Контракт, легкомысленно подписанный кровью, отвергнутая девушка, деньги, власть – все летело к концу час за часом, легко скользя под быстро порхающими над грифом пальцами и не срывающимся от постоянного потока чернаса голосом. И вот оно – оно! – «остановись, мгновенье, ты прекрасно!»…
– И он его убил??? – Фрель, словно разом сбросив оцепенение между сном и явью, разумом и бредом, хищно ощерился и напряженно подался вперед.
– Да. – Я грустно приласкала струны в последний раз и отложила гитару. – Как и было сказано в контракте.
– Вот и славно! – зло расхохотался пират. – Вот и чудно!
Я недоуменно глянула на сбрендившего приятеля:
– Что славно?
Но тот лишь горько смеялся не отвечая. Я неодобрительно покачала головой и протянула ему свою чашку с чернасом. Флибустьер покорно отхлебнул, брезгливо скривился и с поспешным кивком благодарности вернул мне посудину, не оценив сомнительной прелести ее содержимого.
– Славно, что хоть одна книга на этом Древе не оканчивается счастливыми сентиментальными соплями, – чуть погодя пояснил он. – А то уже порядком надоели детские сказочки, которыми кормят нас подкупленные очередным правителем писатели – дескать, все у нас хорошо и замечательно! А Сказители и менестрели с готовностью пересказывают их ночами, ленясь придумать что-нибудь свое или хотя бы художественно обработать чужое…
Я обиженно фыркнула, тряхнув черной гривой, и надменно скрестила руки на груди. Уж после такого-то договаривать, что бессмертную душу Мефистофель так и не получил, явно не стоило.
– Я тебе подборку Шекспира, пожалуй, достану. Или Альфинду. У этих любое произведение гарантированно оканчивается горой трупов. Количество варьируется в зависимости от начального числа персонажей. Как минимум трети к финалу автор стандартно недосчитывается. – Я раздраженно затягивала кулиски на широких рукавах светло-зеленой льняной рубашки. – Или что-нибудь из натурреализма – в свое время это направление безбожно процветало сразу на десяти Ветках – с красочным описанием процесса пожирания сырого человеческого мяса или чего-нибудь еще столь же чудесного, милого и способствующего развитию светлой гармоничной личности…
– Не кипятись, – перебил пират. – Чего ты от меня ждала? Что обрыдаюсь, выдирая клочья волос?
Я полночи потратила на последовательное насилование собственной памяти, с боем добывая из нее повороты сюжета и цитаты, коих никогда, казалось, и не помнила, саму себя довела гитарой чуть не до слез, заново переживая судьбу потерявшего смысл жизни человека, а этот бездушный пень даже и не проникся!
– От тебя дождешься, – огрызнулась я. – Мог бы хоть промолчать. Или ты ждал, что я осчастливлюсь обвинением в плагиате?
– Я пират, Иньярра, – безапелляционно отрезал Фрель. – Человек, не считающийся ни с одним людским законом. Плюющий с высокой колокольни на все и вся, и в том числе на такт и деликатность. Меня мало волнует, что приятно тебе слышать, а что нет. И дурак тот, кто посмеет меня в этом обвинить!
Флибустьер содрал раздраженно со спинки кровати свой плащ и, хлопнув легкой дверью, вышел в ледяной ночной дождь.
А, чтоб тебя!
Зябкое ледостилское [44]солнышко белесым потоком скользило сквозь изукрашенные Храмовые витражи, расплескиваясь мириадами синеватых, ярко-алых и брызжуще-желтых пятнышек по коричневатым грифам. Озорные лучики игриво рассыпались по заботливо навощенным струнам.
Риль Дарвинт украдкой, но неотрывно следила за моей рукой, медленно плывущей над длинным рядом щедро предложенных на выбор инструментов. Чуткие тонкие пальцы невесомо перебирали что-то в воздухе, красно-черный гипюр разлетающегося к запястью рукава ласкал подкрученные колки.
Гитара в жизни Сказителя может быть только одна. Как меч у мага-воина. Конечно, драться можно и торопливо выдранной ножкой кованого стула, да и играть на чем попало не запрещается, но ни один меч, бадлер или гладиус не ляжет в руку так просто, легко и послушно, как собственный. Вот и гитара – это ведь тоже иногда оружие – может быть только одна. Своя. Неповторимая.
Вот эта.
– Хороший выбор, Сказительница.
Ты выбрала свой путь… Ну так вперед! Чего теперь оглядываться и сожалеть о бездарной развилке дорог, на которую никогда уже не вернуться? Никогда – потому что та, что один раз разбередила душу каменному истукану, навсегда отравлена плачем струн и привязана к теплому грифу гитары…
Что зря страдать и сомневаться? Что клясть свой жестокий – и в первую очередь к тебе самой – талант, заставляющий плакать камни?
Лечить сломленные души, врачевать раны, от которых нет и никогда не будет никаких человеческих лекарств, звать и манить в бесконечно прекрасную, но, наверное, все же существующую даль…
Ты выбрала, Сказительница.
Но как же мне тебя теперь жаль…
Я звонко и со злостью припечатала чашку к столу. Вот леший!
Впрочем, при чем тут леший? Все как всегда… Только вот от этого «всегда» все чаще хочется убить кого-нибудь. Желательно Фреля.
Иногда мне кажется, что я бьюсь лбом о стену. Упрямо, последовательно и целенаправленно. Раз за разом пытаюсь проломить гранитную глыбу, в кровь сбивая подушечки бесчувственных пальцев и до дна вычерпывая ауру. Причем, честно признаться, даже сама и не догадываюсь, что там, за этой стеной, и стоит ли это освобождать… Бьюсь в бездарных застенках равнодушия, бессильно сползаю по стене и теряю сознание от дурной бесконечности, чтобы, придя в себя, вгрызаться в гранит с новой неистощимой энергией. Ну не идиотка ли?
И ведь все как всегда.
Сейчас я с час буду сидеть тут и дуться, а потом не выдержу и пойду за ним, туда, на холодную, доступную всем ветрам и дождям палубу. Он, странно блеснув в темноте серыми глазами, без слов возьмет мою руку и в знак извинения приложит к сжатым губам, а я потащу его сюда, в каюту, и снова начну безумную пляску струн и голоса, выкладываясь до конца, до последней капли, выдерживая просто невероятное натяжение нервов ради того, чтобы хоть чем-то отвлечь пирата, хоть как-то развеять его глухую тоску и стереть из глаз выражение неподвижно затаенной мысли. До утра, до рассвета, чьи лучи примут из моих рук это бремя и станут нести их до ночи, до темноты, бесчувственно срывающей покровы со всех застарелых ран, вытягивающей наружу все старые обиды…
Чернас тонко зажурчал, струйкой вливаясь в…дцатый раз за сегодняшний вечер в наполняемую чашку. Фрель неизменно поражался этой способности пить полынный напиток с десятком дополнительных «оттеночных» травок, интригующий на вид, но отталкивающий непривычных к подобному на вкус.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
