Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он занялся просмотром газетных объявлений о сдаче комнат. Поначалу он звонил. Но должно быть, что-то было не так в его голосе или в манере говорить, потому что все меблированные комнаты в тот же миг оказывались уже сданными. Насторожился он лишь после того, как однажды его спросили, чем он занимается, и только потом отказали. С этого момента он принялся ездить по адресам. Звонил. Приоткрытые двери, халаты, увядшие лица, в глазах ничего, кроме спеси. Холодные, злые глаза, мерившие его с головы до ног. Он явно не принадлежал к тому сорту людей, которым с готовностью сдают комнаты.
Он все больше терял самообладание, грубил, прямо-таки нарывался на отказы и наконец отправился в районы победнее. В Бармбеке ему отворила старая женщина, почти совершенно глухая. На его счастье. Она стала звать мужа. А он тем временем подавил свою злость. Когда появился муж — из таких же, как он сам, это было видно с первого взгляда, — он даже сумел улыбнуться. И получил комнату.
В квартире воняло. Тошнотворно-сладковатый запах, от которого он задыхался. Как будто к его лицу прижали старухино белье. Отворяя входную дверь, он всякий раз стискивал зубы и, стараясь не дышать, шел по коридору в свою комнату. Телевизор работал, не переставая, с пяти часов вечера и до окончания программы. Из-за того что хозяйка плохо слышала, он был включен на полную мощность, и это при открытых дверях. Под окнами его комнаты был перекресток. Стекла дрожали от проезжавших мимо тяжелых грузовиков.
Всякий раз, когда после работы он попадал в свою комнату, его охватывал жуткий страх, исчезавший лишь после того, как он выпивал три-четыре рюмки водки и бутылку пива. Так что он немедля направлялся в ближайшую пивную.
Принадлежала она некоей Рамоне Дикхут, которую все звали Мони. Около половины пятого возле стойки уже толпилась масса людей, которые возвращались с работы. Ближе к шести пивная пустела и появлялись господа в пальто из верблюжьей шерсти, с седеющими висками, с крупными перстнями и в обтрепанных брюках. Примерно в половине девятого за столиками рассаживались пожилые пары, сегодня одни, завтра другие — в зависимости от того, какая передача шла по телевизору.
Вообще-то страх жил в нем постоянно, менялась лишь интенсивность ощущения — смотря где он находился и сколько выпил. Этот страх будто засасывал его все глубже и глубже.
Слегка излечивало от этого простаивание в пивнушке у Мони, ну и работа тоже. Он хватался за любые сверхурочные, какие только мог заполучить. И благодаря этому был на хорошем счету у мастера, товарищи же почти не замечали его, впрочем, он и сам не слишком стремился к дружеским контактам. Конни Нойбергер дважды пытался вручить ему письма от Марион, но он их не взял. У Мони он всегда сидел в углу между стеной и стойкой. Прислушивался к разговорам и заглядывал Мони в вырез платья, когда та наклонялась; около двух, когда Мони уже готовилась закрывать свое заведение, он принимался угощать всех подряд. По субботам он отсыпался. А вечером опять шел к Мони.
Как-то утром он попал в аварию. Левое крыло, обе фары и подфарники в лепешку. Денег на ремонт больше не было. Он снял со счета ровно столько, сколько Марион зарабатывала за целый месяц. Работать становилось все труднее, процент брака возрастал, и дважды к нему уже подходил по этому поводу мастер.
Теперь он больше не стеснялся просиживать вечерами с бутылкой пива в угловой прачечной самообслуживания. Женщины с детьми, пожилые мужчины, старухи — их стесняться незачем. Он тупо смотрел в маленькое окошко, за которым крутилось его белье. Мони все чаще ласково похлопывала его по руке. Ганс (седеющие виски, пальто из верблюжьей шерсти, кольцо с печаткой, великий стратег) угощал его водкой. Но в разговоры его теперь втягивали все реже. Каждый раз, когда Мони поглаживала его по руке, он допивал, что у него было, и снова заказывал кружку пива и две рюмки водки, одну — для нее. Время от времени он возвращался с работы пешком, прогулка занимала больше часа, зато разнообразия ради можно было объявиться у Мони чуть позже: пусть не думает, будто у него нет выбора.
А затем Хайнц впервые в жизни совершил прогул. Произошло это во вторник. Когда он сел в постели, у него закружилась голова. Он позволил себе снова улечься. Что-то в нем стало поддаваться, он окончательно раскис. Мало-помалу он даже привык к своей комнате, к квартире, к обоим старикам. И уже совершенно спокойно пользовался тем же ножом, которым до него пользовался старик, или чашкой, из которой только что пила старуха.
Он почти ничего не ел. Одежда на нем болталась. С ним случилось самое страшное: время за работой перестало двигаться. Так было уже три или четыре раза. Время будто замирало. Каждый работающий на производстве испытал хоть однажды подобное состояние. У одних оно продолжалось часами, у него стало регулярным. Это было мучительно.
Все чаще он появлялся на работе в тяжелом похмелье и, вполне понятно, мастер на него орал. Другое дело, что еще ни разу в жизни на Хайнца Маттека так не орали.
— По утрам у вас нужно кровь брать на алкоголь!
В таком положении Хайнц Маттек никогда еще не стоял перед начальством.
Большинство товарищей по работе считало, что тут уж ничего не поделаешь. По дороге в столовую несколько человек заслоняли его собой. Особенно заботился о нем Конни Нойбергер. Он каждый день заходил за Хайнцем.
— Пошли, бросай работу, обед.
Конни поговорил также с его сменщиком и с мастером.
— Что я, не человек, что ли, — сказал мастер, увидев, что товарищи заботятся о Хайнце Маттеке.
А Хайнц Маттек даже не заметил, что кричали на него теперь уже не так злобно. Впервые ему пришлось просить Мони записать выпивку в счет будущей получки. Что-то словно сработало у него внутри. Он заглянул в кошелек и, к своему ужасу, обнаружил там всего одну бумажку в десять марок и немного мелочи. Это после того, как он уже выпил пять кружек пива и три рюмки водки.
— Ах вот как, — сказала Мони. — Ну-ка, дай сюда. Сколько у тебя там еще осталось?
Пришлось показать ей кошелек.
Она все еще не сказала "да".
Он высыпал содержимое кошелька на стойку.
— О’кей, — сказал он. — Ты получишь от меня еще одну марку, а десять я отдам тебе завтра.
— Оставь свои деньги при себе, — сказала Мони.
Она вернула ему кошелек.
— В самом деле, — сказала она. И улыбнулась. — Порядок. Все ясно.
Пальто из верблюжьей шерсти во время этой процедуры повернулось к ним спиной.
— Я здесь оставил не одну сотню, — сказал Хайнц.
— Успокойся, — сказала Мони.
— Все вы тут пили за мой счет, — сказал он.
— А ты за наш, — сказало верблюжье пальто, глядя на Мони.
— Не о деньгах речь, — сказал Хайнц.
— Не кипятись, — сказала Мони. — Чего тебе еще надо?
— Да мы вообще беседуем о погоде, — сказал кто-то.
— По морде, а не о погоде, — сказало верблюжье пальто.
Хайнц резко повернул его к себе:
— А ну, повтори. О чем мы беседуем?
Мони уже была возле телефона.
— Подонок, — сказал Хайнц Маттек — Бездельник. Все вы сволочи! — заорал он. — Знаете ли вы, как я зарабатываю свои деньги? Знаете ли вы, что такое работа, мозгляки поганые? Кто вас кормит и поит? Мы ведь и за вас вкалываем. Вы же за наш счет кормитесь!
— Полиция сейчас приедет, — сказала Мони кому-то из гостей.
Хайнц Маттек вышел. На улице он расхохотался.
Через четыре дня, получив жалованье, он решил устроить себе настоящий пир. В действительности же он просто робел вернуться назад к Мони. Из упрямства он зашел в одно из тех заведений, где пол устлан коврами. Не успел он осмотреться, как подошел кельнер.
— Все занято.
— Как это так, полно ведь свободных столиков?
Одежда его совсем обтрепалась, только в спецовке у него еще был приличный вид.
Как-то он встретил Мони на улице.
— Хайнц, послушай, где ты пропадаешь?
Через час он снова сидел у нее.
— Представляешь, у нас здесь чуть было не случился пожар. Из-за вентилятора. Если бы занавески были задернуты, как обычно, здесь бы сейчас ничего не осталось.
— А ты бы нагрела руки.
Она взглянула ему в глаза.
— У нас на заводе тоже недавно вентилятор задымился.
— А он еще действует? — спросила Мони.
— Электрик установил новый, но старый все еще валяется.
— Мне нужен еще один, — сказала она, внимательно разглядывая кран пивной бочки. — Я застрахована на восемьдесят тысяч. Принесешь его мне?
— О’кей, — сказал он.
— За это мы сейчас выпьем, — сказала она. Она принесла две рюмки кальвадоса. — За дружбу. Забудем старое.
Она потерлась кончиком носа об его нос.
Теперь пивнушка наполнилась людьми, но Мони время от времени поглядывала на него.
— Съешь что-нибудь. — Она пододвинула ему две котлеты с горчицей. А когда ушли последние посетители, поставила перед ним еще одну кружку пива. — Ты ведь не спешишь?
- Энни - третий клон (СИ) - Раиса Николаева - Великолепные истории
- Люди песков (сборник) - Бердыназар Худайназаров - Великолепные истории
- Последствия неустранимы: Жестокое счастье. - Михаил Черненок - Великолепные истории