В речных заводях плескались квакающие амфибии, вокруг тихо паслись стада динозавров и бегали хищные одиночки, охотившиеся на мирных травоядных, носились буйные титанотерусы и величаво выступали мамонты и мастодонты — тут было на что полюбоваться и отложить в памяти.
Старый негр призывал оглянуться, отступить в стародавнее прошлое, когда не было на земле человека, — в первобытные времена. Быть может, в те дни каждому благочестивому динозавру следовало в знак почитания своего первобытного бога проглотить камень, покрытый магическими письменами?
«Ты сошел с ума, — одернул себя Томас, — У динозавров не было богов. Только человек обладает разумом, позволяющим творить богов».
Покинув полянку, он медленно зашагал вверх по холму в сторону ветряка, по бесследно исчезнувшей тропе, проложенной более века назад старым Нэдом Паркером.
Ветряк неторопливо помахивал лопастями, отзываясь на утренний ветерок. Чтобы рассмотреть его целиком, Томасу пришлось высоко задрать голову. «Забрался под небеса, — подумал он, — выше всех на свете».
Платформа колодца была сложена из тесаных дубовых бревен. Годы и дожди источили их поверхность, превратив ее в рыхлую труху, но вглубь гниение не пошло, и платформа оставалась все такой же солидной и прочной, как в первый день. Томасу удалось отковырнуть небольшую щепочку, но под ней оказалась твердая древесина. Эти бревна выдержат еще не один век.
Стоя рядом с платформой, Томас вдруг обратил внимание, что колодец звучит. Звук ничем не напоминал пение — скорее, негромкий стон, словно у дна постанывало спящее животное, будто где-то далеко от поверхности земли таился некто живой, будто в толще скал билось огромное сердце, а в огромном мозгу проносились неведомые видения.
«Это сердце и мозги доисторических динозавров или их богов, — подумал он и тут же одернул себя, — Опять за старое?! Не можешь избавиться от ночного кошмара с динозаврами?» Должно быть, находка зобных камней оказала более сильное впечатление, чем казалось поначалу.
Говоря по сути, это полнейшая нелепость. Сознание динозавров было настолько смутным, что его не хватало ни на что, кроме инстинктов самосохранения и продления рода. Но здравый смысл не в силах был одолеть овладевшее Томасом алогичное убеждение в собственной правоте. Да, конечно, мозгов у них было маловато — но, быть может, существовал какой-то иной, дополнительный орган, отвечавший за веру?
И тут же Томаса охватила ярость на себя за столь неуклюжие выдумки — подобные идеи под стать ничтожному, впавшему в детство фанатику какого-нибудь культа.
Он развернулся и стремительно зашагал обратно той же дорогой, что и пришел, ошарашенный неожиданным оборотом собственных мыслей. «Этот край оказывает на человека странное воздействие своей открытостью, близостью к небу и своей личностью, будто он обособлен от остальной земли и стоит сам по себе», — думал Томас, одновременно гадая, не это ли заставило фермеров уехать.
Весь день он бродил по гребню, проходя милю за милей, заглядывая в укромные уголки, забыв о прежнем собственном недоумении и ярости, забыв даже о вызвавшем их странном предчувствии и даже напротив — радуясь этой странности и потрясающему ощущению свободы и единства с небом. Занимающийся западный ветер порывисто цеплялся за одежду. Окружающий ландшафт казался удивительно чистым, но не свежевымытым, а словно никогда не знавшим грязи, оставшимся незапятнанным и светлым со дня творения. Казалось, липкие руки мира не касались его.
Встречая зияющие погреба других домов, Томас почти благоговейно осматривал окрестности, отыскивая кусты сирени, распадающиеся во прах остатки исчезнувших оград, все еще сохранившиеся следы протоптанных когда-то тропинок, ведущие теперь в никуда, вымощенные плоскими известняковыми плитами крылечки и дворики. По этим фрагментам он, как реставратор, воссоздавал образы живших здесь семей, вероятно разделявших его чувства по отношению к этой земле — и все-таки покинувших ее. Пробовал на вкус ветер, высоту и стерильную древность и пытался отыскать в них ту ужасную составную часть, которая заставила людей бежать отсюда — но нашел не ужас, а лишь грубоватую невозмутимость и спокойствие.
И снова ему вспомнились дама в скрипучей качалке, и чаепитие в старом доме в Новой Англии, и крохотные бутерброды с маслом. Несомненно, она слегка помешана, другого и быть не может — иначе откуда такое страстное желание узнать подробности семейной истории?
О ходе своих изысканий Томас ей не докладывал, лишь время от времени весьма официально извещал письмом, что все еще работает. Историю Паркеров тетушка узнает лишь тогда, когда возьмет в свои костлявые руки манускрипт. Несомненно, там она найдет кое-что удивительное для себя. Да, в роду не было ни конокрадов, ни висельников — зато были другие персонажи, которые вряд ли заставят ее гордиться подобным родством, если только она ищет зацепку для гордыни. В этом Томас уверен не был. В числе прочих Паркеров в начале девятнадцатого века жил торговавший патентованными средствами лекарь, вынужденный спасаться бегством из многих городов, когда вскрывалось его собственное невежество и недоброкачественность его снадобий. Были и работорговец, и парикмахер из городка в Огайо, бежавший с женой баптистского проповедника, и головорез, отдавший концы в жаркой перестрелке в одном скотоводческом городке на Дальнем Западе. И это племя странных Паркеров завершилось человеком, прорубившим колодец и выпустившим на волю порождение античного зла. В этом месте Томас оборвал себя: «Ты же не можешь поручиться за это, не имеешь даже малейшего основания для каких-либо умопостроений, просто поддавшись влиянию здешних мест».
Когда Томас вернулся к фургончику, солнце уже садилось. Весь день он провел на гребне и не желал больше задерживаться. Завтра в дорогу, оставаться смысла нет. Может, тут и таятся ценные находки, да только одному человеку отыскать их не под силу.
Под ложечкой сосало: во рту у него маковой росинки не было с самого завтрака. Угли совсем прогорели, костер пришлось разводить заново, и поужинать удалось лишь во время ранних осенних сумерек. Несмотря на усталость после дневных блужданий, спать не хотелось, и Томас продолжал сидеть без движения, прислушиваясь к звукам надвигающейся ночи. Восточный горизонт озарился светом восходящей луны, а среди возвышающихся над речной долиной холмов перекликались две совы.
Потом он решил все-таки встать и сходить в фургончик за бутылкой — там еще оставалось немного виски, самое время докончить. Завтра можно купить другую, если захочется. В фургончике он зажег и поставил на стол керосиновую лампу и в ее свете увидел зобный камень, лежавший на том самом месте, где был оставлен вчера ночью. Взяв камень, Томас повертел его, отыскивая едва заметные письмена, и поднес поближе к глазам в смутной надежде, что вчера принял мелкий дефект за след резца. Но письмена были на прежнем месте. Породить подобные знаки не в состоянии никакая игра природы. «Интересно, — подумал Томас, — может хоть кто-нибудь на свете расшифровать эту надпись?» И тут же ответил себе: «Вряд ли». Ведь письмена эти — что бы они ни означали — вырезаны за миллионы лет до того, как на земле появилось хоть отдаленное подобие человека. Сунув камень в карман пиджака, он захватил бутылку и вернулся к костру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
