Нервное истощение проявлялось у Джона и в том, что он даже на несколько минут не мог оставаться один в комнате. Но в те часы, когда с ним сидел Рафаэлле, я могла осматривать виллу и любоваться окрестностями. Я уже говорила, что вилла стояла на скале над самым морем, неподалеку от Капо ди Позилиппо. Ее возвели в XVIII веке на древнем фундаменте, сохранившимся еще с античных времен, и за последние два года Джон значительно перестроил ее. В ясные дни из окон виллы можно было увидеть в прозрачной воде остатки римских пирсов и молов. Прибрежные скалы из туфа были изрезаны множеством ходов и загадочных пустот, известных еще с античности. Эти подземные пещеры и гроты возбуждали мое любопытство, но в то же время пугали своей мрачной таинственностью, у меня никогда не хватало духа туда заглянуть. Но как-то раз солнечным утром, прогуливаясь вдоль моря, я осмелилась зайти в одну из больших пещер. В ее дальнем конце оказался ход, ведущий в другую, внутреннюю пещеру. Со мною была старая служанка-итальянка, которая заботливо опекала меня во время моих прогулок. Так как я плохо говорила по-итальянски, она сама определила себя в мои телохранительницы. В ее присутствии я меньше робела и прошла во вторую пещеру, а там обнаружила вход в следующую. Так мы миновали четыре пещеры.
Все они тускло освещались светом, проникавшим через редкие проломы, которые связывали эти подземелья с внешним миром, но в пятой пещере, насколько мы могли судить, заглянув в нее, была кромешная тьма. Моя спутница еще раньше начала проявлять явные признаки тревоги и следовала за мной с большой опаской. Теперь же она остановилась и принялась уговаривать меня вернуться. Должно быть, мне передался ее страх, ибо, когда я шагнула в темноту, чтобы осмотреть пятую пещеру, сердце мое вдруг сжало холодом, как бывает во сне во время ночных кошмаров. Я еще помедлила в нерешительности, но внезапно мне стало так жутко, что я отпрянула назад и поспешила за своей спутницей, опрометью кинувшейся прочь. И только выбежав на яркий солнечный свет, мы остановились и перевели дух. Служанка, едва язык начал повиноваться ей, стала умолять меня никогда больше не ходить в эти пещеры и на ломаном английском сказала, что в округе их называют «Обителью Исиды» и по поверью в них живут демоны. Может быть, все это покажется глупыми страхами, но этот случай так напугал меня, что с тех пор я больше не отваживалась гулять вдоль моря у подножия скал.
По распоряжению брата в доме был построен большой зал в подражание античной архитектуре, и все его убранство — как и столовой, и многих других покоев — повторяло убранство древнеримских вилл, обнаруженных во время раскопок Помпеи. Обставлены они были с роскошью — прекрасная живопись, великолепная мебель, ковры и портьеры. Бронзовые и мраморные скульптуры особенно подчеркивали великолепие обстановки. По правде говоря, привыкнув жить совсем в других домах, я чувствовала себя неуютно на вилле с ее пышным убранством. И вместе с тем нельзя было не любоваться окружавшей меня красотой, хотя этот дворец казался мне нереальным, словно создание волшебной палочки чародея или декорации торжественного финала какой-то драмы: и как внезапно возникли они перед моим взором, так же внезапно исчезнут. Одним словом, весь дом с его обстановкой, задуманный как подражание древнеримской вилле, был мне не по душе, я оставалась верна своим сельским английским пристрастиям. Созерцание всего этого великолепия погружало меня в какое-то странное одурманенное состояние, которое можно было бы сравнить разве что с действием тяжелого пряного запаха жасмина или других экзотических цветов.
В комнате брата стояла средневековая копия античной статуи — купидон, играющий с дельфином. Я не видела более прекрасного произведения искусства, но меня покоробило то, что рядом со статуей висело распятие из слоновой кости. На мой взгляд, произведения языческого, сугубо земного искусства должны существовать сами по себе, отдельно от священных символов бессмертия души. Такое недопустимое соседство предметов христианского культа и скульптуры, воплощающей языческую чувственность, оскорбляет нашу чистую веру и возвышенные духовные стремления. Среди этой колдовской красоты мне иногда чудилось, что время обратилось вспять, и христианство все еще борется с язычеством, сильным, как и прежде, и до торжества еще далеко. Повсюду, куда бы я ни шла, это ощущение преследовало меня. Было и многое другое, что я замечала с грустью, о чем смутно догадывалась и что сжимало мое сердце мрачными предчувствиями, но об этом я умолчу.
В доме была небольшая библиотека, составленная главным образом из сочинений греческих и латинских авторов. Однажды я отправилась туда за книгой, которая понадобилась Джону, и, заглянув случайно в один из ящиков, вдруг наткнулась на связку писем, тех самых, что писала из Уорта своему супругу Констанция. Когда я увидела знакомый почерк, на меня тотчас же нахлынули воспоминания, дорогие и в то же время бесконечно горестные, но с какой болью обнаружила я, что письма даже не распечатаны. Святая душа, покоившаяся ныне с миром, изливала свою любовь и тоску тому, кто самим небом был назначен ей в утешители, а он равнодушно откладывал ее письма в сторону, даже не заглянув в них, даже не распечатав.
Дни проходили на вилле де Анджелис без особых событий. В здоровье брата не наступало перелома к лучшему, но и хуже ему не становилось. Погода была по-прежнему жаркая, хотя вечерами с моря прилетал свежий ветерок и умерял нестерпимый зной. Иногда после заката Джон сидел на балконе, откинувшись на высокие подушки, и смотрел, как рыбаки тянули неводы. В ночном воздухе плыли их негромкие песни.
— На этом месте, Софи, — сказал брат как-то раз, когда мы сидели на балконе, глядя на море, — достославный эпикуреец Поллион выстроил себе знаменитую виллу и назвал ее двумя греческими словами, означающими «Живи без забот», — отсюда и произошло название местечка Позилиппо. Здесь была обитель его отдохновения, здесь он мог забыть обо всем. Но, вероятно, заботы у него были не такие тяжелые, как у меня, поскольку Позилиппо не принес мне отдохновения. Наверное, мне не успокоиться до могилы, а кто знает, что там нас ждет?
Я впервые слышала, чтобы брат говорил о таких вещах и с такой грустью, и мне показалось, что он как-то встрепенулся, будто вправду этими словами напомнил себе, что надо торопиться. Он позвал Рафаэлле и отправил его с каким-то поручением в Неаполь. Утром он прислал за мной раньше обычного и просил, чтобы к шести вечера была готова карета, так как он намеревался поехать в город. Поначалу я пыталась отговорить брата, ссылаясь на его слабость. Но он уверял меня, что чувствует себя бодрее, а ему непременно нужно что-то показать мне в Неаполе. И уж тогда можно будет возвращаться в Англию. Он полагал, что осилит долгую дорогу, если мы будем ехать медленно, делая частые остановки.
