Это, естественно, поднимает вопрос: что значит быть истинным? Тогда как философы тысячелетиями спорили о том, как полностью и должным образом оценить истину, многие говорили, что истинное утверждение — это утверждение, которое соответствует или совпадает с внешней реальностью — теория соответствия истины. Если Гарри утверждает, что Сириус — анимаг, то это утверждение истинно, только если Сириус действительно может превратиться в собаку или другое животное. Многие добавляли к этой точке зрения, что истинное утверждение должно также полностью быть согласованным с остальными нашими убеждениями. Некоторые философы шли дальше, заявляя, что эта когерентность — не только составная часть того, почему утверждение истинно, но и одной когерентности достаточно, чтобы показать, что утверждение истинно. Однако утверждение может хорошо подходить к остальным нашим убеждениям, давая при этом неверное представление о реальности. Например, прежде чем Гарри узнает правду о Сириусе, убеждение, что Сириус предал родителей Гарри, является вполне согласованным с другими его убеждениями, — но вскоре он обнаруживает, что это утверждение ложно. Но все же согласованность представляется важной компонентой для распознавания истинности утверждения. Так, утверждение Гарри, что Сириус — анимаг, если оно истинно, должно хорошо вписываться в его остальные представления: что существуют анимаги, что некий черный пес следует за ним повсюду, что Люпин и отец Гарри тоже были анимагами, и так далее.
Третий способ распознавания истины — новейший в философии — прагматический. Разработанный Чарлзом Пирсом, Уильямом Джеймсом и другими, этот под ход ставит во главу угла пригодность утверждения. Истина, по этой теории, привязана к наблюдаемым результатам, которые мы получаем, применяя наши убеждения. Так, утверждение, что Сириус — анимаг, окажется истинным, поскольку Гарри может действовать исходя из него: разыскивать черную собаку, в которую превратился Сириус, и в результате найти Сириуса. Как и когерентный подход, прагматический подход указывает на важную составляющую истины — истинные убеждения должны быть в определенном смысле полезны и должны иметь видимые результаты, — но этот подход не может самостоятельно определить истину. Убеждение, будучи ложным, может все же быть полезным и принести видимые результаты. Например, убеждение Гарри, что Сириус опасен, оказывается полезным. Оно также подтверждается опытом Гарри, до тех пор пока он не узнает истину.
Мы видим, почему различие между реальностью и видимостью приводит к таким затруднениям. Если мы можем спутать изображения в зеркале с истинным положением вещей — или, по крайней мере, можем поддаться искушению углубиться в изображения наших воплощенных желаний, подменяя тем самым реальность, — тогда не существует ли опасность спутать видимость с реальностью и, таким образом, не суметь обрести знание? Нечто, являющееся простой видимостью, а не реальностью, все же может обладать когерентностью с нашими убеждениями, но поскольку это лишь видимость, не будет соответствовать реальности. И таким образом, простая видимость не будет истиной и не будет знанием. Поэтому Дамблдор предупреждает Гарри, что Зеркало не дает ни знаний, ни истины. Наше знание — это истинная оценка того, каков есть мир. Если мы не сможем распознавать настоящие признаки мира и вместо этого будем погружаться в чистую видимость, тогда мы не сможем обрести знание или истину.
Сны Декарта
Со времен Платона философы пытались разрешить проблему того, как отличать видимость от реальности. Одним из таких философов, попытавшихся определить знание, был французский философ семнадцатого века Рене Декарт. Одной из основных забот Декарта было найти определение знания, которое бы не пало жертвой скептицизма — точки зрения, что у нас нет и не может быть знания. В своих «Медитациях о первой философии» Декарт на время принимает точку зрения откровенного скептика для того, чтобы уничтожить скептицизм[60].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подобно хорошему скептику, Декарт отвергает любое из своих убеждений и мнений, если есть хоть какая-то причина в них усомниться. Причина сомневаться может быть просто притянутой за уши — Декарт даже создает воображаемого Злого Демона, который способен ввести человека в обман и заставить его иметь ложные представления о вещах, которые мы считаем определенными, таких как математика. Этот Демон мог, к примеру, заставить человека считать, что 2+2=5 или что в треугольнике четыре угла. Таким образом, Декарт подвергает сомнению даже свои представления о математике. Сомневаясь столь основательно и столь сильно, он ищет какую-нибудь идею или мнение, в которых нельзя усомниться. Если он сможет найти такое мнение — такое, которое никак не может оказаться ложным, — Декарт докажет неправоту скептиков. Тогда бы мы знали нечто, не подверженное сомнению, и могли бы избегать иллюзорной видимости, зная истину о реальности. Поднимая мерило знания до предельной высоты — абсолютной несомненности, — Декарт считает, что может обнаружить фундамент знания перед лицом вызова, брошенного скептицизмом и дихотомией «видимость-реальность».
Декарт считал, что из-за очевидной обманчивости чувств реальность нельзя оценивать посредством их. Декарт пишет: «Я заметил, что чувства иногда обманывают нас, и считаю благоразумным никогда полностью не доверять тем, кто нас хоть раз обманывал»[61]. Если Декарт прав насчет этой обманчивости, тогда чувства дают только видимость, а не реальность.
Сны тоже привлекают внимание Декарта в контексте дихотомии «видимость-реальность». Часто, видя сны, мы полностью убеждены в их реальности. Как говорит Декарт: «нет четких признаков, по которым можно было бы отличить состояние бодрствования от состояния сна»[62]. Таким образом, мы можем часто принимать сны за действительность. К тому же мы знаем, что сны — как чистая видимость — не могут давать информацию о реальности и, таким образом, не могут дать нам знание. Более того, даже если мы сможем отличить бодрствование от сна, когда мы бодрствуем, все равно может случиться, что мы примем видимость наших снов за реальность, и это помешает нам получить знание[63].
Метод Декарта в конечном счете приводит его к утверждению, что основа знания — это знание собственного существования. Это его знаменитое cogito, ergo sum: «я мыслю, следовательно, существую». Декарт доказывает, что мы не можем быть обмануты этой мыслью; то, что «я существую», не может быть только видимостью. Это «неизбежно истинно всякий раз, как я это произношу или об этом думаю»[64]. Чтобы заблуждаться или чтобы наблюдать лишь видимость, для начала «я» должен существовать. Декарт, таким образом, думал, что нашел основу знания, свободную от риска ошибки.
Соглашаемся мы или нет с выводами Декарта, но мы вынуждены признать, что он поднял здесь реальную проблему: часть нашего опыта — например, сны и галлюцинации — может быть спутана с подлинной реальностью. Однако подобный опыт не может дать нам знание, поскольку настоящее знание касается реальности, а не видимости или иллюзий. И хотя мы можем и не иметь, да и не хотеть иметь абсолютную уверенность, которую ищет Декарт, мы все же должны заботиться о том, чтобы то, что мы считаем знанием, было истинным знанием реальности. В этом суть предостережения Дамблдора по поводу Зеркала Эйналеж. Как и сон, Зеркало даст нам не понимание реальности, а лишь голую видимость, не позволив получить знание или истину.
Машина Опыта
Более поздний американский философ, Роберт Нозик, предлагает иной способ взглянуть на предостережение Дамблдора не затеряться в мечтах перед зеркалом. Нозик предлагает представить машину, создающую виртуальную реальность — Машину Опыта, — которая позволяет нам испытать любой опыт на наш выбор[65]. Машина позволяет нам испытывать реалистичные, правдоподобные и абсолютно убедительные переживания. Ее можно запрограммировать, чтобы она позволила на своем опыте испытать жизнь величайшего игрока в гвиддич, чемпиона по волшебным шахматам или профессора по Защите от Темных искусств из Хогвартса. Машина Опыта может симулировать любой вид опыта, какой мы захотим, и даже создавать реалистичные и убедительные образы других, а также иллюзию нашего взаимодействия с ними. Более того, находясь в Машине, мы не будем знать, что мы в ней, так что не будем жалеть о тех, кто остался снаружи, и не будем понимать, что эти переживания ненастоящие.
