Эволюция мусульманского мира была иной. Время от времени там возникали надежды на сближение мировоззрений. С другой стороны, еще совсем недавно, в 1920-х годах, прямая линия наследования политической власти от пророка Мухаммада признавалась практическим инструментом ближневосточного искусства управления Османской империей. Когда же эта империя рухнула, в ключевых мусульманских странах стали нарастать противоречия между теми, кто стремился полноценно вступить в экуменический международный порядок (сохраняя глубокие, искренние религиозные убеждения, но отделяя их от вопросов внешней политики), и теми, кто притязал на участие в борьбе за наследование универсальной власти в строгой интерпретации традиционной исламской концепции мирового порядка.
За последние девяносто лет оба этих лагеря явили миру вереницу выдающихся государственных деятелей; среди них мы встречаем и наиболее дальновидных политиков, и наиболее непримиримых апологетов религиозного абсолютизма. Исход противостояния до сих пор неясен; в некоторых ближневосточных государствах приверженцы межгосударственного и конфессионально-универсалистского миропорядков уживаются вместе, пускай иногда и оказываются на грани конфликта. Но для многих правоверных, особенно в период возрождения исламизма – современной идеологии, утверждающей нормы шариата в качестве фундамента личной, политической и международной жизни, – исламский мир по-прежнему пребывает в неизбежной конфронтации с остальной частью планеты.
В раннем исламском государстве мирные договоры с немусульманскими обществами считались допустимыми. Согласно традиционной юриспруденции это сугубо прагматические меры, принимаемые на ограниченный срок и позволявшие исламу обезопасить себя от угроз, обрести силу и сплоченность. Опираясь на исторический прецедент (когда мусульманская община заключала перемирие с врагами, а затем их побеждала), данные договоры подразумевали ограниченный срок действия, до десяти лет, и возможность продления при необходимости; потому-то в первые столетия мусульманского мира «положения исламского права предусматривали, что договор не может действовать вечно, ибо он подлежит немедленному разрыву, едва мусульмане накопят достаточно сил для этого».
Указанные договоры ни в коей степени не предполагали создания постоянной системы, в которой исламское государство взаимодействовало бы на равных условиях с суверенными немусульманскими странами: «Сообщества Дар аль-харб рассматривались как пребывающие в диком состоянии, поскольку они не имели юридических полномочий для общения с исламом на основе равноправия и взаимной пользы, потому что не соответствовали исламским этическим и правовым стандартам». Внутренние принципы исламского государства возводились к божественным предписаниям, и с этой точки зрения немусульманские политические структуры являлись нелегитимными; мусульманские общины никогда не примут их в качестве равноправных партнеров. Мировой порядок зависел от возможности укрепления и расширения единого исламского государства, а не от баланса конкурирующих сил.
В идеализированной версии этого мироустройства установление мира и справедливости по версии ислама представляет собой однонаправленный и необратимый процесс. Утрата земель, некогда включенных в Дар аль-ислам, категорически отвергается, ведь иначе правоверные фактически отказываются от распространения универсальной веры. И действительно, в истории человечества нет иного политического образования, которое расширялось бы и сражалось за свои завоевания столь неумолимо. Со временем часть земель, присвоенных в эпоху экспансии ислама, оказалась вне политического контроля мусульман – это, например, Испания, Португалия, Сицилия, Южная Италия, Балканы (ныне – лоскутное одеяло из мусульманских и преимущественно православных анклавов), Греция, Армения, Грузия, Израиль, Индия, юг России и часть Западного Китая. Но все же, если взглянуть на карту исламской экспансии, мы увидим, что очень многие из когда-то покоренных мусульманами территорий остаются мусульманскими по сей день.
Никакое общество никогда не обладало властью, ни один лидер не имел упорства и никакая вера не обладала динамизмом, достаточным для того, чтобы продолжительно навязывать свою волю всему миру. Универсальность, всеобщность ускользала от всех завоевателей, лелеявших вселенские планы, и в отношении ислама это тоже справедливо. По мере расширения ранней исламской империи на ее территории постепенно складывались сразу несколько «локусов силы». Кризис наследования после смерти Мухаммада обернулся расколом между суннитами и шиитами – данное разделение остается принципиально важным для современного ислама. В любом политическом предприятии вопрос преемственности сулит конфликты; в ситуации, когда основатель и лидер также рассматривается как «Печать пророков», последний из посланников Бога, дебаты ведутся одновременно в политической и теологической плоскостях. После кончины Мухаммада в 632 году совет племенных старейшин избрал его тестя Абу Бакра преемником, или халифом, как человека, способного сохранить согласие и гармонию в молодой мусульманской общине. Некоторые, правда, считали, что не следует выбирать преемника простым голосованием, поскольку человеческое суждение подвержено ошибкам; власть автоматически должна перейти к ближайшему кровному родичу пророка, его двоюродному брату Али – рано обратившемуся в ислам доблестному воину, которого Мухаммад, как полагали, выбрал бы сам.
Эти партии, придерживавшиеся противоположных убеждений, в конечном счете и сформировали две основные ветви ислама. Для сторонников Абу Бакра и его ближайших преемников отношения Мухаммада с Богом были неповторимыми и единственными; свою задачу первые халифы видели в том, чтобы сохранить созданное Мухаммадом. Так возникла фракция суннитов, «людей традиции и согласия». Для сторонников Али – Шиа-Али, то есть шиитов, – управление исламским обществом рисовалось духовной задачей, подразумевающей эзотерический элемент. По их мнению, мусульмане могут верно осознать откровения Мухаммада, только если будут подчиняться духовно одаренным личностям из числа прямых потомков пророка и Али, «доверенных лиц» и носителей тайных смыслов молодой религии. Когда Али, все-таки добившийся власти и ставший четвертым халифом, столкнулся с восстанием и был убит возбужденной толпой, сунниты немедленно заговорили о восстановлении порядка и поддержали ту фракцию, которая ратовала за стабильность. Шииты же обвинили нового правителя в узурпации, отказались признавать его легитимность и восхваляли мучеников, погибших во имя «правого дела». Это противостояние растянулось на многие столетия.
Геополитическое соперничество усугублялось доктринальными различиями. Со временем в исламе сложились арабская, персидская, турецкая и могольская «сферы», причем каждая теоретически поддерживала исходный глобальный мусульманский порядок, но на практике все они вели себя как соперничающие монархии с различными интересами и различными интерпретациями канонов веры. В ряде случаев, в том числе на протяжении большей части правления Великих Моголов в Индии, эти «сферы» допускали относительно экуменические, даже синкретические подходы, терпимо относились к другим конфессиям и руководствовались во внешней политике собственными интересами, а не религиозными императивами. Могольская Индия, которую суннитские территории звали присоединиться к джихаду против шиитского Ирана, отказалась, сославшись на традиционную дружбу и отсутствие поводов к войне.
В конце концов «всемирный импульс» исламского проекта стал затухать, и первая волна мусульманской экспансии покатилась обратно в Европе. Битвы при Пуатье и Туре во Франции в 732 году положили предел безостановочному продвижению арабских и североафриканских мусульманских сил. Византийский «форпост» в Малой Азии и Восточной Европе четыре столетия держал границу, за которой Запад развивал собственные, постримские концепции мирового порядка. Более того, западные идеи мало-помалу проникали на территории под мусульманским управлением по мере того, как византийцы захватывали все новые и новые земли на Ближнем Востоке. Крестовые походы – вторжения христианских рыцарских орденов в историческую Святую Землю, оккупированную исламом в седьмом веке, – привели к взятию Иерусалима в 1099 году и созданию христианского королевства, которое продержалось приблизительно два столетия. Христианская реконкиста в Испании завершились падением в 1492 году Гранады, последнего мусульманского плацдарма на полуострове; в итоге западная граница ислама вернулась в Северную Африку.
В тринадцатом веке мечтания о вселенском порядке возродились. Новая мусульманская империя во главе с турками-оттоманами, последователями завоевателя Османа, сумела существенно расширить исходный крохотный анатолийский «пятачок» и превратилась в грозную силу, которая бросила вызов и в итоге победила одряхлевшую Византию. Оттоманы начали создавать преемницу великих исламских халифатов предшествующих времен. Рисуя себя лидерами единого исламского мира, они вели экспансию во всех направлениях сразу и всюду объявляли священные войны. Первыми пали Балканы; в 1453 году был взят Константинополь (Стамбул), столица Византии, геостратегический узел, обеспечивавший контроль над проливом Босфор; затем оттоманы двинулись на юг и на запад, на Аравийский полуостров, в Месопотамию, Северную Африку, в Восточную Европу и на Кавказ; постепенно Османская империя сделалась доминирующей в восточной части Средиземноморья. Подобно ранним исламским правителям, турки трактовали свою политическую миссию как универсалистскую, как поддержание «порядка во всем мире»; султаны именовали себя «тенью Бога на земле» и «всеобщими правителями, каковые оберегают мир».
