Прибыла еда, и оказалось, что все, в общем, съедобно. Кофе был слабый. Гейл уверяла, что никогда не ест десерт, потом сказала, что хочет только попробовать, и, пробуя, отъела половину крем-брюле Лероя.
Десять кварталов отделяли ресторан от Пенн Стейшн. Неплохая прогулка, но, помня о ногах Гейл, Лерой снова остановил такси. Частые пробки на Девятой, и такие же на Седьмой. Поездка заняла кое-какое время, и весь путь Лерой возбуждал Гейл, исследуя ее тело губами и концами пальцев. Она была – да, сексуальное создание. Она краснела, упиралась, бледнела, снова краснела, и вдруг черты ее стали прекрасными, омытые преоргазменной волной. Взяв в губы ее безымянный палец, Лерой легко тронул его языком. Гейл подавила стон, прикрыв свободной рукой рот, и отобрала палец.
Внутри вокзала она отвергла попытки Лероя продолжить, мотивируя это присутствием людей и полиции. Такое разделение позабавило Лероя, но недостаточно, чтобы простить Гейл ее жеманство. Выказывать нежность друг к другу в толпе – может и не такое распространенное явление, каким оно было лет тридцать назад, но все же достаточно повсеместное в Нью-Йорке двадцать первого столетия.
Она купила бутылку воды в газетном киоске. Лерой зашел вместе с ней в поезд и все десять минут до отбытия продолжал ее возбуждать, спрятавшись за спинкой сидения перед ними. Выходя на платформу в тот момент, когда кондуктор собрался закрыть двери, он решил, что никогда ее больше не увидит. Но возбужден был сильно.
Глава седьмая. Детектив Лерой прерывает завтрак
Женщине с таким темпераментом как мой невозможность потерроризировать официанта – все равно что мужчине жениться на скандинавке, которая даже не блондинка. Чувствуешь, будто тебя обманули. Не знаю, как все эти псевдо-богемные души в СоХо мирятся с сервисом в их кафешках. Дураки.
А кофе ничего у них, хороший, и цирк, который посетители устроили, притворяясь, что не узнают или не замечают чемпиона мира в тяжелом весе позабавил меня достаточно, чтобы не очень сердиться, и только официантка была дура страшнейшая и ничего не могла понять или записать, а музыка, или то, что они в таких местах называют музыкой, играла очень громко. До этого мы успели пообедать и теперь зашли, чтобы выпить кофе и решить, что делать дальше. Винс все время порывался войти в контакт с властями, хотя бы для того, чтобы узнать, как идет следствие. Я пыталась ему объяснить, что это глупо. Сказала ему, что сперва неплохо бы проверить сообщения на автоответчике. Он говорит – хорошо, и вынимает сотовый телефон.
Я говорю – «Вроде бы мы договорились не пользоваться мобильниками».
Он, типа – «А, да, точно, прости» – и выбегает вдруг наружу. Мужественным своим шагом. Все женщины в кафе посмотрели ему вслед. Он тут же вернулся обратно и сообщил, что у него нет мелочи. Меняет доллар у бармена и опять выскакивает на улицу. Через три минуты возвращается, дрожа. Я говорю – «Что случилось, Винс?» Он говорит – «Меня ищут федералы».
Тут только до меня доходит, что маньяки, которые за нами гнались давеча, могли быть федералы, а не мафия. Когда мы от них убежали, они могли подумать, что именно Винс – убийца, или что-то в этом духе. Не мафия – федералы. Надо же. Да, хороши дела, ничего не скажешь. То есть, они конечно не думают, что именно он убил, но может думают, что он кого-то нанял, а теперь, когда мы от них ушли, подозревают Винса и меня в каком-нибудь заговоре. Это плохо, поскольку в городе нашем если кто-то втемяшил себе что-то в голову, какую-то идею, так уж не выбьешь, поскольку идеи в наше время редкость, столько кретинов вокруг. Я утешаю Винса как могу, и мы с ним выходим на улицу и я заставляю его снова набрать номер и притворяюсь, что не знаю кода его автоответчика. Беру у него трубку и слушаю, и, да, одно из сообщений – от федералов. Низкий официальный мужской голос произносит гипнотизирующие слова – процедура, косвенные обстоятельства, когнизантный, отсутствие альтернативы, и прочее говно. Предполагаю, что Винс не стал слушать дальше, потому что следующее сообщение – от альтернативной конторы, то бишь мафии. Бруклинский акцент, парень говорит, что хочет встретиться в ближайшее время, все равно в каком месте. Пусть Винс позвонит им и они все организуют. Они против него, Винса, ничего не имеют. И к убийству они тоже не имеют отношения – и выражают соболезнования. Это сообщение я прослушиваю раз десять, оперируя кнопками, а Винс пытается вмешаться, задавая дурацкие вопросы и вообще действуя мне на нервы, но я игнорирую его и анализирую каждый звук в сообщении. С мафиози дело такое – они не умеют врать. Актеры они плохие. Их вранье действует только когда вы очень хотите им поверить. Я не думаю, что еще раз кому-то поверю на слово в этой жизни, и поэтому прослушиваю сообщение тщательно, и убеждаюсь, что бруклинец не врет, когда говорит, что они вовсе не хотели запугивать Винса, а все, чего они хотели – половину доли победителя, а теперь, когда произошла такая трагедия, они вообще никаких денег не хотят.
Это наводит меня на разные мысли. Я незаметно стираю сообщение и слушаю дальше. Остается еще девять сообщений, и я щелкаю пальцами, чтобы Винс дал мне монетку – кончается оплаченное время. В основном сообщения глупые и скучные, вроде предложений денег и любви, и есть одно от матери Винса, которая ноет и ноет бессвязно, пока автоответчик не отключается, но старая сука звонит еще раз и продолжает ныть. За ее нытьем следует сообщение страховой компании, которая предлагает невероятные скидки, и я запоминаю название, чтобы в будущем рекомендовать эту компанию моему брату Нилу, которого в данный момент судит его бывшая оксфордская подружка, чью машину он разбил в лепешку на подъезде к Кёльну. Какого хуя он делал в Кёльне я даже думать не хочу – продавал наркотики, изучал язык, какая разница. Я велю Винсу идти обратно в кафе и ждать пять минут, и он подчиняется и уходит – это здорово, мне нравится. Я звоню бруклинскому мафиозо и говорю с ним очень вежливо (на него производит большое впечатление мое официальное принстонское произношение). Я говорю ему, что действую от лица Винса, и что никто не обратится к властям, если они (бруклинцы) оставят Винса в покое на пару недель. Он говорит, что ему нужно передать это вышестоящим. Я говорю ему, что он может передать это хоть ебаному Президенту США, если это сделает его счастливым, и вешаю трубку.
Иду в кафе и говорю Винсу, что он должен ночевать у меня, и сегодня, и завтра, и может быть послезавтра, и вообще долгое время. Он говорит, что не хотел бы меня затруднять и стеснять своим присутствием, поэтому в конце концов мне приходится ему сказать, что дело не имеет отношения к его мужской гордости и достоинству и прочей хуйне, но является всего лишь мерой предосторожности, и он должен рассматривать эту меру как способ уберечь своих детей, и вскоре он соглашается – и я бы не сказала, что сама идея ночевки в моей квартире ему неприятна. Он не трус, но в справочнике боксера не написано, что осторожность есть явление постыдное. Мы снова выходим на улицу, ловим такси, и через десять минут прибываем на Вест Сайд, и я провожу Винса мимо портье, у которого отвисает челюсть. Ух ты, думает портье. Я ему подмигиваю – будто мы с ним состоим в заговоре, и наконец-то я поймала ничего не подозревающего Винса, и веду его, главный трофей, домой, так что дело сделано, радуйся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
