самому себе… Она в детской наших детей – читает им сказки. Она в нашей постели – и мне в равной степени упоительно предаваться там с ней дикой страсти или просто уютно обниматься в теплых пижамах, думая о завтрашнем дне…
А иногда, когда мною овладевала тьма, именно здесь я превращался в похотливое животное, представляя, как раскладываю ее на этом самом столе и остервенело трахаю, наказывая за все те дни и ночи, что она дарила не мне. Иногда в моих мечтах она становилась передо мной на колени, иногда покорно прогибалась. Иногда я грубо вжимал ее обхватывающее мое туловище ногами тело в стену… Это происходило так. Я открывал специальную раму, закрывающую Бэллу от любого незваного гостя, будь то секретарша, уборщица или сам дъявол. Звал «Куклу» – и делал свои низкие, тошнотворные дела. Да, я был плохим. Ужасным. И ничего с этим уже не поделать. «Кукле» было запрещено смотреть по сторонам. Когда я заканчивал, я всегда предусмотрительно вставал и снова закрывал раму, чтобы она не могла увидеть моей Бэллы. Что бы ни было, никто не имел права марать ее образ своим любопытным взглядом. Она здесь ни при чем. Вся злость, вся чернота только во мне, не в ней…
С тех пор, как Она оказалась так рядом, «Куклу» не хотелось. Ничего и никого не хотелось. Я словно бы застыл, заморозился во времени. Думал, что раньше моя жизнь была заморозкой, как же я ошибался. Тогда я мог общаться с друзьями, бухать, трахаться… Нет-нет, но что-то из этого пусть и не приносило мне глобальной радости, но все равно хоть немного впрыскивало дофамин (прим. гормон счастья) в кровь. Теперь же все стало таким пресным, безжизненным, что было даже странно. Хотелось взять нож и отрезать себе палец – чтобы хотя бы что-то ощутить…
Я сожалел, что согласился на глупость Милены и отправил Киру к моим родителям во Флориду. Пару месяцев назад, на фоне эйфории от приезда Бэллы, эта идея мне показалась идеальной: а что, и родители будут рады, и я вроде как хотя бы немного обелю себя в их глазах как непутевый и неблагодарный сынок. Был бы ребенок сейчас рядом, может быть, стало бы полегче. Она единственная приносила мне радость.
Я отказался от Бэллы. Да, отказался. Потому что понял разом, что не достоин ее. И действительно, на хрен ей не нужна эта моя нелепая любовь. Это у меня всё левым лесом, а у нее правильно, по-человечески. Такие женщины, как Бэлла, не уходят от мужей и не заводят пошлых адюльтеров на стороне, тем более что просто интрижки с ней я не хотел. Она – тыл, она – опора. Если ты с такой, у тебя есть очаг, у тебя есть куда вернуться. И неважно, это съемная однушка на окраине или дворец в Серебряном бору. Забавно, когда-то мне казалось, что она-то как раз непутевая и неправильная, а вот Милена – это мечта любого серьезного кавказца, имеющего монументальные представления о семьи и браке. А в итоге получил пустую дуру в жены, которая только и думала, что о тряпках и похвастушках перед такими же подружками-дурами. И даже дочь ей была не нужна, иначе как бы она согласилась отправить на всю зиму на другой конец земного шара маленького ребенка?
Зазвонил телефон. Наконец-то. Долго же я ждал этого звонка.
– Сергеич, приветствую, – обратился я к старому приятелю из СК (прим. Следственный комитет), – да, слушай, по делу звоню, не буду отвлекать долго. Что? Нет, не по делам моим. Ты ж знаешь, у меня все чётенько-гладенько, не подкопаешься. Мы с законом дружим… Я по другому вопросу… Можно тебя попросить по старой дружбе поднять материалы одного дела? Не знаю, ваши ребята этим занимались или подмосковные, это надо уточнять. Короче, семь лет назад умер мой друг Давид Пармиев. Официальное заключение – самоубийство. Что? Нет, в Эркюля Пуаро не заделался. Просто хочу для себя кое-что прояснить… При нем же были вещи? Вот куда эти вещи обычно деваются в таких ситуациях? Мне бы на телефон его посмотреть… Можно организовать?
Мысль о телефоне – первое и самое адекватное, что пришло мне на ум. Слова Бэллы о том, что он показал ей фото с моей свадьбы, не давали покоя. Если они у него появились, то кто их сделал? На тот момент мы с Давидом были в жестких контрах из-за нее, в ЗАГС его никто не звал. С учетом того, что Бэлла сбежала по истечении не более чем часа после нашей церемонии, то ему их кто-то должен был оперативно скинуть прямо с торжества. Всех присутствующих я помнил и мог пересчитать по пальцам. Я почти не сомневался, что это мать Милены, кому это еще было нужно, но стоило перепроверить… Эта дамочка порядком превысила лимит моего терпения. И теперь мне нужен был только маленький повод, чтобы прижать ее к стенке. Давид мертв – и я упорно не принимал версию о том, что он сам пошел и покончил с собой… Оставалось только собрать факты.
Старый опытный ментяра разочаровывает меня. Оказывается, личные вещи покойника после завершения дела отдаются родственникам… Вот только у Давида не было никаких родственников. Я точно помнил. Потому что на похоронах были только друзья и коллеги. Да он особо и не рассказывал про родственников никогда…Кстати, а почему? Начинаю об этом думать… Странно для молодого кавказского парня – у нас ведь если кто не брат, так сват…
– Короче, будь добр, организуй мне доступ к его делу, дружище. Ко всем материалам, что есть, документам, записям. А я в долгу не останусь, ты ж знаешь…
* * *
– Здорово, Арсен, сколько лет, сколько зим, – произносит Эльдар, протягивая руку Капиеву, вальяжно раскинувшемуся в своем кресле. В его руках идеально наточенный карандаш, который он крутит в руках с виртуозностью фокусника.
– Привет, брат, добро пожаловать обратно. Как в теплых краях?
– В теплых краях хорошо, но скучно. Что у вас тут, рассказывай лучше. Как Алан?
Мужчина разочарованно разводит руками. Досада так и считывается на его лице.
– Настырный, гаденыш, никак не идет на контакт. С тех пор, как мы поссорились, без изменений…
Эльдар удивленно поднимает бровь.
– Да ладно? То есть игра в семейные узы всё же закончилась?
Мужчина недовольно поджимает губы в ответ.
– Всё-таки есть в нем эта алмазовская безбашенность и категоричность. Что ты хочешь, борцуха. Нет, чтобы обсудить все, обговорить, он сразу в штыки…
– Ну, может
