к ней.
— Вот, — включаю ей видео, отдаю в руки. — Это та собака, видишь? Я нашёл. Еë действительно отдали на усыпление. Но её забрал кинолог из питомника. Этот парень — новый хозяин. Я попросил, чтобы он для тебя прислал видео… С ней точно всë хорошо.
Жадно вглядываюсь в лицо Царевны, оно расцветает! Глаза светятся, губы растягиваются в счастливой улыбке. Перематывает видео, где парень тискает собаку, кидает ей мяч, кормит с рук витаминками, смотрит ещё раз.
Улыбается, ловя мой взгляд.
Я не улыбаюсь, просто впитываю эмоцию. Вот она точно «на память». Таких в мою сторону больше не будет.
В порыве бросается мне на шею, замирая так.
— Спасибо!!
И вот сейчас пусть весь мир со своими правилами отвернется.
Пять секунд, обещаю я себе.
Поднимая еë лицо за подбородок, прижимаюсь к её губам, уплывая в чувственную эйфорию. Они мягкие, податливые… Я «фотографирую» мгновение всеми органами чувств. Это кружение, близость и негу. И не позволяя ей ответить, отстраняюсь.
Мне так страшно ломать её восторженную эмоцию. Но что делать?!
Встаю с кровати. Отворачиваюсь к балконной двери. Засовываю руки в карманы.
— Яся… — просаживается мой голос. — Нас с тобой немного не туда занесло. Это всë мракобесие и ошибка. Между нами ничего быть не может. Ты же понимаешь?
Молчит.
— Сразу после выборов я уеду и потеряюсь. Пока буду здесь… нам лучше прекратить общение. Не пересекаться. Не заходи ко мне, пожалуйста. Или…
…Я не вынесу дистанции, смету тебя в горизонтальную плоскость и…
— …Мы будем всегда об этом сожалеть. Я уже сожалею.
Как повернуться теперь, как встретить её взгляд?
Я же делаю всë правильно, почему мне так стыдно и стрёмно за свои слова?
— Ты прости меня… что я это всë… спровоцировал.
— Ты меня не любишь? — шёпот.
Закрываю глаза, растворяясь в болезненной невыносимой агонии.
— Как сестру — да, — выдыхаю тихо. — Как девушку — нет.
Слышу, как она встаёт с кровати. Обходит меня, открывает дверь.
Оборачивается. Смотрит мне расфокусированно в глаза.
— Как удивительно… А ты оказывается — трус.
Сердце дёргается и сминается всмятку от этого обвинения.
Воздух встаёт куском льда в лёгких.
Дверь закрывается.
Я дергаюсь к ней, ловя пальцами стекло.
Я не трус…
Просто кто-то из нас должен же был остановить это!!! Ну как иначе-то?? Как?!
Прижимаюсь горячим лбом к стеклу, тихо вою.
Ты не пойдёшь оправдываться, Яшин. И исправлять ничего не пойдёшь. Пусть будет — трус. Отворачиваюсь, вжимаясь в стекло затылком. Стекаю вниз. Закрываю глаза.
— Я люблю тебя…
Закрываю ладонями лицо.
Щемит, ноет, колотится… Как-будто я совершил страшное преступление против нас. И я опять ничего не понимаю. Кто прав — чувства или разум??
Агонизируя, не смею прикоснуться к гитаре.
У меня теперь нет права на выражение чувств. Я от него сейчас официально отказался. Они как огромная опухоль распирают меня изнутри.
Тру онемевшее лицо.
Мир не прав! Не прав! Так с нами нельзя!
Зависаю, слежу взглядом за минутной стрелкой. И мне кажется, она летит как секундная.
Я хочу уехать. Найти какую-нибудь нору. Отлежаться. И я могу.
А Яся нет. И это нечестно.
Её разочарование разъедает меня как кислота. Это больно физически.
Я чувствую, слышу, что она плачет.
А мне нельзя туда сейчас. Хвост не рубят кусочками. Это жестоко…
Этот мир неправ всегда.
Но способа дать ему в морду я не знаю. Пусть бы мне что ли кто дал…
Я что-то пиздец, как устал. Отправьте меня в нокаут. Там хорошо…
Глава 24 — Бастард Алексея Михайловича
— Дети… Ужин! — прихожу в себя от голоса Ольги Валерьевны.
Как робот встаю на ноги. Всë затекло. И ничего не соображая иду вниз.
Ты свою позицию высказал, Яшин. Она единственно верная. Теперь нехер прятаться. Смотри в глаза ей. Иначе, реально, трус.
Сажусь на привычное место за столом, напротив Яси.
А Яся выходит к ужину просто нереально красивая!
На каблуках, в белом летнем костюме, открывающем плечи, пупок и её длинные ноги. С распущенными волосами и при макияже.
На заплаканных глазах стрелки. Скулы резко подчеркнуты. Пухлые губы мерцают…
Нокаут мне, нокаут… Дайте выдохнуть, ну кто там рулит этим трешем?
Алексей Михайлович опускает телефон, оглядывая её.
— Сегодня нашим выпуском встречаемся у Лебедевых. — подрагивает её голос. — Охрана всех развезет по домам. Мне нельзя?! — с надрывом.
— Лебедевы?.. — настороженно. — А Эдика же не будет?
— Нет.
— А Корниенко?
— Будет! — оскаливается.
— Ну, он наркоман, Ярославна.
— Господи… — закатывает глаза. — Его раз спалили с травкой! А он уже три года персона нон-грата! Так, мне можно или нет?
Мне кажется, если в неё тыкнуть сейчас пальцем, она взорвётся и дальше будет неконтролируемый пиздец. Возможно, это чувствую не только я.
Потому что Алексей Михайлович, скрипя зубами, сдаётся:
— Ладно. Можно. С территории не выходить. На пьяных селфи не мелькать. Договорились?
— Хорошо.
— Я позвоню сейчас Лебедевым…
Отходит с телефоном от стола.
Я вожу пальцами по экрану своего, листаю ленту. Чтобы не участвовать по возможности в этом семейном ужине.
Пытаюсь смириться с тем, что у Царевны есть жизнь, в которой нет меня.
Я не знаю что мне чувствовать. Уже перешёл какой-то барьер, за которым только белый тупой шум. Как будто я под анестезией.
— Ванечка, сок? Апельсиновый, только сделала свежий.
— Спасибо…
— Где мой телефон? — оглядывается Ольга Валерьевна. — Яся набери меня.
— У меня сел.
— Сейчас… — набираю Ольгу Валерьевну.
Телефон играет стандартной мелодией
