После пребывания в София труппа 14 сентября переехала в Стара-Загору, где в течение двух дней дала два спектакля, после чего переехала в Велико-Тырново с теми же спектаклями («А зори здесь тихие…» и «10 дней, которые потрясли мир»). Вечером 17 сентября в тырновском ресторане «Этар» был дан банкет в честь гостей. Вот как об этом вспоминает Т. Петева:
«Мне выпала невероятная удача сидеть с левой стороны от Высоцкого. Угощение, смех — как на любом банкете… Около 23 часов он обратился ко мне: „Знаете что, давайте потом соберемся где-нибудь, потому что чувствую, что меня заставят петь, а это будет мне неприятно. Да и люди не обязаны слушать…“ (в ресторане, кроме нас, были и другие посетители). Он оказался прав, потому что действительно стали настаивать, чтобы он пел, но безрезультатно, так как стало ясно, что он „забыл“ гитару в гостинице…
Мы, шесть человек (пятеро болгар и он), ушли незаметно, взяли гитару. Но было невозможно пригласить компанию к себе, потому что у меня гостили родственники. И все мы пошли к одной коллеге.
Высоцкий пел до утра. Пел во все горло «Автобиографию», «Диалог у телевизора», «Посещение музы» и так далее. И так — до 6 часов утра, когда во второй раз приехала милиция и попросила нас разойтись…»
18 сентября Высоцкий дал концерт в театре «К. Кисимов». Там произошел курьезный случай. Высоцкий спел «Диалог у телевизора» («Ой, Вань…») и, заметив, что публика в текст «не врубается», решил… пересказать песню прозой. Говорят, со стороны это выглядело очень забавно.
19 сентября «Таганка» вернулась в Софию, чтобы возобновить выступления на сцене Театра сатиры. Софийцы, а особенно софийки, продолжают ломиться на представления «Таганки», причем больше всего от них достается Высоцкому — ему просто нигде не дают проходу. Самые неистовые фанатки достают его даже в гостинице, барабаня по ночам в дверь его номера. Из-за этого он вынужден будет съехать оттуда и поселится в мастерской знакомого художника.
Именно в эти дни Высоцкого пригласили на радио, чтобы в одной из тамошних студий записать диск для фирмы грамзаписи «Балкантон». Он, естественно, согласился, поскольку у себя на родине выпуска диска-гиганта так и не дождался. Во время записи ему аккомпанировали на гитарах двое его коллег по театру — Дмитрий Межевич и Виталий Шаповалов. Несмотря на то что последний не знал многих песен Высоцкого, пластинка была записана сразу, без единого дубля! На ней были представлены следующие песни: «Посещение музы», «Песня о летчике», «В сон мне желтые огни», «Диалог у телевизора», «Охота на кабанов», «Кто за чем бежит», «Вот это да» и др. Отметим, что эта пластинка тоже выйдет после смерти певца — в 1981 году.
20 сентября таганковские актеры выступали со спектаклем «В поисках жанра» в Варне. Высоцкий спел три песни, а когда публика стала ему «бисировать», сказал: «А мы хотели закончить нашу программу все вместе. Это же ведь программа наша общая. У меня у самого есть отдельные программы, но сегодня мы выступаем вместе».
24 сентября «Таганка» вернулась на родину. Два дня спустя Высоцкий был в гостях у актрисы Вахтанговского театра Людмилы Максаковой, где под хорошую закусь спел несколько песен. Среди них была и новая — «Баллада о детстве» («Час зачатья я помню не точно…»). Песня поразила всех присутствующих, что вполне закономерно, учитывая, что о тех временах, о которых велась речь (а она охватывала десятилетний период — с конца 30-х по конец 40-х), в тогдашней советской историографии было принято писать в основном с пафосом, как о времени героического до— и послевоенного строительства. Героического тогда и в самом деле было много, однако, когда происходит некий перекос в одну сторону, люди невольно стремятся заполнить вакуум альтернативной информацией. Именно ею и наполнил Высоцкий свою «Балладу о детстве». Естественно, речь в песне шла о его собственном детстве, хотя поводом к появлению этого произведения было детство его вымышленного ровесника — героя киноленты «Вторая попытка Виктора Крохина».
Эту картину начал снимать на «Ленфильме» режиссер Игорь Шешуков. В ней речь шла о трудной судьбе послевоенного подростка, который, вынужденный расти без отца, с детства должен был доказывать свою правоту с помощью кулаков. В итоге он станет известным боксером. Именно под эту историю Высоцкий и родил на свет «Балладу о детстве». Причем начало ее он написал в считаные часы — когда вместе со Станиславом Говорухиным летел из Москвы в Одессу. Поскольку чистой бумаги у него под рукой не было, он использовал в качестве черновика… журнал «Советский экран».
Между тем, как и положено истинному либералу, автор описал события почти 40-летней давности с позиций именно своего класса. Например, в самом начале он сообщает, что его герой (повторюсь, что под ним подразумевался сам Высоцкий) родился в те времена, «когда срока огромные брели в этапы длинные». Если вспомнить, что конец 30-х был памятен миллионам советских людей не только гулаговскими этапами, но и многими другими событиями, возникает вопрос: почему Высоцкому понадобилось выделить именно это? Да потому, что совсем недавно он прочитал «Архипелаг ГУЛАГ» и решил уже в начале песни заявить ее как некую антитезу официальному курсу с его замалчиванием сталинских репрессий. Две строчки в песне — и вот вам спор с государственной доктриной.
Вообще начало песни насыщено уголовной тематикой, которая всегда была близка Высоцкому. Например, свое рождение на свет он описывает весьма замысловато: «первый срок отбывал я в утробе», а также — «в первый раз получил я свободу по указу от тридцать восьмого» (речь идет о сталинском указе 1938 года, запрещавшему делать аборты).
Далее в песне описываются предвоенные, военные и послевоенные будни великой страны сквозь призму взгляда обыкновенного советского человека, обитателя многонаселенной коммуналки на Первой Мещанской (как мы помним, Высоцкий жил там с матерью, деля трехкомнатную квартиру с еврейской семьей Яковлевых: Гисей Моисеевной и ее сыном Михаилом). Упоминание о первой в песне имеется. Это ей сосед Евдоким Кирилыч говорит: дескать, «эх, Гиська, мы одна семья — вы тоже пострадавшие, а значит — обрусевшие: мои (сыновья. — Ф. Р.) — без вести павшие, твои — безвинно севшие». То есть по автору выходило, что русские и евреи по сути были уравнены в правах: удел первых — погибать на фронте, удел вторых — безвинно сидеть в ГУЛАГе. И все — пострадавшие (то есть одна семья).
На самом деле самый большой урон (как во время репрессий, так и в войну) несли тогда именно русские, поскольку их как раз особенно и не щадили, в то время как евреев наоборот. Связано это было как с демографией (русских в процентном отношении было больше), так и с большой политикой (явно ущемлять права евреев было опасно, так как это могло испортить отношение к СССР мирового еврейства). Поэтому если в конце 30-х репрессии и затронули многих евреев, то в основном это касалось высокопоставленного сословия, а рядовых «гись моисеевных» среди репрессированных было меньшинство. Да и тех в лагерях по большей части сильно не мордовали, назначая их на разного рода «хлебные» должности. Читаем у А. Солженицына:
