В этой резолюции предусматривается создание «единого полномочного представительного органа всей организованной революционной демократии России, в который должны войти представители съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и представители съезда крестьянских депутатов. Перед этим органом (Центральный Исполнительный Комитет) министры-социалисты ответственны за всю внешнюю и внутреннюю политику Временного правительства. Эта ответственность дает уверенность в том, что, пока министры-социалисты остаются в составе Временного правительства, это правительство действует в согласии с демократией и потому должно пользоваться деятельной поддержкой всех демократических сил страны и всей полнотой власти. Съезд призывает всю революционную демократию еще теснее сплотить свои силы вокруг Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и энергично поддерживать Временное правительство во всей его деятельности по укреплению и расширению завоеваний революции».
Если вспомнить резолюцию о власти, принятую первым советским съездом (мартовским «Совещанием») два с лишним месяца назад, то будет очевидно огромное ухудшение и принижение сил демократии. Там было сплочение вокруг Советов для борьбы с буржуазией за революцию. Здесь – сплочение вокруг Советов для поддержки буржуазии, руководящей коалицией. Но все же июньская резолюция выглядит приличнее тех, которые принимались правящими советскими партиями при встрече и при первых шагах нового правительства, месяц тому назад.
Объективный ход вещей дал себя знать. Спорить против очевидности было невозможно. За несколько недель работы слова и дела коалиции убедили не только «низы»… Правда, черноземная делегатская масса приняла бы, вслед за вельможными вожаками, какую угодно резолюцию. Но многие старые партийные работники, активные участники фракционных заседаний, посовестились быть правее и «лояльнее» здравого смысла. И резолюция, хромающая на обе ноги в попытках сделать шаг вперед и два назад, носит на себе следы борьбы и увечья.
Я заглядывал в меньшевистскую фракцию, когда там стряпалась эта резолюция. Зрелище было достойное слез и смеха… За доверие одним министрам-социалистам стоял докладчик, старый меньшевик, совестливый оппортунист, москвич Исув. Против этого восстал тупейший член кавказского созвездия Гегечкори, а за ним поплелся и грустный, нерешительный Чхеидзе. Но Исува поддерживали многие. И тогда справа предложили совсем опустить тезис о доверии – не сказать ни так, ни сяк. Страсти основательно разгорались. Особенно поднял настроение Церетели, который бурно выступал за доверие всему кабинету, поскольку в правительстве остается он сам и его товарищи, министры-социалисты. Выступление было опять-таки совершенно неприличного свойства. Министр почт и телеграфов требовал и вырывал силой доверие самому себе, которое товарищи были не склонны ему дать. Но Церетели не стеснялся в своем отечестве. И желанное большинство фракции он получил – с тем чтобы в пленуме съезда, по случаю партийной дисциплины, за него голосовала вся фракция.
Однако меньшевистский центральный комитет опротестовал это решение. У него не поднялась рука вотировать доверие всей коалиции. И в конце концов был восстановлен прежний текст о доверии одним министрам-социалистам, вполне доверяющим Терещенке, Львову, Шингареву. По соглашению с эсерами эта формула собрала в пленуме подавляющее большинство.
Конечно, словесная резолюция ровно ничего не меняла в общем положении дел, она ни на йоту не укрепляла коалиции. Но она резюмировала настроение съезда, который неуклюже, коряво, нерешительно, но все же определенно поддержал правительство и его политику. Вотум состоялся 8 июня…
Я в этот день простудился и не был на съезде. А на следующий день, лежа в постели в редакции «Летописи», я написал по поводу этого вотума статью для «Новой жизни». Я напоминал в ней о том, как два с небольшим месяца назад Советское Всероссийское совещание тоже вотировало доверие и поддержку («поскольку-постольку») правительству Гучкова-Милюкова, а через три недели, игнорируя этот вотум «всей демократии», петербургским рабочим пришлось свергать и свергнуть это правительство как явно непригодное, вредное и опасное для революции. Я говорил в статье, что вотум доверия коалиции неизбежно постигнет та же судьба. Словесная резолюция, ничего не изменяя, не поддержит – против объективного хода событий – вконец истрепанного за месяц, ненавистного массам, явно контрреволюционного знамени коалиции. Революция ушла вперед; ее программа все не выполнена и не может быть выполнена союзом Терещенки с Церетели. Наступила пора, создалась возможность диктатуры демократии, перехода всей власти в руки советских партий, единственно способных идти в уровень с революцией и выполнить ее программу.
Статья моя на другой день не появилась. На запрос мне прислали сказать, что ее отклонили, при участии самого Горького. Ну что ж! Подождем еще неделю-другую. Не возопиют ли тогда камни?..
В прения о власти вклинился еще особый пункт о Государственной думе. Вопрос этот был поднят Луначарским – в его вышеотмеченном выступлении Ближайшим поводом к тому послужило цитированное письмо Родзянки, приглашающее гг. членов Думы развести пары в ожидании чрезвычайных событий… Казалось бы, дело не могло возбудить никаких сомнений: столыпинскую третьеиюньскую Думу надлежало немедленно упразднить вместе с черносотенным сплошь Государственным советом. Эти призраки царизма стали если и не опасны для революции, то крайне соблазнительны для нарушителей общественного порядка и спокойствия.
Однако не только в действительности, но и на съезде дело приняло любопытнейший и характернейший оборот. Большинство правительства, конечно, совсем не хотело роспуска Думы: и кадеты, и левые их подголоски, в лице Львова, Терещенки, Годнева, были одинаково третьеиюньцами и контрреволюционерами. А по этому случаю стали упираться на съезде и министры-социалисты. Левейший Чернов восклицал: помилуйте, нужно ли, стоит ли, можно ли убивать покойницу?! Другие отыгрывались на этой же блестящей, ультралевой «идее». Только «государственный» Церетели не воздержался от нестерпимой пошлости, заявив:
– Надо признать, что и Государственная дума, которую тут называли собранием мертвецов, еще пользуется большим авторитетом в очень широких слоях населения и только в дальнейшем поступательном ходе революции может выясниться действительная роль Государственной думы, и тогда население от нее не отшатнется.
Это было слишком даже для кадетского корпуса. Делегатская масса, не столь искушенная в политиканстве, в сущности, совсем не возражала против немедленной ликвидации царского «законодательного корпуса». Напротив, она признавала это вполне логичным и очень желательным. Эсеры в своей фракции вынесли резолюцию, требующую декрета о роспуске Думы. Делегатским массам показалась довольно убедительной реплика Луначарского, который говорил:
– Если Дума умерла, давайте ее похороним, потому что ее разложение заражает трупным запахом революционную атмосферу. Надо вбить осиновый кол в подозрительную покойницу, которая имеет тенденцию воскреснуть… Чернов прекрасно знал, что буржуазия даст большое сражение за труп покойницы. Следовательно, он думал отвести наши дебаты от правильного русла.
Но затем делегатская масса уступила лидерам, а эсеровская фракция – меньшевистской. Дан и Церетели, суфлируемые Львовым и Терещенкой, с успехом отстояли свои «теории» бережения буржуазных живых сил. Незатейливый Гоц, только что стоявший за декрет о роспуске Думы, был выпущен на трибуну для того, чтобы грубо и плоско обрушиться на демагога Луначарского за требование того же декрета. И в заключение была принята резолюция, где констатируется, что революция уже упразднила Думу, превратив ее в собрание частных граждан; отпуск же средств на ее содержание впредь надлежит прекратить.
Авторы не желали заметить даже противоречия между этими двумя «тезисами». Но они не возражали против никчемно-крохоборской поправки Мартова – о выходе социалистов из думского комитета! – которая и была принята… Впрочем, как и всегда, никакого практического результата от этой резолюции не воспоследовало. История с Думой на съезде заслуживала упоминания только как образец мелкого и скверного политиканства тогдашних правящих советских сфер.
С 9 июня начались прения о войне… Докладчик Дан уже несколько дней назад представил свои тезисы Исполнительному Комитету. Это было уже во время съезда. В Таврическом дворце, когда обсуждались тезисы, было налицо всего десяток молчаливых членов Исполнительного Комитета. Я случайно, без заранее обдуманного намерения, проявил большую агрессивность и обрушился на «военную» политику советского большинства. Дан даже выражал удивление по поводу моего неожиданного красноречия: мы, в Исполнительном Комитете, уже почти перестали спорить.
