Да, подумал я, кроме нас, этим несчастным людям никто не поможет.
* * *
Операцию по спасению детей я поручил командиру взвода разведки лейтенанту Тихонову. Знал я, что семья Тихонова погибла от рук немецких карателей на Смоленщине, поэтому счел нелишним напомнить ему:
— Дети есть дети, лейтенант. Не забывай. Надо их вытащить из пекла.
— Фашисты есть фашисты, — опустив голову, буркнул Тихонов.— У нас в деревне в колодец детей побросали, грудничков не пожалели. А сруб сверху досками заколотили. С-сволочи... Палачи. А я должен за их детей своих разведчиков на смерть вести?
Я оборвал лейтенанта и послал в его группу агитатора полка капитана Волкова, чтоб он был у Тихонова вроде комиссара. Но как хорошо поднимал я этого лейтенанта! И у меня в душе все кипело от тяжкой злобы.
В кармане гимнастерки лежало и обжигало сердце письмо из родного бело русского города Климовичи, а там рассказано, как за один только день 7 ноября 1941 года немцы расстреляли в нашем городе все «нежелательные элементы» — обитателей еврейского гетто, семьи партийных и советских работников. Уничтожили «с корнем» — и грудных детей и немощных стариков. Малышей каратели подбрасывали в воздух и, забавляясь, стреляли... Сверхчеловеки.
Во время кровавой бойни в Климовичах погибло немало моих родственников и знакомых. В одной лишь семье моей тетки погибло восемь человек... Я хорошо понимал чувства лейтенанта Тихонова. Да и у кого из советских людей не накипело на сердце за всю эту многотрудную войну! Четыре года мечтали, как придем в проклятую Германию и отомстим за все полной мерой!
И пришли. Помню серое январское утро, когда наши танки, преодолев мощные долговременные укрепления Мезеритцкого участка, вторглись в пределы самой Германии. Кто-то поставил на границе щит с надписью: «Вот она — проклятая Германия!». Прорыв наш был столь внезапным, что немецкие пограничники, которые направлялись на свои посты, приняли наши танки за свои!
Мы шли через редкую рощицу, под гусеницами была уже земля Германии, породившая фашизм и поднявшая знамя фашизма — смерть. Ну-у, берегись, немцы, думалось нам, и каждый помнил свое и общее горе, свои и общие беды и несчастья... И вот прошли пограничную полосу, увидали жилище немцев — домик дорожного мастера. А в доме две женщины — старуха и молодая и трое белобрысых мальцов. В глазах у женщины плещется ужас, в глазах детей — любопытство.
Куда подевалась злость?! Глаза детей будто приняли ее и замкнули на землю.
* * *
— Куда их девать, фриценят? — покусывая губы, спросил Тихонов.
— К нам в подвал. Стемнеет — переправим их через Ландвер-канал. Вас прикроет мой танк.
Я ставил задачу командирам, а рядом смирно стояли немцы-старики, и видно было, что в их головах не укладывается все это... Мой танк тем временем вылез из укрытия и изготовился к бою.
— Ну, камрады, вперед! — Разведчики следом за немцами бросились к дому.
Старики бежали, словно солдаты на учениях: вспомнили, значит, былую выучку!.. Теперь фашисты били вдоль улицы по бегущим не менее чем из трех пулеметов. Вот упал — не поднялся один наш солдат. Открыл огонь танк Костенко. Упал капитан Волков. Убит? Нет, снова вскочил — бежит зигзагами...
Из головы моей не выходили гневные слова Тихонова. И душа все горела, в памяти всплыл сентябрь сорок третьего года, бои за украинское село Котелевка. Ворвавшись в него после трудной атаки, мы едва успели погасить огонь у церкви, обложенной валом сухого хвороста и соломы. Огонь уже был высокий, уже гудел, и так же трещали немецкие пулеметы, рвались снаряды и мины... И как сейчас в Берлине, сквозь грохот боя из церкви выплескивались крики детей и женщин. Старая полудеревянная деревенская церковь была набита людьми, а ее двери и окна накрепко заколочены досками.
Тогда, в сорок третьем, мы вовремя подоспели, удалось быстро овладеть деревней, погасить огонь, спасти обреченных. Еще десять — пятнадцать минут, и было бы поздно... Это эсэсовцы из дивизии «Мертвая голова», мстя за свои боевые неудачи, согнали перед отступлением всех жителей села в церковь. И подожгли. Тогда мы успели.
А сколько раз приходилось видеть пожарища, в которых тлели груды углей, еще сохранившие форму человеческих тел — больших и маленьких? Видели и колодцы, набитые клубочками крошечных детских телец.
Может быть, тот разведчик, что упал сейчас на мостовую, спасает детей, отцы которых — фашисты подожгли церковь в Котелевке? Может быть, прав лейтенант Тихонов?
Вспомнишь — и злоба подкатывает к сердцу. Рука сама тянется к переключателю радиостанции: отозвать из огня хлопцев-разведчиков! Какое нам дело до этих немецких детей, женщин, стариков? Неужели еще за них отдавать свои жизни нашим ребятам? Разведчик упал и недвижим. А рядом, раскинув руки, лежит и старый немец-аптекарь, шляпа откатилась, на поднятом кверху лице поблескивают стекла неведомо как уцелевшего пенсне.
И вдруг услышал чье-то покашливание и слова, которые человек произнес как бы про себя:
— Э-ох, детки, детки! Что у нас, что тут, — всюду они одинаковые. За что мучаются, га?
Я оглянулся.
На меня смотрели страдающие глаза незнакомого пожилого красноармейца.
* * *
В первом человеке, который вылез из горящего подвала, я узнал капитана Волкова. Сверху на капитана падали искры огня и чуть ли не головни. Закутавшись с головой в мокрую плащ-палатку, Волков быстро принимал из чьих-то рук немецких детишек. Потом появились на свет два солдата и несколько женщин, работа пошла быстрее. Дети, в разноцветных, вязаных шапочках с помпонами, озирались и плакали, они жались к взрослым. А немецкие пулеметчики прямо неистовствовали, как будто дети виноваты были в очевидном крахе «тысячелетнего рейха».
Женщина отчаянно махала пулеметчикам белой тряпкой, но вот, схватившись за грудь, упала на землю. А фашистам ведь все отчетливо видно, не хуже, чем нам.
— Старший лейтенант Понькин, — запрашиваю по радио ближайший к дому танк. — Видите, что творится?
— Вижу! Открыть огонь?.. Попробую продвинуться на пару десятков метров вперед. Отвлеку на себя!
— Действуй! Постарайся корпусом танка прикрыть детишек и улицк. Иначе не доберутся до нас.
Загазовали танки взвода гвардии старшего лейтенанта Понькина, рванулись. По ним откуда-то из дыма ударили немецкие орудия. По сумеречной улице потянулась к нам низенькая цепочка детей, державшихся друг за друга. Впереди бежал капитан Волков, у него на руках две крошечные фигурки. За Волковым шлепали по парящим лужам остальные дети, еле видные от земли. В этом аду было трудно поверить, что эти пятнышки — живые существа. Позади цепочки детей отходила, отстреливаясь редкая цепь разведчиков.
У всех детей за плечами были приделаны крохотные рюкзачки. Некоторые падали и не поднимались. А из клубов дыма, скрывавших подвал, уже выползали те, что постарше, потом показались женщины и старики.
Если бы не отчаянные действия танковых экипажей старшего лейтенанта Понькина и старшего лейтенанта Золотова, вряд ли разведчикам удались бы доставить детей в безопасное место: казалось, вся энергия фашистских пулеметчиков была направлена против беззащитных. Но почти весь огонь приняли на себя эти две машины. Они, маневрируя в узком пространстве улицы, старались перегородить ее корпусами, прикрывали детишек и тоже стреляли куда-то в дым, очевидно, видя какие-то цели. Огонь немецких орудий был такой, что танкам стоять на месте никак нельзя. Я видел и слышал, как в танки били осколки снарядов и крупнокалиберные пули.
Танк Понькина вдруг закружился на месте, порванная гусеница, заблестев, растянулась по мостовой. Открылись люки, из башни выскочили старший лейтенант и заряжающий, за ними механик-водитель младший лейтенант Илья Ломанов. Понькин снова влез в танк и сел за механика, а Ломанов и заряжающий занялись гусеницей. Наводчик старшина Сухин стрелял непрерывно. Как он там управлялся одновременно и с заряжанием — один бог знает.
В последний момент, когда уже гусеница была натянута на катки и Ломанов бросил кувалду на корму, закричали дети. Что произошло, я не понял, а только увидал, что Ломанов с заряжающим бросились к ним, схватили по ребенку и побежали обратно к танку. И тут перед бегущими, опрокинув их на мостовую, взметнулись султаны минометных взрывов.
— Товарищ командир, помогу им! — закричал из башни командир моего танка старший лейтенант Костенко. Не ожидая моего согласия, танк двинулся навстречу Волкову и детишкам.
В это время танк Понькина чуть .отполз туда, где упали Ломанов и заряжающий, командир выскочил под пулеметный огонь. Автоматчики помогли ему быстро поднять и уложить на корму раненых танкистов. Он взял и детей.
* * *
Теперь сквозь шум боя в нашем подвале повсюду слышно тяжелое дыхание, вскрики и кашель многих людей. Плачут дети. Матери и бабушки их успокаивают. Некоторые женщины еще не отыскали своих детей, выведенных из горящего дома раньше. Что творится в душе матерей?.. И дети ищут и не находят «мутти»...
