- В Бостон? Вы возвращаетесь так скоро? - вежливо вопросил майор Гэллоуэй.
- Я обязался вернуться к своей службе к концу месяца. Если бы я полагал, что захват Ричмонда неизбежен, пришлось бы просить понимания паствы, и я бы остался в армии. Но больше я в подобное не верю. Я надеялся, что ваши всадники подбодрят войска. По-моему, велись речи о рейдах на Ричмонд? - брошенное обвинение сопровождалось хмурым челом священника. - Мы едва волочим ноги, майор. Мы медлим и дрожим при малейшем намеке на врага. Мы забрасываем угодную Господу работу, предпочитая робость дерзости. Это печалит, майор, воистину это печалит. Но я веду записи и представлю свои открытия народу Севера!
Майор Гэллоуэй пытался уверить священника, что отступление Поупа - не более, чем временная осторожность, призванная дать северянам время на создание армии, сопротивление которой будет бесполезно. Но преподобный отказывался внимать подобным доводам. Он уже узнал от одного из помощников Поупа, что отступление за Раппаханнок предпринято с целью воспользоваться оборонительными преимуществами, которые обеспечивал отвесный северный берег реки.
- Мы ушли в оборону! - с отвращением воскликнул преподобный Старбак. - Появился бы Израиль, если бы Иисус Навин лишь защитил Иордан? Появились бы Соединенные Штаты, ограничься Джордж Вашингтон копанием траншей за Делавером? Работа Господня, майор, достигается не копанием и медлительностью, но крушением врага! "И когда услышишь шум как бы шагов на вершинах тутовых дерев, тогда вступи в битву, ибо вышел Бог пред тобою, чтобы поразить стан Филистимлян"[80]. Разве Первая книга Паралипоменон не обещает нам этого? Почему мы тогда не прислушиваемся к тутовым деревьям и не идем вперед? - назидательно спросил преподобный Старбак.
- Я уверен, мы скоро перейдем в наступление, - ответил Гэллоуэй, гадая, какое отношение к ведению войны имеют тутовые деревья.
- Тогда, увы, о вашем наступлении мне придется читать в "Джорнал", а не наблюдать своими глазами, если мне вообще доведется добраться до Бостона, - последние слова были произнесены с яростным укором в адрес хаоса, творившегося на маленькой станции Билтона. Преподобный Старбак прождал весь день, чтобы добраться до Манассаского узла, но его состав был заперт в городе тремя разгружающимися поездами с припасами. Никто не знал, сколько это займет времени. Никто даже не знал, не придется ли заново загружать припасы в случае дальнейшего отступления.
- И все же здесь не без удобств, - язвительно заметил преподобный, - поэтому извольте следовать за мной, - он провел всадников к концу станции, где леди от Христианской санитарной комиссии угощали лимонадом, гречишным хлебом и имбирными булочками. Преподобный извлек на свет огромный платок и промокнул с лица пот, затем не без помощи трости проложил себе дорогу к столу, где потребовал закуски на три персоны. Одна из женщин робко указала на написанное от руки объявление, согласно которому еда предназначалась только для военнослужащих в мундире, но яростный взгляд священника погасил ее протест в зародыше.
Как только имбирные булочки и лимонад были в руках и было найдено подходящее место для их употребления, майор Гэллоуэй сообщил преподобному отличные новости: армия Джона Поупа, возможно, и отступает, но кавалерия Гэллоуэя пощипала врага. Майор, что вполне простительно, приувеличил ущерб, нанесенный его налетчиками мятежникам, увеличив количество уничтоженных повозок и боеприпасов по крайней мере в четыре раза. Признав собственные потери, он заявил, что его бойцы уничтожили в два раза больше мятежников.
- Их лагерь был объят огнем, сэр, - сказал Гэллоуэй, - и пропах кровью.
Преподобный Старбак отложил кружку с лимонадом и молитвенно сложил ладони:
- Благодарение Господу, - произнес он, - за тех, кто сокрушает великие нации и низвергает могущественных королей!
- Есть новости еще лучше, сэр, - сообщил Адам. Пока Кемп лежал под докторским ножом, Адам отыскал кусок бумаги и оформил посылку для доставки на адрес преподобного Элияла Старбака на Ореховую улицу в Бостоне. Он хотел отослать посылку на станции, но теперь подвернулась возможность вручить трофей лично в руки.
Было очевидно, что в посылке содержалась ткань. Преподобный, осторожно прощупывая пальцами пакет, едва мог поверить своим предположениям.
- Это не... - начал он, но потом, не закончив предложения, разорвал бумагу, обнаружив под ней сложенный кусок шелка - алый с белым и синим. Преподобный вздохнул, касаясь позолоченной бахромы боевого знамени мятежников. - Благослови тебя Господь, мое дорогое дитя, - сказал он Адаму. - Благослови тебя Господь.
Адам хотел придержать знамя Фалконера у себя. Еще он хотел воспользоваться отцовскими саблей и револьвером, но боевое знамя - флаг из красного шелка с одиннадцатью белыми звездами на голубом Андреевском кресте - было подарком преподобному Старбаку: трофей, добытый из грязного сердца раскола, покажет жертвователям преподобного, что их взносы не пропали втуне.
- Не знаю, захотите ли вы знать это, сэр... - неуверенно произнес Адам, пока священник в восторге таращился на великолепный шелк. - Но это знамя принадлежало батальону Ната.
Но упоминание имени сына лишь увеличило удовольствие священника.
- Вы забрали эту безвкусную тряпку у Ната, да? Отличная работа!
- Вы заберете его в Бостон, сэр? - спросил майор Гэллоуэй.
- Непременно. Мы всем его продемонстрируем, майор. Я вывешу его, чтобы все могли полюбоваться, и, возможно, мы позволим публике закидать его грязью взамен на скромный взнос на военные цели. А следующего Четвертого июля сожжем, - он взглянул на дорогой красный шелк, и его тело сотрясла вызванная смесью вожделения и отвращения дрожь. - "И жертвенники ваши будут опустошены, столбы ваши в честь солнца будут разбиты, и повергну убитых ваших перед идолами вашими"[81], - продекламировал он своим чудесным голосом.
- "Во всех местах вашего жительства города будут опустошены и высоты разрушены, для того, чтобы опустошены и разрушены были жертвенники ваши, чтобы сокрушены и уничтожены были идолы ваши, и разбиты солнечные столбы ваши, и изгладились произведения ваши. И будут падать среди вас убитые, и узнаете, что Я Господь", - дюжина человек на несколько секунд замолчали и в благоговении повернулись, чтобы послушать проповедника, который теперь, показывая, что речь закончена, поднял кружку с лимонадом. - Пророк Иезекииль, - добавил он разъяснение.
- Аминь, - тихо произнес майор Гэллоуэй. - Аминь.
- Так что же теперь с вами будет, майор? - поинтересовался преподобный Старбак, сворачивая флаг. Он разорвал оберточную бумагу на бесполезные клочки, но сумел сохранить достаточный кусок веревки, чтобы связать большое шелковое полотнище в некое подобие аккуратного свертка.
- Подыщем здесь себе какую-нибудь работенку, сэр. Снова нанесем по врагу удар, надеюсь.
- Вы занимаетесь угодной Господу работой, - сказал священник, - так делайте ее должным образом! Опустошите их земли, майор, сокрушите их! И Господь придаст вашим рукам силу десятерых, когда вы будете этим заниматься. Вы напишете полный отчет о вашем налете? Что бы я мог опубликовать его для своих подписчиков?
- Конечно, сэр.
- Тогда вперед, к победе! К победе! - преподобный доктор Старбак всунул пустую кружку из-под лимонада в руки Адама, а потом, держа вражеский флаг столь же гордо, словно он захватил его лично, вновь вернулся к ожиданию в своем вагоне.
Гэллоуэй вздохнул, покачал головой, поражаясь подобной энергичности, и отправился искать кого-нибудь, кто мог бы дать приказы его кавалеристам.
Полковник Свинерд и нервничающий капитан Старбак целый день ожидали встречи с генералом Томасом Джексоном. Когда настали сумерки, они по-преждему ждали, и один из адъютантов генерала принес на веранду дома, где располагался штаб Джексона, пару светильников.
- Он не спит в доме, - сообщил адъютант, остановившись, чтобы посплетничать. - Предпочитает спать на открытом воздухе.
- Даже во время дождя? - Старбак заставил себя поддержать разговор. Он не чувствовал желания общаться, только не перед тем, как ему предстоял неприятный допрос, но адъютант казался вполне дружелюбным.
- Пока настоящий ливень не пойдет, - адъютант явно наслаждался рассказом об эксцентричности своего начальника. - И встает каждое утро в шесть, чтобы принять холодную ванну. В чем мать родила и по плечи в воде. Здесь он пользуется вон той старой лоханью для лошадей, и летним утром это, может, и вполне приятно, но зимой я видел, как Старина Джек разбивает лед, прежде чем принять свое крещение, - адъютант улыбнулся, когда у угла дома появился чернокожий. - Джим! - позвал он. - Расскажи этим джентльменам, какую еду любит генерал.
- Да ничегошеньки он не любит! - хмыкнул чернокожий. - Питается хуже, чем язычник. Как будто готовлю для бойцовского петуха.
