штурман проверяет документы пассажиров — нужна особая виза министерства, чтобы попасть на борт этого пароходика. У штурмана на фуражке как будто бы финский флажок — синий крест на белом фоне. Но присмотритесь внимательнее — в уголках флажка четыре буквы «А». И документы нашего спутника финна он проверяет с таким пристрастием, словно перед ним иностранец...
Мы едем на пароходе, принадлежащем аландским судовладельцам; едем на Аландские острова, в край, который славится не только романтикой шести тысяч шестисот пятидесяти четырех скал, образующих этот причудливый архипелаг, словно поставленный на страже у входа в Финский залив; он замечателен и некоторыми другими, более прозаическими особенностями, — о них речь пойдет впереди. Пока же погрузка продолжается. На борт опущены клетки с визжащими поросятами, тюки с почтой, бумажные мешки с удобрениями и, наконец, целая груда гробов, аккуратно завернутых в бумагу и снабженных четко выведенными адресами: «Мариехами, фрёкен Хильде Линдблом». Пароходик дает свисток и отваливает от набережной.
Морская дорога из Турку в Мариехами — гавань Марии, — бесспорно, принадлежит к числу самых очаровательных туристских маршрутов. Весь вечер, всю ночь и все следующее утро вы плывете словно по реке — слева и справа от вас земля, иззубренные скалы, зеленые острова, — сосны, березы, лиственницы сбегают к самой воде. Иногда это похоже на зажатый каменными щеками Енисей, иногда вам кажется, что вы плывете в пору половодья по нижнему течению Днепра среди пологих, повитых лозой островков. С берегов слышно щебетанье птиц. Душными волнами бьет оттуда головокружительный аромат хвои, березовых почек, цветущей черемухи. На камнях сохнут рыбачьи сети, изредка мелькнет деревянная пристань, покажется и спрячется вывеска ресторана, прилепившегося над водой: «Маленький козлик», «Веселый моряк». Легко дышится, распрямляются плечи, отдыхают усталые глаза. И какой-то странной досадной несуразностью, нелепым контрастом кажется на этом благодатном фоне мрачный груз, лежащий на корме, — аккуратно завернутые в бумагу гробы.
— Это что же — для торговли?
Молчаливый штурман кивает головой.
— Вряд ли фрёкен Линдблом делает большие обороты. В таком краю, при таком климате...
Штурман поднимает брови:
— Почему же? На Аландах это ходкий товар. Туберкулез! — Он вынимает трубку изо рта и как бы подчеркивает ею заключительную фразу: — Каждый третий — от туберкулеза...
Утомленный таким длинным разговором, он поворачивается и уходит...
В Мариехамн, который здесь зовут столицей, «Аланд» приходит рано утром. Здесь все такое же миниатюрное, крошечное, как и этот пароходик, как и сами острова. В Мариехамне — городе, основанном рескриптом русского царя Александра II 8 января 1859 года и названном им в честь своей жены Марии — три тысячи жителей, а всего их на островах — около двадцати тысяч. Триста небольших коттеджей расставлены поодаль друг от друга среди ярких кудрявых берез и темных сосен. Но Мариехамн имеет все, что приличествует иметь столице; здесь и акционерный банк, и главная улица с магазинами, и кино с американскими фильмами, и бары, и своя газета «Аланд» с десятитысячным тиражом, и мрачноватый кубообразный дом ландстинга — местного самоуправления, которое тут зовут парламентом так же, как провинциального советника зовут премьер-министром. Вот только водопровода и канализации нет, хотя дискуссия об их постройке ведется много лет. Воду здесь добывают необычным способом: водосточные трубы с крыш введены в подвалы домов. Там, в подвале, — водохранилище, откуда жильцы домов перекачивают дождевую воду на чердак, — дальше она идет к кранам...
У самого берега бухты, близ памятника аландцам, нашедшим свою могилу в море, стоит, готовясь к дальнему океанскому рейсу, гигантский четырехмачтовый парусник «Поммерн» водоизмещением 4100 тонн — один из многих кораблей, принадлежащих небезызвестному в Скандинавии «королю парусноге флота» Густаву Эриксону, которого по совместительству считают некоронованным королем Аландов. В прошлом году он заработал пятьдесят миллионов марок. Ему принадлежит большинство акций Аландского акционерного банка; он — член правления Аландского общества судовладельцев, председатель взаимного страхового общества судовладельцев, основной владелец судоремонтного завода.
История Эриксона могла бы послужить сюжетом для большого романа — это было бы увлекательное и поучительное повествование о взлетах и падениях жадного и упорного искателя фортуны, о хитрости и бессердечии, о призрачном счастье богача и о горечи его волчьего одиночества.
Когда-то он начинал свою карьеру в русском императорском флоте — уже в тысяча восемьсот восемьдесят втором году его отец, старый морской волк, отдал десятилетнего Густава юнгой на парусник «Нептун», а четырнадцать лет спустя он уже сам командовал русским военным судном «Албания». Но военная карьера не влекла к себе Эриксона — он мечтал стать королем мировых торговых путей. И вот Эриксон, покинув русский корабль, приступил к осуществлению давно задуманного плана — ему хотелось создать свой собственный флот...
Можно было бы очень долго рассказывать, какими сложными и трудными путями он шел к осуществлению этой задачи, какие беды его подстерегали в неспокойные годы двух мировых войн, как ожесточали его трудности кризисов, как выходил он из таких положений, которые его компаньонам и конкурентам казались безвыходными. Но он упрямо карабкался выше и выше — сорок лет тому назад Эриксон владел на паях с советником Трубергом единственным четырехмачтовым парусником «Аланд», а сейчас у него сорок парусных кораблей, пять моторно-парусных, три моторных судна и десять пароходов. Мечта его жизни осуществилась — он владеет крупнейшим в мире парусным флотом.
Эриксон любит подчеркивать, что его парусный флот свято блюдет романтические традиции мореходов старых времен. И действительно, его парусники точно сошли с иллюстраций к романам Грина.
Я был на «Поммерне». В каюте капитана покачивалась висячая керосиновая лампа в медной оправе, стояли скрипучие поблекшие кресла, над старинным письменным столом висели портреты хозяина корабля и его супруги, сделанные полвека тому назад. Пахло смолой, солью, сыростью моря, крепким табаком. На корме в помещении матросов высились отполированные до блеска людскими телами двухэтажные нары, и грубые скамьи, сработанные в девятнадцатом веке, окружали изрезанный ножами деревянный стол. Спартанская простота и суровость нравов — ни книг, ни радио, ни современных навигационных приборов. Корабль, уходя в море, порывает всякую связь с внешним миром. Через девяносто три дня он должен прийти туда, куда его послал хозяин: в Южную Америку. Может быть, он придет несколько раньше; может быть, несколько позже; может быть, совсем не придет, — тогда у памятника погибшим морякам прибавится еще несколько венков, а взаимное страховое общество судовладельцев выплатит хозяину страховую премию.
Плавание на паруснике по океану, конечно, романтично. Но я не видел большого энтузиазма у капитана, готовившего его к плаванию, — он откровенно признался мне, что предпочитает паровые суда, но ведь сейчас такая безработица среди капитанов... Приходится возвращаться на парусник, хотя
