– Да это всё понятно. Давайте меня обратно в детдом, пройдёт Девятое мая, и я снова уйду в рывок.
– Так любишь море?
– Да, в любом виде. Во все времена года в море есть своя красота. Я для того и писал песни и музыку, чтобы к совершеннолетию на сберкнижке лежала нужная сумма для моего переезда на море на постоянное место жительства. А тут такой удар судьбы. Теперь я умнее стал, пока не вырасту, ни одну новую песню не напишу и не дам ей жизни. Это принципиально.
– А если хорошо попросить? – заинтересовался тот.
– Я самому себе слово дал: пока восемнадцать не исполнится и я не смогу распоряжаться самим собой, никаких песен. Я сам себя уважать перестану, если не буду данное себе слово держать. Не будет новых песен ещё три с половиной года.
Насчёт клятвы я нагло врал, не давал я её, так просто рубил себе хвосты. Из-за кражи директрисой моих денег я принципиально не буду ничего нового выдавать до определённого времени.
– Я смотрю, подкузьмила директриса своим решением.
– Я повторю, что её не виню. Она преподала мне урок, я ей за это благодарен. Нужно доверять только самому себе, вокруг одни недруги. Тем более требовать возврат средств я не буду, они пошли на создание детдомовского музыкального класса, и я таким решением директрисы доволен, даже благодарен ей. Вот и всё. А так я бы в музыкалке хвосты бы сдал, и на Девятое мая сходил, а потом рванул бы к морю.
– И ищи тебя свищи.
– Осенью вернулся бы. Зимой я предпочитаю учиться и находиться в тепле. Ну так что, так и будем стоять или всё же поедем?
– Поедем-поедем, – кивнул тот и, сняв трубку телефона, набрал какой-то номер. – Мы его взяли… Да, у музыкальной школы, как и предполагали. Шустрый, бегает быстро… Ясно, товарищ майор, сейчас отвезём.
Положив трубку на место и защёлкнув её на аппарате, Евгений Макарович обернулся:
– В детдом тебя везём. К нам не требуется.
– Вот и отлично.
Машина тронулась с места, и мы, выехав на проезжую часть, покатили к детдому. Сидя между двумя бугаями, я размышлял. Всё же хорошо, что я и пистолет и деньги в своей норке оставил. При себе едва три рубля мелочью было. Сегодня утром как раз закончил прятать все находки с трёх кладов, лишь с десяток червонцев оставил как НЗ. Особо мудрствовать я не стал, поднял две доски в гараже, в стороне от входа в погреб, вырыл на метр глубиной ямку и, хорошенько упаковав драгоценности, золото и монеты в один свёрток, закопал всё. Утрамбовал землю и закрыл досками, замаскировав. Вот и тайник. Конечно, если будет проводиться серьёзный обыск, копы могут обнаружить по мелким деталям, но я об этом подумал. Когда до краёв ямы оставалось сантиметров тридцать, я похоронил над кладом принесённый со стихийной свалки немного пованивающий труп кошки. Маскировка туфтовая, но если обнаружат кошку и решат, что это могила, то, может, не станут рыть дальше. На это вся надежда.
Когда машина подъехала к детдому, я чуть вытянул голову, разглядывая, кто на крыльце на лавочке дремлет. Баба Валя, это хорошо, добрая тётка. Меня вывели, и старший, лично сопровождая, отвёл меня к директрисе, где передал с рук на руки.
Директриса, честно говоря, меня удивила: извинилась за всё, признав, что во многом была не права. Как уже говорил, я зла на неё не держал, о чём честно и сказал. И тут как удар топора: вопрос о новых песнях. М-да, совсем берегов не видит. Стараясь говорить как больному, ничего не понимающему человеку, я пояснил, что сам себе дал слово: до совершеннолетия никаких песен. Слово, тем более данное себе, я всегда держал и держу. В общем, попросил не возвращаться к этому вопросу. Новых песен не будет, и это окончательный ответ.
И насчёт побега я молчал, не собираясь отвечать на глупые вопросы. И о дальнейших планах тоже рта не открывал. Да, есть у меня такая небольшая черта – могу немного болтливым быть, хотя всегда помню, что молчание – золото, и сейчас я крепился – молчал. Директриса сообщила, что договорённость об «Артеке» в силе и меня, возможно, отправят туда. В общем, поговорили, надавали друг другу туманных обещаний, и меня отпустили. Оказалось, снаружи меня уже ждала машина – последняя генеральная репетиция, я обязан быть. Просто можно посидеть в сторонке, но быть обязан.
Дядя Адик аж из машины выскочил и облапал меня, когда я со своим воспитателем вышел с территории детдома. Ворча о моей дурной голове, в которую пришла такая глупая мысль, как сбежать из детдома, он усадил меня на переднее сиденье «Волги», холодно кивнул воспитательнице, которая села сзади, и мы поехали к зданию оперетты. Почему-то именно там нам выделили зал для репетиций. Муслим Магометович встретил меня тепло, он приехал чуть раньше, отругал за глупость с побегом и после дружеского чаепития отправил в зал. Шла последняя шлифовка песни, и я надеялся, что она зазвучит как надо. Честно говоря, «День Победы» Магомаев всё же исполнял не так, как я слышал в исполнении Лещенко. Вот его бы сюда…
Когда отзвучали последние аккорды, я очнулся от размышлений вопросом певца со сцены:
– Максим, что-то не так?
– Муслим Магометович, я вижу, что вы выкладываетесь полностью, дошли до предела, песня слышна, идеально ложится под музыку, но всё же не то, не то. Не под ваш она голос. Нет, не под ваш.
– Эта песня утверждена на завтрашнем выступлении, – достаточно холодно сказал какой-то мужчина в костюме, который, как и я, сидел в зале у меня за спиной. – По-моему, звучит очень красиво. Мне песня понравилась, всё ей подходит.
– Я возражать не буду, но всё же Муслим Магометович не может раскрыть саму суть этой песни, в его голосе нет силы духа тех тысяч фронтовиков, что через всё прошли. Мы провели уже множество репетиций, но всё не то.
– Честно говорю, мы все не понимаем, что вам не нравится, молодой человек, – с лёгкой усмешкой произнёс местный худрук. – Песня вам удалась, певец отличный.
– Хм, тут можно только на примере сравнить, – покачал я головой. – Когда мы проходили в фойе, я видел там Лещенко. Он здесь?
– Должен быть, он записан на репетицию после вас, только приехал раньше, со временем ошибся, – пожал плечами тот же работник оперетты.
– Отлично. Попросите его пройти к нам в зал.
– Это не требуется, я уже полчаса как в зале, – услышал я за спиной знакомый баритон и, обернувшись, обнаружил, что нужный мне певец сидел в заднем ряду под балконами. – Очень неплохая песня, юноша, честно говорю, я впечатлён.
– Лев Валерьянович, извините за бестактность, и вы, Муслим Магометович, тоже извините, но я хочу для сравнения попросить, чтобы вы оба по очереди спели эту песню, вкладывая в неё душу. Вы не возражаете?
– Я – нет, – покачал головой Магомаев.
Лещенко тоже был не против.
Сначала спел Муслим Магометович, и он действительно выкладывался, потом на сцену поднялся Лев Валерьянович и, посматривая в выданный ему листок с текстом, всё же песню он слышал лишь только что, хотя многое запомнил, начал. То, что поёт он совершенно по-другому, было заметно, и контролёры от ЦК, а именно оттуда был мужчина в костюме, и местные работники аж подались вперёд. Голос певца пробирал до дрожи. Когда песня стихла, несколько секунд стояла тишина и послышались хлопки – аплодировал Муслим Магометович, стоя, и на его лице ясно было видно ошеломление. Вот дальше ударил уже шквал аплодисментов: хлопали все, и музыканты, и рабочие сцены, и немногие слушатели. Реально песня ЗАЗВУЧАЛА.
Когда шум немного утих, Муслим Магометович обернулся ко мне:
– Максим, теперь я понимаю, что было не так. Эта песня действительно не под мой голос. Спасибо.
Я кивнул.
Однако время Магомаева ещё не вышло, поэтому он снова вышел на сцену и продолжил репетицию. Зазвучали не только мои песни. Единственно, что я запомнил, – это стон представителя от ЦК, он огорчался, что «День Победы» записан на Магомаева, а переделать её на Лещенко нет никакой возможности. Честно говоря, зная, как тяжело эта песня пошла в моём будущем, я очень удивился, как легко удалось её протолкнуть сейчас. Явно не обошлось без вмешательства заинтересованных лиц в высших эшелонах власти. Правда, я тут ни при чём. Моё вмешательство было единственное – попросил Лещенко сегодня исполнить эту песню, вот и всё.
Когда наше время вышло и мы стали собираться, вдруг случился небольшой переполох, и в зал прошла группа мужчин и женщин. Как я подслушал шепоток местных работников, это были представители минкульта с замом министра. Именно он отвечал за концерты и песни на завтрашний день в Москве. Я уже понял, кто его вызвал, тот, что от ЦК был приставлен. Шустро отреагировал. Но это и понятно, завтра всё же Девятое мая, где тут резину тянуть.
Тому, что было дальше, я тоже не удивился. Лев Валерьянович снова спел «День Победы», естественно, гораздо лучше, так что снова сорвал искренние аплодисменты. А потом я следом за дядей Адиком покинул концертный зал.