Если за последние годы Тролле не изменился полностью, то это правда. Ради денег он ничего не делал. Конечно, от дополнительного дохода он никогда не отказывался, даже будучи полицейским, но движущей силой для него являлось не вознаграждение.
Главным для него было поиздеваться над людьми.
Насолить им.
Спланировать, ждать, собирать информацию, направлять ход событий и, под конец, превратить их жизнь в маленький ад.
Истинной движущей силой Тролле было ощущение, что он делает из людей марионеток. Деньги являлись лишь приятным бонусом.
– Можно мне войти? – спросил Себастиан, засовывая бумажник обратно.
– Значит, ты передумал? – Тролле захохотал так, что эхо разнеслось по всей лестнице, но дверь по-прежнему не открыл. Он демонстративно прижал лицо к щели так, что оно заполнило все открытое пространство. – Старый Тролле тебе все-таки понадобился…
Себастиан кивнул и склонился вперед, чтобы продолжать разговор более конфиденциально.
– Да, но я не хочу обсуждать это здесь.
– Ты никогда не был стеснительным. Можешь постоять, где стоишь. – Тролле выдал широкую, чуть ли не вызывающую волчью усмешку.
Себастиан устало посмотрел на ухмыляющегося мужчину. С Тролле всегда было непросто, но годы и алкоголь, похоже, сделали его еще хуже. На какое-то ужасающее мгновение Себастиан увидел в дверях себя. Если бы он продолжал пить. Если бы предпочел успокаивающие наркотики, которые пробовал через год после цунами. Если бы у него не было Стефана. Если бы он не нашел Ванью. Все вдруг стало намного важнее. Всего четыре «если бы» отделяло его от Тролле Херманссона. Человека, которому нечего терять.
– Я хочу, чтобы ты пошел до конца. Узнал все, что сможешь. Обо всей семье, включая мать. Ее зовут Анна Эрикссон…
– Я знаю, мне известно, кто это, – перебил его Тролле. Он глубоко, чуть хрипловато вздохнул и провел рукой по щетине, словно обдумывая предложение. – Ладно. Но тогда ты должен объяснить мне, зачем?
– Зачем что? – Себастиан подозревал, что ответ ему известен, но надеялся, что ошибается.
– Что такого особенного в семье Эрикссон-Литнер? Почему ты преследуешь их дочь? Она ведь молодовата даже для тебя?
– Ты бы мне не поверил.
– Попробуй.
– Нет.
Увидев решительный взгляд Себастиана, Тролле понял, что это не подлежит обсуждению. Ну ладно, можно надеяться, что он все выведает в процессе. Тролле уже решил, что возьмется за работу, но Себастиан, казалось, испытывал слишком большую неловкость от темы и ситуации в целом, чтобы сразу все выложить.
– Ты мне нравился, Себастиан. Пожалуй, только мне одному. Когда ты позвонил, я согласился только потому, что ты мне нравился. – Тролле пристально посмотрел на Себастиана слегка налитыми кровью глазами, и его взгляд можно было трактовать как уязвлено-просительный. – Друзья не имеют друг от друга тайн.
– Ты согласился не потому, что к тебе обратился я. Ты согласился, поскольку усмотрел шанс причинить кому-то вред. Ты ловишь от этого кайф. Я тебя знаю, Тролле, так что не пытайся. Берешься или нет?
Тролле засмеялся, теперь уже менее наигранно.
– Ты меня не любишь. Ты здесь потому, что у тебя нет никого другого.
– Себя можешь тоже не считать.
Повисла тишина. Мужчины смотрели друг на друга. Затем Тролле протянул Себастиану руку, которую тот, немного поколебавшись, принял. Она была влажной. Холодной. Но рукопожатие получилось крепким. Сильным.
– Хоть я берусь за это не ради денег, даром я не работаю.
– Сколько ты хочешь?
– Тысчонку. Могу сделать тебе маленькую скидку как лузеру.
Тут Тролле поспешно закрыл дверь. Из квартиры послышался его голос:
– Позвони мне через несколько дней.
И все стихло. Себастиан развернулся и медленно пошел по лестнице вниз.
* * *
Аннетт Виллэн обожала такие вечера. Уже около трех она начала готовиться морально. Ритуал всегда бывал одинаков. Сперва долгий горячий душ: она мыла волосы и намыливала тело пахнущим абрикосом мылом для пилинга, купленном в магазине «Боди Шоп». Затем слегка обсыхала в теплой ванной комнате, после чего натирала чуть влажное тело аптечным лосьоном. Она где-то вычитала, что при использовании лосьона, пока ты еще не до конца высох, влага задерживается в теле и способствует глубокому размягчению. Далее она надевала халат и босиком направлялась в гостиную, совмещенную со спальней. Конечно, Аннетт могла бы переехать в единственную имевшуюся в квартире спальню, но она принадлежала сыну, и хотя он съехал, Аннетт не хотела превращать ее в свою. Эта комната была ее единственной надеждой на то, что сын когда-нибудь вернется.
Будет снова нуждаться в спальне.
Нуждаться в ней.
Если бы она вынесла оттуда вещи сына, это сделало бы его уход слишком наглядным и реальным.
Аннетт открыла шкаф и начала осторожно вынимать оттуда блузки, юбки, платья и брюки. Однажды она достала даже костюм, купленный, чтобы идти на собеседование, на которое так и не пошла. Но он выделялся, точно разодетый и неуверенный гость на праздничном ужине, и после краткой гастроли всегда оставался в одиночестве висеть на вешалке. Она разложила предметы одежды по кровати, а те, которым не хватило место, разместила на трехместном диване и на журнальном столике. Потом она встала посреди комнаты и принялась впитывать распростертые перед ней различные краски, формы и материалы, ощущая контроль над ними. За пределами квартиры она, возможно, была персоной незначительной, но здесь и сейчас все решала она. Перед ней лежала ее жизнь, жизнь, которую она вскоре начнет жадно перебирать и примерять.
Почувствовав себя готовой, Аннетт вышла в прихожую, сняла зеркало, отнесла его в гостиную-спальню и прислонила к стене. Отступив на несколько шагов назад, она посмотрела на себя – свежевымытую, в чуть коротковатом розовом халате, который сын подарил ей на сорокалетие. Каждый раз ее потрясало то, как она постарела. Не только волосы стали более жидкими и тусклыми, но и вся она в целом. Аннетт давно уже прекратила стоять перед зеркалом обнаженной. Слишком удручающим стало встречаться с собой, поскольку время столь заметно давало себя знать. Своего тела она не стыдилась. У нее всегда были женственные формы и отсутствовали проблемы с весом. Нет, она была по-прежнему изящна, с красивыми ногами и пышной тугой грудью, но вот кожа с каждым годом становилась более блеклой и менее упругой. Она будто бы постепенно сжималась, как слишком долго пролежавший на солнце персик, независимо от того, сколько бы пилинга, антивозрастных и разглаживающих морщин средств Аннетт ни применяла. Это ее пугало. Особенно потому, что она чувствовала, что время еще только начало над ней работать. Ему оставалось еще многое, и однажды она встанет здесь и не узнает себя. А ведь ей скоро предстоит начать жить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
