Как-то, проходя мимо метро на Арбатской площади, он купил ей три розы, перебирая их, она случайно одну уронила, они нагнулись одновременно, стукнулись лбами, рассмеялись.
Эти прогулки становились опасны – начиналось ухаживание, которого Варя не хотела. Она сделала так, чтобы к ним присоединилась Зоя – они живут в одном доме, естественно, идут вместе. Игорь Владимирович не выразил своего недовольства, так же шутил, смеялся, но был разочарован и, когда на следующий день увидел Зою рядом с Варей, сказал:
– Мне с вами по пути до Воздвиженки.
И там, на углу, распрощался с ними.
В другой раз они вышли одновременно с Игорем Владимировичем, Зои не было, но Варя сказала:
– Я тороплюсь, Игорь Владимирович, и поеду на трамвае.
– Я вас посажу на трамвай.
Он молча проводил ее до остановки, молча стоял рядом и, когда трамвай подошел, вдруг спросил:
– Вы разрешите вам позвонить?
– Звоните, – сказала Варя, садясь в вагон.
Он не позвонил, но прислал корзину цветов.
– Новый поклонник? – спросила Нина.
– Возможно…
Красивые цветы, но ей не надо этого. Она не любит Игоря Владимировича и никогда его не полюбит. Она ждет Сашу… В последнем письме Софьи Александровны она приписала фразу: «Дорогой Саша, мы ждем тебя». Потом зачеркнула «мы ждем» и подписала: «Я жду».
Софья Александровна посмотрела, улыбнулась:
– Спасибо, Варя, Саше это будет радостно читать.
Возвращать цветы, конечно, глупо. И куда она потащится с этой корзиной по Москве?.. И объясняться на работе тоже глупо. Варя решила написать Игорю Владимировичу.
«Дорогой Игорь Владимирович! Спасибо за ваш милый подарок, цветы чудесные. Но в нашей бедной коммунальной квартире эта корзина вызвала большой переполох и всяческие пересуды, связанные с моим бывшим мужем. Чтобы в дальнейшем не волновать моих соседей и не давать пищу сплетням, прошу вас больше цветы не присылать. С самым нежным приветом. Варя».
Она заклеила конверт и на следующий день, зайдя в кабинет Игоря Владимировича, положила это письмо перед ним на стол, улыбнулась.
– Прочитайте и не сердитесь!
И вышла из кабинета.
Через некоторое время Игорь Владимирович вошел к ним в комнату и тоже улыбнулся Варе в знак того, что прочитал и понял ее записку.
Дни и вечера у Вари были заняты, но она все-таки выкраивала время, чтобы навестить Софью Александровну и забежать к Михаилу Юрьевичу, единственные люди, которых ей хотелось видеть.
У Софьи Александровны болело сердце. Она не жаловалась, но тяжело поднимается со стула, задыхается, глотает таблетки.
– Чем вам помочь, Софья Александровна?
– Ничего, пройдет, – отвечала обычно Софья Александровна, – до Сашиного возвращения дотяну.
– Бросьте, Софья Александровна, – сердилась Варя, – выкиньте это из головы. Я не могу видеть, как вы мучаетесь. Хватит. Собирайтесь в поликлинику, я пойду с вами.
– Тебе некогда, ты работаешь, учишься, а там, чтобы попасть к врачу, надо просидеть в очереди целый день.
– Ничего, я возьму два дня в счет отпуска.
Варя пришла на следующий же вечер.
– Софья Александровна, завтра пойдем, я договорилась на работе.
Софья Александровна не могла быстро ходить, они долго добирались до Собачьей площадки – там находилась районная поликлиника. Варя усадила Софью Александровну на стул, народу было действительно полно, ждать пришлось долго. Наконец подошла очередь Софьи Александровны. Она вошла в кабинет, Варя вслед за ней.
– Вы кто? – спросила ее врач.
– Дочь, – ответила Варя.
– Побудьте в коридоре.
Софья Александровна сказала:
– Посиди, Варенька, подожди.
Визит к врачу действительно ничего не дал. Он назначил сердечные капли, в крайних случаях принимать нитроглицерин. Даже бюллетень не выписал, и Софья Александровна продолжала ходить в прачечную на Зубовском бульваре, где по-прежнему работала приемщицей белья.
Варя представляла, как бедную Софью Александровну атакуют взбешенные клиенты, у которых прачечная постоянно путает или теряет белье, а Софья Александровна отвечает им больным, слабым голосом и, конечно, тут же кладет под язык таблетку нитроглицерина. К тому же и заведующий стал придираться к ней, откуда-то узнал про Сашу, даже хотел уволить ее за то, что скрыла это при поступлении на работу, но не смог – на такую должность и на такой оклад желающих не находилось. И на его придирки Софья Александровна отвечает тем же слабым больным голосом.
Помогать Софье Александровне в прачечной Варя не могла – сама ходила на службу, но старалась хотя бы освободить ее от домашней работы. Варе казалось иногда, что это и есть ее настоящий дом, так свободно и легко можно чувствовать себя только в своем доме. И удивительное дело: ничто тут не напоминало ей Костю, будто Костя никогда и не жил в этой квартире. Здесь жила Софья Александровна, здесь незримо присутствовал Саша.
Управившись с делами, Варя навещала Михаила Юрьевича. В комнате, тесно уставленной шкафами, полками, этажерками, сплошь забитыми книгами, альбомами, папками, царил полумрак. Освещен был только стол, уставленный баночками, стаканами с кисточками, ручками, карандашами, тут же лежали тюбики с клеем и красками, ножницы, бритвочки – все, что нужно Михаилу Юрьевичу для работы. Варя с ногами забиралась в старое кресло с продавленным сиденьем и высокой спинкой.
Пахло красками, клеем, уютно выглядел Михаил Юрьевич в клетчатой домашней куртке, старомодный холостяк в пенсне.
Склонившись над столом, он подклеивал страницы какой-то ветхой книги.
Как-то Варя увидела у него на столе томик Сталина, удивилась:
– Вы это читаете?
– Приходится. Для работы.
– А где вы работаете?
– Я работаю в ЦУНХУ.
– ЦУНХУ?.. Что это такое? Первый раз слышу.
– Центральное управление народнохозяйственного учета. Раньше называлось правильнее – ЦСУ, Центральное статистическое управление. Я, Варенька, статистик. Знаете такую науку?
– Скучная наука, – заметила Варя, – все цифры и цифры.
– Ну почему же. За цифрами стоит жизнь.
– Когда я вижу в газетах цифры, сразу ее закрываю: скучно читать. И все врут, все неправда.
– Нет, цифры не всегда врут, – сказал Михаил Юрьевич серьезно, – иногда говорят и правду. Вот, например.
Михаил Юрьевич открыл заложенную страницу в книге Сталина.
– Это доклад товарища Сталина на XVII съезде. Товарищ Сталин сравнивает 1933 год с 1929 годом, и получается, что за эти годы мы потеряли 153 миллиона голов скота. Больше половины.
– Что же случилось, падеж? Мор? – насмешливо спросила Варя.
– Товарищ Сталин объясняет это тем, что во время коллективизации кулаки забивали скот и уговаривали это делать других.
– Кулаки? – все так же насмешливо переспросила Варя. – А сколько их, кулаков-то?
– Ну. В этом же докладе товарища Сталина говорится, что кулаки составляли около пяти процентов сельского населения.
– И эти пять процентов перебили половину скота в стране? И вы этому верите?
– Я не сказал, Варенька, что я этому верю, я прочитал слова товарища Сталина.
– Ваш товарищ Сталин говорит неправду! – возмутилась Варя. – У нас в квартире живут Ковровы, они работают на фабрике «Красная Роза», они из деревни, и к ним приезжают деревенские, я сама слышала сто раз: коллективизировали силой, в несколько дней, в январе месяце, ни скотных дворов, ни кормов, «быстрей», «быстрей». Скот оказался на улице – так они прямо и говорят. «Даешь проценты!..» Проценты получили, а скот пропал… А колхозникам наплевать: их загнали в эти колхозы, скот отобрали – он для них чужой, ну и пусть дохнут эти коровы, овцы, свиньи, лошади. Этого ваш товарищ Сталин не сказал! Обман, обман, всюду обман!
Михаил Юрьевич посмотрел на нее, подумав, сказал:
– Варенька, поймите меня правильно. Я разделяю ваше негодование, но, Варенька, вам следует считаться со временем, в котором мы живем. Выражать свое негодование небезопасно, очень много подлых людей кругом, вам следует быть осторожней.
– Но с вами я могу говорить откровенно?
– Со мной можете… Но я надеюсь, что наши разговоры останутся между нами.
– Безусловно. Неужели, Михаил Юрьевич, вы мне не верите?
– Верю, Варенька, верю, вы прекрасная, честная девочка.
– «Девочка», – усмехнулась Варя, – я замужем была.
– Это не имеет значения. Для меня вы девочка, Варенька… И я боюсь за вас, вы очень открыты, незащищены, на каждом шагу вас подстерегает опасность, за одно неосторожное слово вы можете пострадать, можете сломать свою жизнь. Обещайте мне ни с кем, кроме меня, на эти темы не разговаривать.
– Обещаю.
– Имейте в виду, только в этом случае вы можете рассчитывать на мое доверие.
– Конечно, Михаил Юрьевич.
– Тогда я скажу вам больше. Почему кризис в земледелии? Оттого что поголовье скота снизилось в два раза, а его продуктивность в двенадцать раз… То же самое с молоком, маслом, шерстью, яйцами. Вот почему ничего нет в магазинах.