Постучали в дверь, и она пошла открывать. На кухонной стене часы с маятником, темного дерева, раскрашенного цветами, показывали 8.30. В комнате с нами были Грац и еще один мужчина. Я сознавал, что у нас нет никаких шансов. И вдруг узнал голос говорившего с фрау Грац. Я быстро встал, когда она вошла. За ней шел папа.
На нем была одна из шапок, которые мы использовали при угоне.
Он строго взглянул на меня и сказал Грацу:
– Мне жаль, что мой сын плохо себя вел. Я возьму его домой и накажу.
Герр Грац поудобнее устроился в кресле.
– Не нужно. Сегодня на него наденут шапку. После этого он не будет поступать нехорошо.
– Он должен быть наказан. Это мое право как его отца.
После паузы Грац сказал:
– Отец имеет право, это верно. Можете наказать его, если хотите.
Папа взглянул на Энди.
– Этот тоже мой. Я накажу и его.
Грац кивнул:
– Разрешается.
– Значит, я забираю их обоих.
Грац поднял руку:
– Нет. Побейте их здесь. Во дворе. У меня есть ремень. Хотите?
Я не удивился, что план папы не сработал: подобно моей уловке с книгами, слишком было наивно. Но я был уверен, что у папы есть кое-что еще. Я сидел почти самодовольно, ожидая, что вот он выложит неопровержимый довод и глупый швейцарский полицейский отступит. Но когда он наконец заговорил, я почувствовал отчаяние.
– Хорошо. Но я принесу собственный ремень.
Он повернулся, не глядя на меня. Я не мог поверить, что он оставляет нас.
Я крикнул ему вслед:
– На нас сегодня наденут шапки… скоро…
Он вышел, не отвечая, и я услышал, как закрылась входная дверь. Вошла фрау Грац, предлагая нам булочки, вишневое варенье и кофе, а ее муж закурил отвратительно пахнущую трубку. Другой мужчина зевнул и принялся ковырять в зубах. Я не мог смотреть на Энди.
Если бы папа вообще не приходил, было бы не так плохо. Я сам влез в это дело и должен расплачиваться. Но он пришел, с этим смехотворным объяснением, что хочет наказать нас, и сразу сдался, оставил нас, когда Грац раскусил его. Он вернулся в гостиницу к Ильзе и Анжеле. Их он защитит. Я почувствовал себя так же, как в тот раз, когда он пообещал поиграть со мной в футбол и забыл, а я пинал его. Только еще хуже: на этот раз я его ненавидел.
Я дошел до того, что подумал, как бы отплатить ему – на этот раз не пинками. Мне нужно только рассказать Грацу о фальшивых шапках. Триподы заберут его, и Ильзу, и Анжелу – всех. Я уже начал:
– Герр Грац…
Он поднял голову.
– Что, мальчик?
Я покачал головой, чувствуя отвращение к себе:
– Ничего.
Прошло, казалось, очень много времени, когда опять зазвонил дверной звонок. На самом деле – всего несколько минут. Фрау Грац пошла открывать, раздраженно ворча. Услышав голос папы и даже увидев его в кухне, я не мог сказать ни слова. Я не хотел снова надеяться. Я даже не смотрел на него, пока Грац удивленно не вскрикнул и со стуком не уронил свою трубку на стол.
Фрау Грац в ужасе стояла у двери в кухню. Здесь был и Йон; и папа держал дробовик Йона.
Как полагается хорошей швейцарской хозяйке, фрау Грац держала в шкафу у раковины пачку чистых полотенец, и они как раз подошли в качестве кляпов. Она думала, что это ограбление – ей казалось бессмыслицей, что кто-то хочет с помощью силы избежать шапки, – и начала бормотать о том, где хранятся семейные ценности. Я заткнул ей рот, избегая ее укоризненного взгляда. Папа и Йон управлялись с мужчинами, потом папа приблизился к Руди.
Я сказал:
– Нет. Он помогал нам. Он тоже не хочет надевать шапку.
– Мы не можем рисковать. Если поднимут тревогу…
– Руди, – сказал я, – скажи ему, что ты хочешь идти с нами.
– Да. – Он кивнул. – Пожалуйста. Я ненавижу шапку.
– Слишком рискованно.
Я не хотел спорить. Я и так чувствовал себя виноватым за то, что подумал, когда он пошел за Йоном. Но это решение я не мог принять, как и в тот раз с Энди.
Я ровно сказал:
– Придется взять его с собой.
Папа посмотрел на меня. Пожал плечами и слегка улыбнулся.
– Хорошо. Присматривай за ним.
Когда мы выходили из дома, прохожий обменялся приветствиями с Йоном. Я подумал, долго ли еще до того, как поднимут тревогу. Менее получаса – это точно: если Грац не встретит почтовый фургон, его начнут разыскивать.
Мы втиснулись в «судзуки», и папа повел, резко добавляя скорость. Ильза уже была снаружи дома, она боролась с тяжестью большого рюкзака, а Марта вышла с другим. Лицо Ильзы было покрыто пятнами, как будто она плакала.
Марта сказала:
– Ты их освободил.
Она старалась, чтобы это звучало обычно, но голос ее дрожал. Она всегда покровительственно относилась к папе, но он был ее сыном, как я – его. Рукавом платья она обтерла лицо.
– Мы готовы.
Я вспомнил одну из причин, почему нужно было ждать, и спросил:
– А как Швейцдед?
Папа взял у Ильзы рюкзак и надел на себя. Через плечо он сказал:
– Он умер сегодня ночью.
Я взглянул вниз, в долину. Люди по-прежнему умирают: триподы и шапки не изменили этого. А другие продолжают жить. Мне видна была часть дороги, поднимавшейся от Интерлейкена. По ней двигалась желтая точка: приближалась почтовая машина.
Первая часть пути пролегала вверх в горы по неровной тропе, которая постепенно исчезла. Идти было нелегко, местами очень трудно. Марта и Ильза переносили это свободно, но Швейцба скоро начала задыхаться, и мы вынуждены были идти медленно. Скоро гостиницу не стало видно, и единственное, что окружало нас, были крутые горные склоны и зловещее серое небо за ними. Ветер северо-восточный, холодный и резкий. Йон сказал, что, вероятно, ночью выпадет снег.
На участке ровной земли мы остановились. Теперь снова стала видна наша гостиница, и Йон указал вниз. Кроме «судзуки», у дома стояли три машины. Папа посмотрел в бинокль, который принадлежал Швейцдеду.
Когда он дал мне бинокль, я почувствовал, какой он тяжелый. Держать его нелегко, но он давал прекрасное увеличение. Я узнал Граца. С ним было семь или восемь мужчин.
Из трубы гостиницы понимался дым, как круглый год – даже летом большой камин, который топили поленьями, использовался для приготовления пищи. Но дым был гуще обычного и выходил не только из трубы, но и из окна спальни.
Огонь недолго разгорался в деревянном здании, и через несколько секунд оно все запылало. Я слышал, как застонала Швейцба, когда сквозь черноту дыма пробилось пламя.
Обнимая мать, Ильза спросила папу:
– Но почему? Уничтожить такой дом только за то… что мы отказались надевать шапки?
– Не знаю, – ответил папа. – Чтобы не дать нам вернуться, может быть. Устрашить других, кто будет сопротивляться триподам. В одном мы можем быть уверены: ни жалости, ни милосердия больше не существует. Они верят во все, что им говорят триподы, а мы для триподов – помеха. Как крысы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
