А таких европейских государств, сумевших сохранить нейтралитет, было немного. Среди них – Швеция, родина Рауля Валленберга.
В общем, американцы договорились со шведским правительством, что Рауль будет работать в посольстве Швеции в Будапеште – в Венгрии дела в этом смысле особенно плохие были. Но все равно настоящего масштаба люди себе не представляли – нацисты все очень скрытно делали. Да и потом…
Степа посмотрел на Женю взрослым каким-то взглядом.
– …Понимаешь – огромное злодейство вообще человеку трудно себе представить. Поверить в такое трудно. Пока собственными глазами не увидишь. Ну вот, решили, что Рауль получит должность секретаря посольства, дипломатический паспорт – то есть его нельзя трогать и он будет спасать евреев от нацистов. Это стало главной и даже единственной его задачей – спасти как можно больше людей. Американское правительство бралось оплачивать все расходы. …И вот Рауль узнает реальные факты, ужасные цифры.
Степа снова стал читать:
– «Эйхман уже депортировал из Венгрии в газовые камеры Освенцима триста восемьдесят тысяч евреев. Каждый день в Освенцим уходило пять-шесть поездов, вмещавших по четыре тысячи. В каждый из пятидесяти вагонов такого поезда загоняли по сто человек. Люди проводили неделю в невыносимой жаре, без воды и туалета. А по прибытии на место их ждала смерть в газовой камере». И вот, Жень, ты только представь себе…
Степка прервал вдруг чтение. И снова он показался Жене взрослым, намного старше ее. Она почувствовала, что этот сероглазый мальчик с большими, почти мужскими ладонями давно уже жил как будто одной жизнью с тридцатилетним Раулем Валленбергом. Вместе с ним принимал важнейшие решения, которые определили судьбу его героя…
– Представь себе – молодой человек из очень богатой шведской семьи. Получил очень хорошее образование в США. Он мог у себя в Швеции, вдалеке от войны, любым бизнесом заняться. И вот он весной 1944 года понял, что в Европе происходит то, что нормальному человеку вообразить нельзя. И согласился отправиться в Венгрию.
Тут Степка опять открыл тонкую книжку.
– «Перед отъездом Рауля спросили:
– Вы отдаете себе отчет, что, быть может, не вернетесь обратно живым?
Рауль кивнул.
– Да, понимаю, – ответил он серьезно. – Но я постараюсь спасти из когтей убийц столько людей, сколько будет в моих силах».
Когда Степка это читал, Жене показалось, что голос его задрожал.
– А когда Валленберг въезжал в Будапешт, в это самое время Эйхман – представляешь, Женя? – проводил собрание нацистов.
Женя с ужасом поняла, что – нет, не представляет. Потому что совершенно забыла, кто такой этот Эйхман. И Степа, будто услышав или подглядев ее мысли, пояснил, что Эйхман – это один из высших офицеров СС, как и Гитлер, родом из Австрии, и даже его тезка – Адольф. Он в гестапо – это гитлеровская тайная полиция, после войны ее объявили преступной, – был начальником отдела по еврейским вопросам. И в конце концов Гитлер именно ему доверил полностью задачу уничтожение евреев…
– И вот Эйхман сообщает тем, кого собрал, – продолжал Степка свое чтение, и серые глаза его сузились и приобрели при этом стальной оттенок: – «С удовольствием докладываю, что последний поезд с евреями, согнанными из деревень, отправился вчера из Будапешта в Освенцим. …За четыре месяца мы очистили от евреев всю венгерскую провинцию. Я горжусь вами! Четыреста тысяч евреев за три месяца были отправлены в газовые камеры. Это новый рекорд моего управления.
Ему одобрительно захлопали.
… – Но это не значит, что мы можем остановиться на достигнутом. Еще триста тысяч евреев остаются здесь, в Будапеште. Очистить от евреев целый город – очень сложная задача. Я знаю это по опыту других европейских городов. Времени остается мало. Мы должны любой ценой схватить евреев до того, как советская армия подойдет к Будапешту. Впервые в истории у нас есть шанс создать Европу, очищенную от евреев».
Степа опять оторвался от книги.
– Ну, а я тебе, Женя, так скажу – сколь веревочка ни вейся, конец ей будет. Эйхман сбежал в 1946 году из американского лагеря военнопленных. Но через много лет после разгрома Гитлера израильская разведка выследила его в Аргентине – он там давно жил под чужим именем. Прямо на улице его схватили – и вывезли в Израиль. Об этом целая книжка есть – как его выслеживали и ловили. Детектив настоящий. А что? За такие невообразимые злодейства отвечать надо. Потом в Израиле долго шел суд, с демонстрацией жутких документальных кадров – вроде вот этих фото. Эйхмана в клетке держали, охраняли – чтоб не разорвали на куски родственники им погубленных. Приговорили к повешению и повесили. Хотя вообще смертной казни в Израиле нет…
В этот момент в комнату вошла красивая, еще довольно молодая женщина с двумя кружками молока на подносе.
– Молочка попейте, – сказала она. – А то про Эйхмана вспоминать – это вредное производство.
– Ну чего ты, мама, с молоком своим!.. – поморщился Степка, недовольный тем, что его прервали.
– Не со своим, а с Буренкиным. А Дуню зачем дразнишь?
Степка тяжело вздохнул и стал пить молоко. Но все-таки не выдержал и уже в спину матери сказал:
– А если вообще никто вспоминать про это не будет, то призраки возвращаются! Слыхала про такое?
Но мать ничего не ответила и только тихо прикрыла за собой дверь.
Женя с удовольствием пила вкусное, прямо как сливки, молоко. И в памяти ее всплывал день, когда в гостях у отца был один очень интересный человек. Говорили они тогда о разном. Но одна тема прямо относилась к тому, о чем с таким жаром рассказывал ей сейчас Степа Барабанчиков.
Глава 26
Где какие законы
Однажды к Жениному отцу пришел известный летчик-испытатель. Поговаривали, что он же и первый наш космонавт – до Гагарина… Его аппарат будто бы приземлился – или скорее упал со страшной высоты – в Гималаях. Во всяком случае, два года этот летчик (или космонавт) лежал где-то в Китае в гипсе, склеенный, как разбившаяся фарфоровая кукла, из тысячи с лишним кусочков. И снова стал испытывать самолеты. Официальная же версия была такая, что он разбился в автомобильной катастрофе в Китае – и там же вылечился.
Женин папа познакомился с ним в какой-то ученой компании. И летчику он очень понравился, чему Женя нисколько не удивилась: ее папа имел свойство нравиться людям сразу и насовсем.
Так вот, пришел космонавт не космонавт, но уж точно отважный летчик-испытатель к Александру Осинкину в гости и принес с собой очень и очень хорошего, как определил хозяин уже на другой день, коньяку. Сидели они за столом – так получилось – почти целый день, от двенадцати до семи, благо было воскресенье.
Мама тогда была в командировке. Женя, которая как бы подавала на стол (хотя все, что нужно, – «закусь», называл папа, – было на стол поставлено заранее), хорошо помнила их разговор. Особенно же то, что одна из тем была – Холокост и Гулаг. А почему запомнила – потому что слово Холокост услышала она тогда вообще в первый раз.
– Вы Уголовный кодекс Германии знаете? – спрашивал отец, не уставая подливать гостю. Тот молча отрицательно мотнул головой и аккуратными медленными глотками опорожнил пузатый коньячный бокал.
– Так вот, статья 3-я, параграф 130-й гласит: «Лишением свободы до 5 лет или денежным штрафом наказывается тот, кто совершенное при власти национал-социалистов деяние, определенное в законодательстве в качестве геноцида, в общественном месте или на собрании одобрит, станет отрицать или преуменьшит его тяжесть». А когда там, в Германии, всякие умники – из детей, наверно, бывших нацистов – начали базарить…
Обычно папа таких слов в своей речи не допускал – эта вольность речи говорила как раз о том, что дело за столом подвигается быстро. Это даже Женя поняла: одну пустую бутылку она уже унесла в кухню.
– …Начали, говорю я, базарить про свободу слова, про демократию и так далее, то конституционный суд Германии – в 1994 году, между прочим…
Гость внимал, подцепляя маленькой вилочкой дольки лимона.
– …Вынес вердикт: «…Отрицание Холокоста не подпадает под конституционное право свободы выражения мнения». И все!
Постановлялось этой высшей инстанцией – у нас, замечу, она тоже высшая! – что в данном случае речь идет об утверждениях, которые, как доказано на основании бесчисленных свидетельств очевидцев и документов, множества судебных процессов и данных судебной науки, являются не-прав-ди-вы-ми. Вот так вот! Это не то что вам или мне, или еще кому-нибудь что-то кажется неправдивым, а другому – наоборот, правдивым. Вон наш интернет почитайте – там у каждого своя правда, иногда такая, что волосы дыбом! Нет – это главный суд так решил! И все!
Что такое «неправдивые»? Это, как я понимаю, вроде того, что – «Нет, а я детей в школе буду учить, что Солнце вертится вокруг Земли!» Мы же с вами не можем ему этого разрешить, правда?
