— Будут ли вопросы у защиты? — осведомился председательствующий.
— Да, ваша честь. Я хотел бы спросить господина Краснокутского: какое оружие было в руках у Беспутько?
— Никакого.
— А чем же тогда, позвольте спросить, была разрезана ладонь подсудимого?
Охранник молчал.
— Свидетель, вам ясен вопрос? — вмешался судья.
— Финкой, — тихо сказал Краснокутский. Извинительно посмотрев в сторону притихшего Каширина, он добавил: — А чья она — мне неведомо…
— Да уж явно не коллежского секретаря, — резюмировал Ардашев и тут же поинтересовался: — Но если вы видели драку, то почему же в таком случае не вмешались и не предотвратили конфликт?
— Я побежал за подмогой.
— А когда вы открыли дверь, где находился подсудимый?
— Он лежал на полу.
— Он был в сознании?
— Нет, в беспамятстве.
— Была ли у него в руках финка?
— Я не видел.
— А куда же она подевалась?
— При обыске камеры мы нашли ее у одного арестанта.
— Ваша честь, — адвокат обратился к председательствующему, — позвольте задать вопрос моему подзащитному.
— Задавайте.
— Аркадий Викторович, скажите, у кого был нож?
Шахманский встал и негромко проговорил:
— У Яшки-кровососа…
— То есть вы хотите сказать — у Беспутько? — уточнил присяжный поверенный.
— Да.
— А скажите, почему у вас забинтована рука?
— Когда он приставил ко мне финку, я схватил ее ладонью за лезвие и порезался.
— А не могли бы вы показать суду вашу израненную руку?
Несколько морщась от боли, подсудимый размотал бинт и поднял перед собой левую ладонь. Рана была ужасна: лоскуты уже неживой кожи разошлись, обнажив розовую, едва заживающую плоть.
— А почему вы вцепились в горло Беспутько зубами?
— Потому что я не хотел умирать…
— Не хотели умирать… — повторил вслух Клим Пантелеевич. — Что ж, понять можно. Скажите, а Беспутько издевался над вами?
— Да.
— Благодарю вас, Аркадий Викторович. А к свидетелю у меня больше нет вопросов, ваша честь. — Адвокат занял свое место. Охранник тюремного замка покинул зал.
К числу свидетелей обвинения отнесли всех жильцов доходного дома, многие из которых подвергались перекрестному допросу со стороны Ардашева. Первой вошла Глафира. Сообщив суду необходимые данные, она отвечала со скорбным выражением лица.
— Госпожа Загорская, где вы находились в момент, когда горничная криком оповестила о случившемся убийстве? — спросил прокурор.
— Я сидела за столиком кафе.
— А с кем вы сидели?
— С господином Савраскиным.
— А до этого вы где были?
— Гуляла по аллеям.
— Одна?
— Да.
— А позвольте узнать, — вмешался присяжный поверенный, — не случилось ли вам встретить во время прогулки господина Раздольского?
— Да, я видела его у самого пруда.
Затем вызвали Савраскина. На вопросы он отвечал подробно и с видимой охотой. Между тем в интонации обвинителя явственно слышалась неприязнь к этому человеку:
— Итак, господин Савраскин, извольте сообщить суду, в котором часу вы оказались в Алафузовском саду.
— Приблизительно в половине седьмого, а может, и позже. У меня было много работы в редакции, и я…
— Это не относится к делу, — перебил его прокурор. — Лучше вспомните: кого вы там видели?
— Нашего художника — господина Раздольского. А позже я столкнулся с Аполлинарием Никаноровичем и Изабеллой Юрьевной, — указывая на Варенцова и артистку Ивановскую, объяснил репортер. — Вместе с ними я отправился к смотровой площадке.
— Вы сказали, что встретили эту пару у пруда. А что вы там делали? — осведомился Филаретов.
— Любовался распустившимися лилиями. Я это хорошо помню, потому что еще пожалел, что со мной не было фотографического аппарата. Красота, знаете ли, неописуемая. Но в тот вечер накрапывал дождик, и я подумал, что зонт будет нелишним, а вот что касается…
— Когда вы повстречались с подсудимым? — опять грубо перебил свидетеля товарищ прокурора.
Пожав плечами, Савраскин ответил:
— Точно сказать не могу, но Аркадия Викторовича, как и всех остальных, я увидел в кафе у смотровой площадки.
Поскольку вопросов к газетчику больше не было, ему разрешили остаться среди представителей прессы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Допрошенные в судебном заседании артистка Ивановская и господин Варенцов припомнили, что Савраскин присоединился к ним ближе к семи часам, и это полностью соответствовало его показаниям. Они тоже видели художника, но, правда, еще до встречи с корреспондентом. Последними свидетелями, вызванными по инициативе обвинения, были супруги Катарские. Ничего нового суду они не сообщили, дополнив незначительными деталями общую картину, описанную по показаниям Глафиры Загорской, Савраскина, Варенцова и Ивановской. Одним словом, обвинение старательно подчеркнуло отсутствие алиби лишь у одного подсудимого.
И только Ардашев, казалось, этого не замечал и задавал скучные вопросы доктору Лисовскому, который, будучи свидетелем защиты, подробно остановился на всех недугах погибшей Загорской, опустив, естественно, проделки Варенцова. Было заметно, что не только публике, но и членам суда набила оскомину история болезни убиенной. Молчавший весь процесс почетный мировой судья откровенно зевал, но присяжный поверенный невозмутимо продолжал допрашивать врача:
— А не соблаговолите ли припомнить, уважаемый Викентий Станиславович, что именно тревожило покойную госпожу Загорскую в последние дни перед ее смертью?
— Да-да, помню, как же. Елизавете Родионовне часто казалось, что в спальне, за образами, проступают кровавые пятна. Она мне как-то рассказывала, что, по словам ее деда, эту комнату для нее готовил отец — полковник Игнатьев — за несколько дней до ее появления на свет. Призрак родителя являлся моей пациентке довольно часто. В общем, преклонный возраст, страхи… Тут нет ничего удивительного, хотя, по-моему, старушка предчувствовала свою скорую смерть.
— Ваша честь, я закончил, — обратился к председательствующему адвокат.
— Хорошо. Тогда пусть войдет следующий свидетель, — распорядился Кондратюк.
Перед публикой возникла Анна Перетягина. Одетая в барежевое платье и накинутый на плечи цветастый платок, внешне она совсем не отличалась от мещанок и купеческих жен, присутствующих в зале. Ее щеки горели, взгляд был рассеян, а пальцы рук беспрестанно теребили свисающий край косынки. Ответив на обязательный перечень протокольных вопросов, она повернула голову и окинула подсудимого жалостливым и нежным взглядом, каким обычно смотрят матери на спящих или больных детей. Шахманский заметно нервничал, и было видно, как подергивались мускулы на его лице.
— Анна Егоровна, не могли бы вы рассказать суду, куда вы направились сразу после того, как покинули свою хозяйку? — начал допрос присяжный поверенный.
— Я пошла по боковой дорожке к пруду, где меня ждал Аркадий Викторович. И там у нас было свидание.
Притихший зал наполнился неровным женским щебетанием.
— А что было потом?
— Примерно через полчаса я вслед за ним направилась к кафе, чтобы купить чай и пирожное для Елизаветы Родионовны.
— Вы все время шли за подсудимым?
— Да.
— А что было потом?
— С чаем и пирожным я вернулась назад и, дойдя до последней аллеи, увидела хозяйку. Мне показалось, что она спит, но когда я подошла поближе, то поняла, что произошло убийство. Я закричала, но никто не появился, и тогда я бросилась бежать назад — к смотровой площадке…
— Значит, убийство произошло в ваше отсутствие?
— Да.
— Где был подсудимый, когда вы приблизились к кафе?
— Он сидел за тем же столиком.
— Получается, что господин Шахманский все это время пребывал с вами, а потом находился в кафе?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ну да…
— Стало быть, он никак не мог убить госпожу Загорскую?
— Никак…
— Я протестую, ваша честь, вопрос виновности или отсутствия таковой всецело находится в компетенции присяжных. К тому же к показаниям этой, с позволения сказать, очевидицы нельзя относиться серьезно. Подсудимый — ее любовник, и, как следует из материалов дела, на так называемом свидании она занималась с ним прелюбодеянием, поэтому…
