требуют, в предписанные сроки. Поскольку его армейский корпус вернулся на Эльбу под водительством Ренье, он расквартировал генерала в Торгау и под предлогом пополнения корпуса перевел его в крепость, чтобы тот выждал, сохраняя своего рода нейтралитет, подобный нейтралитету князя Шварценберга, направления австрийской политики. Что до отправки Наполеону кавалерии, состоявшей из 1200 великолепных кирасиров и 1200 превосходных гусар и егерей, король в ней категорически отказал. Чтобы возбудить в нем смелость для отказа, требовался страх еще больший, нежели страх перед Наполеоном, и это был страх перед казаками, появление которых, повсюду возвещаемое, заставляло трепетать даже союзников русских.
Ожидая в любую минуту появления казаков, Фридрих-Август решил удалиться вместе с семьей, в окружении кавалерии, в надежное место, оставив в Торгау пехоту, а свои земли – тем, кому будет угодно их занять. При подобном настроении довольно было отступничества Пруссии и приближения русских авангардов, чтобы заставить короля решиться на план давно задуманного бегства. Несмотря на представления посла Франции господина Серра, силившегося доказать ему неуместность отъезда и опасность оставления подданных, которые неизбежно предадутся господствующим страстям и тем самым провинятся перед Францией, за что будет вскоре наказаны, король уехал, оставив Дрезден в руках маршала Даву, в окружении трех тысяч солдат, всадников и артиллеристов. Он отправился в Регенсбург, на территорию короля Баварии, столь же озадаченного, как он сам. В дальнейшем, в зависимости от хода событий, Фридрих-Август намеревался оставаться в Баварии или перебраться в Австрию. Господин Серра направил ему, разумеется, приглашение приехать во Францию, но подобный демарш погубил бы короля в глазах германцев, и он отказался от приглашения.
Едва он отбыл из Дрездена, как в окрестностях города показались русские. Саксонская пехота заперлась в Торгау и объявила, что содействовать обороне Эльбы не будет. Даву располагал французской дивизией Дюрютта, тем, что осталось от корпуса Ренье, после того как его покинули саксонцы, кое-какими войсками, присланными Евгением, и вторыми батальонами своего корпуса. Он лично прибыл в Дрезден и принял меры, которых требовали обстоятельства, как честный, но непреклонный военный, не творящий бесполезного зла, но безжалостно причиняющий зло необходимое. Он объехал берега Эльбы и, несмотря на возмущение саксонских крестьян, приказал разрушить мельницы, лодки и паромы, а прекрасный каменный мост, соединявший в Дрездене старый город с новым, приказал заминировать и взорвать два его пролета, ничуть не беспокоясь об угрозах и протестах жителей. Затем он возглавил свои войска, чтобы дать отпор русским, если они попытаются форсировать реку.
Подъем национальных чувств, вызванный отступничеством Пруссии, ощущался и в Вене, несмотря на удаленность и обычное спокойствие столицы. Тайная политика Меттерниха и императора Франца, разгаданная проницательными людьми, ускользала от патриотически настроенных придворных, армии и народа. Они видели в ней только преступную медлительность в готовности разорвать пагубные обязательства перед Францией, которые Австрии пришлось взять при заключении брака Марии Луизы с Наполеоном. Раздражение этой части австрийской публики было так сильно, что Меттерних даже почувствовал страх за себя, а правительство было вынуждено произвести многочисленные аресты. Происходившее в Германии было не по вкусу и императору, и Меттерниху.
Прежде всего им не нравилось столь пылкое возмущение общественного духа и не хотелось стряхивать иго Наполеона только для того, чтобы подпасть под иго народных масс. Александр казался им государем неосторожным, опьяненным успехами, к которым был непривычен, а Фридрих-Вильгельм – слабым, идущим на поводу у своих подданных, как шестью годами ранее он шел на поводу у своей жены. И император, и Меттерних не упускали случая выразить подобное суждение. К тому же самим им были несвойственны стихийные и необдуманные действия. Они хотели вырваться из рук Наполеона, не попав при этом в руки Александра, и в любом случае вырваться окончательно, без риска вновь попасть в зависимость в результате безрассудно начатой и бестолково проходившей войны. Они вовсе не считали Наполеона уничтоженным; они ожидали, что он, как и в 1806 году, стремительно дебуширует через проходы Тюрингии и накажет безумцев, подставившихся под его удар. Хотя такого результата нельзя было ждать наверняка, он был возможен, и этого оказалось довольно, чтобы избегать поспешности и не вступать в дело, пока не возродится австрийская армия и не исчерпается ресурс посредничества, с помощью которого они надеялись возродить Германию, не подвергаясь опасности войны с Францией.
Поэтому Венский кабинет и считал поведение Пруссии опасным, а германские демонстрации – дерзкими; поэтому и не переставал рекомендовать французам осторожность и умеренность; допуская, что Франция проведет новую мощную кампанию, советовал ей не извлекать из будущих побед иного результата, кроме скорейшего мира, справедливого и приемлемого для всей Европы.
Поэтому император был крайне огорчен, когда узнал из доклада, адресованного Сенату, и из императорской речи, произнесенной 14 февраля, о непреклонности Наполеона в отношении Испании, ганзейских департаментов и Великого герцогства Варшавского, ибо таковая непреклонность делала невозможным посредничество, за которое он взялся. Венский кабинет неоднократно объяснялся на этот счет с Отто, послом Франции в Вене. Меттерних старался выпытать у Отто секрет мира, которого мы желали. Но старался он напрасно, ибо Отто секрета не знал. Не сумев разговорить посла, Меттерних без колебаний заговорил сам, чтобы уведомить Францию об условиях, которые сможет принять Европа, даже если будет нами побеждена. Он ясно дал понять, какой мир будет расположена принять и, быть может, даже поддержать Австрия.
Условия эти сводились к следующему: возвращение Испании Бурбонам, а ганзейских городов – Германии;
упразднение Рейнского союза; раздел Великого герцогства Варшавского между Пруссией и Россией; возвращение Австрии Иллирии и перенесение границы на Инн. Разумеется, Франция сохраняла линию Рейна и Голландию, сохраняла королевство Вестфалия в качестве вассального государства, Пьемонт, Тоскану и Рим в качестве французских департаментов, Ломбардию и Неаполь в качестве семейных княжеств. Франция оставалась самой могущественной империей, какую можно представить, более пространной, чем нужно было желать, ибо сомнительно, чтобы потомки великого человека, ее основавшего, смогли сохранить ее в целости. Австрия была права, сказав, что еще придется сражаться, и сражаться победоносно, чтобы получить все эти территории, особенно Голландию; однако оставление Испании, вероятно, склонило бы Англию в пользу такого мира; Италию же нам оставят, если на это согласится Австрия; что до Вестфалии, ее готовы уступить, ибо в Бреслау император Александр и король Пруссии отказались брать на себя обязательства с курфюрстом Гессен-Кассельским, хоть он и предложил коалиции свои услуги.
Прямо в эту минуту подтверждалась правильность этих слов. В самом деле, получив разрешение Парижа, Венский кабинет отправил в Лондон Вессенберга и в Калиш Лебцельтерна, с предложением не посредничества (это слово скромно до поры не произносилось), но помощи двум главным воюющим дворам, дабы добиться сближения с
