, сей бестия поспешил стать ближайшим другом юного и простодушного избранника. И на правах друга дал ему мазь для белизны лица… От этой мази у несчастного все лицо пошло гнойными прыщами. Императрице шепнули о венерической болезни, которую подхватил изменник-кадет. Взбешенная, она прогнала от себя несчастного любовника и вернула прежнего – Шувалова… Кстати, сын предприимчивого негодяя совершенно не похож на отца. Отличился и тонким умом, и благородством, и воспитанием. Он настолько владел французским, что публиковал в Париже свои стихотворения. Прабабка Екатерина, весьма вольно писавшая по-французски, все свои знаменитые письма Вольтеру отсылала сначала ему. И он беспощадно правил… Великая Екатерина назвала его «моя умная прачка».
Граф Петр Шувалов моложе меня на девять лет… Он участвовал в некоторых моих веселых похождениях. Пользуясь нашей дружбой, он рискнул приволокнуться за моей племянницей Машей Лейхтенбергской… Так что мне пришлось сделать ему строгое замечание… После этого граф Петр сразу поумнел, и теперь он то, что мне нужно, – «преданный, но умный» (как зову его я) и «цепной пес» (как зовет его Костя).
Граф Петр – из старшей ветви рода Шуваловых и соединяет в себе несовместимые качества предков и родственников. Он весел, остроумен, абсолютный комильфо и при этом… жестокий солдафон и проныра.
Нужный нынче господин.
Сегодня я спросил у Кириллова, как он отнесся к назначению графа Петра Шувалова и что об этом говорят в столице.
– У нас все рады, – ответил Кириллов. И не замедлил подставить начальника: – Говорят, он либералам-то шею быстренько свернет, у него сам Государь по струнке будет ходить… Глупость, конечно, Ваше Величество…
Их сердечная ненависть друг к другу!
Вечером пришел докучать Костя.
– Побойся Бога, дорогой Саша. Возвращается отцовское инквизиторство. В городе на допросы волокут буквально всех – литераторов, чиновников, офицеров, учителей и учеников, студентов, нянюшек, мужиков, князей и мещан… Следователи спрашивают девушек: скольких имели мужчин, грозят выдать желтый билет, если не отвечают… Да что мещан! Обнаглели до того, что посмели следить за мною! Мой камердинер вчера рассказал, что его вызвали, пугали, пытались подкупить… Поверь, граф Петр Андреевич не просто ничтожество. Он – опасное ничтожество. Он всюду рассказывает о близости к тебе. Кстати, его уже подобострастно зовут Петром Четвертым. Он у нас теперь Государь…
Я сказал миролюбиво, хотя кипел:
– Милый Костя, я хочу, чтоб ты меня понял, не гневался и, как всегда, поддержал… Это ведь ты когда-то передал мне фразу, сказанную нашему прадеду Петру Третьему: «Вы слишком добры, Государь! Доброта вас погубит!» И ведь погубила. Боюсь, что наш папа прав: мы живем в Азии, здесь нужна строгость, строгость и еще раз строгость.
Костя хотел опять броситься в бой. Но я остановил его:
– Позволь закончить. Помнишь, как-то ты жаловался мне на журнал, издаваемый поэтом Некрасовым? Ты сказал, что этот опасный господин – кумир молодежи! И вот вчера вечером опасный кумир пришел в Английский клуб, там – событие. Английский клуб избрал в почетные члены Муравьева… Был торжественный обед. По окончании обеда Муравьев сидел в креслах, вокруг него – почетные гости… И тут наш красный вождь молодежи господин Некрасов подходит и просит позволения прочесть стихи в честь того, кого еще вчера они дружно травили именем «Вешатель»… К чести Муравьева, он в ответ – ни слова, молча продолжил курить трубку. И тогда вчерашний неустрашимый начинает подобострастно читать свой панегирик. Не правда ли, интересно, как моментально сей господин излечился от всех заблуждений… А ты говоришь – «безумие». Нет, найдено единственно разумное, наше лекарство… Еще папа учил меня: как только начинается настоящая расправа, тотчас спешат встать на колени вчерашние смелые. А вот когда все они успокоятся, тогда и продолжим, дорогой Костя, наши реформы…
Уходя, Костя сообщил: все эти дни злодей Каракозов усердно молится в тюремной церкви…
Понял, куда он гнет, и… промолчал. После ухода Кости я вызвал Кириллова и спросил о подкупе камердинера брата.
– Это приказал Петр Андреевич Шувалов.
– Передайте ему, что впредь я категорически запрещаю это делать.
Кириллов поклонился.
Суббота (без даты)
Приговорили к повешению двоих – Каракозова и его родственника, руководителя подпольного кружка Ишутина… Родственника я помиловал – заменил виселицу на бессрочную каторгу. Но дарование жизни велел объявить ему в последний миг, когда наденут на него смертный балахон. Так уже делали во времена папа´…
Воскресенье (без даты)
Мне сообщили, что стрелявший Каракозов действительно молился все дни.
Принесли его письмо – просит простить и помиловать. Ну что сказать на это? «Как человек – давно простил, но как Государь – не имею права…» Этак многие стрелять захотят, если поверят, что безопасно. Этак и государству конец… А я поклялся до последней капли крови защищать самодержавную Русь. Перед Богом поклялся.
Пошел к Императрице. Говорил с ней о письме несчастного злодея. Но Маша молча обняла и сказала: «Терпи свое царское бремя».
Как странно… Она религиозна, и я все ждал, что попросит простить… И тогда пришлось бы уступить… И тяжесть – с плеч долой! Но не стала. Она бывает удивительно жестока, будучи такой доброй…
Господи! Помоги! Научи!
Плакал.
Привезли её. Встретились с ней в кабинете папа´… Отсюда лестница прямо в ту комнату…
Вошла, точнее, вбежала.
– Боже, что со мной было, когда услышала! Я хотела тотчас бежать… Я совсем с ума сошла! Что же это такое?
Она плакала.
Я целовал ее, и она уже в безумии отвечала. И все-таки не решился позвать ее в ту комнату… Но подло сказал:
