Невысокого роста курносый Трашер — человек, которого никто не запомнит. Способный и преданный делу, он сумеет избежать опасностей города и устоять перед его скромными соблазнами. К наступлению ночи у Уэлгрина и его людей появятся крыша над головой и вдоволь воды. И вино, вкус которого он почти забыл.
После того как полуденные тени удлинились, в дюнах появился Трашер. Уэлгрин дал ему знак поторопиться. Тот пришпорил коня и галопом понесся навстречу. Трашер и его конь очистились от налета желтого песка. Уэлгрин подавил приступ зависти.
— Эй, Траш! Будем мы сегодня ночевать в городе? — прокричал один из подчиненных Уэлгрина.
— Полный комфорт, и по бабенке на каждой коленке, — засмеялся Трашер.
— Боже милостивый, я думал, мы направляемся в Санктуарий, а попали в рай.
— Близко к нему, если не будешь особенно разборчив.
Спешившись, Трашер направился к Уэлгрину и поведал о своих впечатлениях.
— Похоже, ты остался доволен. Неужели город так сильно изменился с тех пор, как мы покинули его? — спросил командир.
— Да, сильно. Можно подумать, что этим путем прошли нисибиси. В Санктуарий наемников больше, чем в Рэнке. На нас никто не обратит внимания. Подонки боятся высунуть нос на свет божий, и если ты хорошо владеешь мечом, найдется немало желающих нанять тебя. Деньги принца давно обесценились. Ему теперь приходится рассчитывать на гражданскую милицию. Риггли — все до единого — напыщенные и…
— Что за наемники? — прервал рассказчика Уэлгрин.
— Из Священного Союза, — сказал Трашер с заметной неохотой.
— Ублюдки Вашанки. Их много? И кто их возглавляет, если вообще у них есть командир?
— О количестве не знаю, они держатся особняком. Они хуже собак, хуже чумы. Поговаривают, что теперь, после смерти их предводителя, они служат принцу. А верховодит ими Темпус.
Они готовятся к походу на нисибиси, а Темпус строит новую крепость на Подветренной окраине города.
Уэлгрин отвернулся. Он никогда не ссорился с Темпусом-Тейлзом. Правда, Темпус был склонен к высокомерию, садизму и слыл воплощением вероломства, но он вращался в кругу властителей, поэтому Уэлгрин мог только восхищаться им. Подобно многим, он слышал россказни Темпуса о самоисцелении и его полубожественном происхождении. Вне всякого сомнения, если Темпус заинтересуется энлибарской сталью, никто не посмеет помешать ему.
— Они называют себя «пасынками» или что-то в этом роде, — продолжал Трашер. — Они собрались у Джабала, а самого Джабала в последние месяцы никто не видел. Не видно на улицах и его людей, если не считать масок, прибитых тут и там к столбам.
— Священный Союз, пасынки, сучьи дети.
Уэлгрин разделял предубеждение большинства императорской армии против элитной группы. Санктуарий всегда был захолустьем. Ни один здравомыслящий гражданин Рэнке не вздумал бы провести здесь время. И если Санктуарий превратился в убежище не только для Темпуса, но и для наемников из Священного Союза, значит, империя пребывала в худшем состоянии, чем он мог предположить.
Однако то, что было плохо для Санктуария и всех рэнкан, вовсе не обязательно должно быть плохим для его маленького отряда. Если повезет, Уэлгрин сумеет отыскать в городе состоятельных людей, которые заинтересуются его находкой. Но стоило ему подумать об удаче, как в голову приходили мысли о цыганах. Их проклятие ввергло его в число неудачников: если Уэлгрину везло, считалось, что могло быть и лучше, если удача покидала его, об этом лучше было помалкивать.
— А что дом, которым я интересовался? — спросил Уэлгрин после короткого перерыва в беседе.
Трашер с облегчением воспринял смену темы разговора.
— Дом как дом. Стоит на улице Оружейников, как ты и говорил. Этот мастер по металлу Балюструс, видимо, довольно интересный мужик. Все думали, что он умер, до тех пор, пока Молин… — Трашер вдруг оборвал рассказ, хлопнув себя по лбу. — Какой я идиот! В Санктуарии изменилось решительно все. Даже боги! С фасада дворца смело имя Вашанки. От камня валил пар целый день и целую ночь. Вашанка! Бог-Громовержец! Он явился в город с небес, а с ним и Азиуна.
— А «черви»? Колдуны? Сучьи отпрыски? — спросил Уэлгрин, прерывая поток теологической болтовни Трашера.
— Едва не убили самого Молина. Некоторые утверждают, что у Первой Супруги Санктуария родился новый бог, что повлекло за собой полосу катаклизмов. Официально священники винят во всем нисибиси, но не могут объяснить, зачем нисийцам волшебная война в Санктуарии. Риггли поговаривают, что это пробуждение Тысячеглазого Ильса. А маги вообще не говорят ничего, потому что половина из них уничтожена, а остальные попрятались. Местные С'данзо наживают состояния.
Но у нашего принца Китти-Кэта, да будет благословенна его пустая головка, возникла идея. Он вышел на свой балкон и заявил, что Вашанка выражает недовольство, поскольку Санктуарии не проявляет должного почтения к его супруге и ее ребенку, и что он убрал с фасада дворца свое собственное имя, дабы ничто не связывало его с городом. После этого Китти-Кэт обложил новым налогом таверны — по одной бронзовой монетке с души — и заявил, что намерен сделать жертвоприношение Вашанке. Санктуарии извинится перед ним перезвоном нового колокола! Принц поручил это дело Балюструсу.
Уэлгрин проникся уважением к наивному молодому губернатору Санктуария. Если вдуматься, его идея была не так уж плоха, намного лучше, чем привлечение гильдии магов или стравливание илсигов с более многочисленными рэнканцами. Главная проблема Китти-Кэта: рассуждал он не так уж и плохо, но совсем не подходил на роль человека, способного заставить людей выслушать его без смеха.
В голове у Уэлгрина родилась новая мысль. Принц попросил Балюструса, мастера по металлу, чтобы тот отлил новый колокол для Вашанки. А он, Уэлгрин, обратится к Балюструсу с предложением выплавить энлибарскую сталь. Для принца, но не для Вашанки. Это может оказаться посильнее проклятия С'данзо.
Он представил свою персону рядом с принцем — вместе они могли бы составить несокрушимый альянс.
— Ты видел колокол? Как он тебе? — спросил Уэлгрин у Трашера.
— В каком смысле? — поинтересовался Трашер, абсолютно не улавливая хода мыслей Уэлгрина.
Глава 3
Первые лучи нового дня рассеяли ночную мглу. Улицы Санктуария были почти пусты. Стаи морских птиц бесшумно кружили над городом, неожиданно устремляясь вниз, когда в домах открывались двери и на улицу выливались помои. Монах в сутане и с поклажей выбрался из окна таверны и исчез в аллее, где все еще было темно. Волшебное очарование покоя улетучилось; день вступал в свои права.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
