— Твою ж мать!.. Опять немчура…
Это уже третий, которого заломать сразу не смогли. Внешне — самый опрятный, в смысле, видно, что следит за одеждой, даже сапоги почище, чем у других. Лет тридцать-тридцать пять, коренастый, плечистый, широкая борода, фиолетовый синяк на одной скуле, большая ссадина на другой, хотя мои его по лицу не били. Пронзительный злой взгляд… Столько ненависти в глазах я никогда не видел!
Похоже, не "засланцы". Добро, меняем язык:
— Ну, доброго вам утречка, славяне.
И теперь шесть изумленных глаз смотрит на меня, аж стыдно немного стало. Михалыч приходит на выручку и принимается за допрос:
— Ты кто таков будешь, мил человек? Откель здесь взялся и что делаешь?
— Бомбардир-наводчик 6-й батареи 77-й артиллерийской бригады Савелий Малышев. Из плена я бегу, трое нас. Сначала убежало с десяток, да немцы по следам собак пустили. Мы-то ручьем в сторону ушли, а остальных — порешили, наверное…
— Когда и где это было?
— Да дня три как тому назад. А где — не знаю. Шли на восход, отсыпались в лесу… А вы кто будете? Вы же наши, рассейские?
— А вот это тебе знать пока необязательно. Ты посиди, отдохни малость, а я с другими побалакаю. Гриня, давай второго, который вам всем чуть не навалял… Ты кто будешь?
— А человек я русский буду! Тока вот не знаю кто вы есть, и как к вам обращаться — тоже мне неведомо!
Пора брать дело в свои руки. Больно уж норовистый собеседник попался. Весь напрягся, будто пытаясь порвать путы.
— А не боишься так разговаривать с русским офицером? За такое можно и под суд загреметь.
Собеседник даже оскалился по-звериному. Такое ощущение возникло — с волком, загнанным в угол, разговариваю. Вот этого силой не возьмешь. Скорее в глотку вцепится, умирая, но зубов не разожмет.
— Не вижу я пока офицеров! Каких-то мужиков в дерюжках вижу, а более — никого!
— Стоять! — это я уже казакам, которые собрались поучить вежливости грубияна с помощью сапог. — Пока он несвязанный был, не сразу его одолели, а теперь уж чего силу показывать?
Неторопливо расстегиваю свой балахон, показываю погоны:
— Этого достаточно? Теперь будем разговаривать?
— Встал бы во-фрунт, Ваше благородие, да руки-ноги связаны. Стрелок 2-й роты 1-го батальона 53-го Сибирского полка Семен Игнатов. Вместе с ними из этапного лагеря бежал.
— Это тебя в лагере так разукрасили? Германцы?
— Не-а, не только. Свои тоже постарались. За то, что своровать у раненых одежку, да сапоги не дал.
— Я так подозреваю, им не меньше досталось.
— Руки-ноги не ломал, жить будут, паскуды.
— Ладно. Гриня, развяжи их, и давай третьего сюда. Уже намолился за это время на год вперед, наверное.
— Ваше благородие! Обозный ездовой 6-й батареи 77-й артиллерийской бригады Платон Ковригин!
— Да не ори ты так, всех немцев в округе перебудишь. Тебя же обратно в плен и заберут.
— Не, никак не можно нам в плен. Очень уж там плохо. Мы лучше к своим…
— Он со мной с одной батареи, Ваше благородие, — пояснил бомбардир. — Нас тогда пятеро осталось…
— Так, добры молодцы, голодные наверняка? Митяй, твои сегодня кашеварят, добавь одну банку тушенки им на троих, и чаю побольше заварите. Завтракаем и идем дальше.
Обращаюсь к бывшим пленным:
— Сразу много не дадим. А то с голодухи наедитесь, потом животами маяться будете, все кусты по дороге обгадите. Да и гансы по запаху безо всяких собак след возьмут.
Ели быстро, но без суеты. Михалыч отдал новеньким запасную ложку, и они по очереди быстренько прикончили банку "диетического" продукта из говядины. Ковригин чуть ли не до блеска вылизал ложку, потом, глядя голодными глазами на казаков, и скорчив умиленно — жалкую физиономию попытался канючить еще кусок сухаря, но сибиряк его приструнил:
— Платошка, уймись! Сейчас набьешь пузо до отвала, потом и помереть с обжорства можешь. Я такое в тайге видел, как с голодухи мужики на заимке нажирались, потом от заворота кишок помирали. Так же хочешь? Терпи! Вона, чай пей.
— Семен. а ты сам откуда родом будешь?
— Я-то сам, Вашбродь, из Томской губернии, родом из села Колпашева…
— Ух, ты! Земляк, значит. Я сам — томич. Доводилось про ваше село слышать. Говорили, богато живете.
— А что не жить, земля щедрая. Обь, да Кеть рядом, тайга вокруг богатая. Рыбу артельно ловили, опять-таки к вам в Томск везли. Опять же — кедровый орех, ягоды, грибы. На охоту ходил с малолетства. Как десять годков минуло, меня батя стал в тайгу с собой брать. Заимка у нас своя была. Лося, медведя добывали, пушного зверя били.
К нашему разговору стали прислушиваться.
— А в армию как попал?
— Батя меня женил пять лет назад, женка сама с Новониколаевска. Там и поселились. А когда война началась, меня, как запасного, и мобилизовали. В сентябре 14-го отправили на фронт, а второго ноября первый бой приняли, который чуть последним не оказался… — Семен испытующе смотрит на меня, потом решается говорить дальше. — Извиняйте, Вашбродь, за правду. Командир наш, полковник Свешников, выгнал всех в атаку в чисто поле. Без артиллерии, без разведки, как коров на пастьбу. Германцы нас из пушек и накрыли. До окопов германских дойтить даже не успели. Сам-то командир в окопе командовать остался. От полка за три дня человек триста строевых осталось. Свели нас в роту, да в соседний 55-й временно отправили. Потом уже пополнение прибыло, снова мы полком стали. Тока вот офицеров старых осталось всего четверо, остальных сразу из школ прапорщиков прислали, — он зло сплевывает на землю и опять смотрит на меня, — молодых, да зеленых, пороха не нюхавших…
— Не горячись, земляк. Я понимаю: плен, побег… Но начальство судить — не наше с тобой дело. А к немцам-то как попал?
— Охотников в разведку выкликали, я и пошел. Языка взяли, да когда обратно ползли, сумел он, подлюка, тряпку изо рта вытолкнуть и на помощь позвать. На нас германцы и навалились, не сумел отбиться. Вот в лагере и оказался, там с Савелием и Платошкой сошелся? Потом, когда разговоры пошли, что в Германию повезут, решили бежать… Ну, а дальше — с вами повстречались…
Новое место дислокации организовали на другом краю леса, примыкавшего к фольварку. Нашли полянку с небольшим ручейком метрах в пятидесяти от края массива, выставили дозорных, затем я собрал всех оставшихся для постановки задачи:
— Слушаем все сюда, и смотрим на карту. Через полчаса первая пятерка выдвигается для наблюдения к железнодорожной станции. Гриня, как следует проверь своих. Я и Андрейка идем с вами. За пулеметчика остается Федор. Остальные ждут нас здесь до утра. Михалыч, если мы не придем к рассвету, уводишь группу дальше, вот в этот лесок, там ждете нас до обеда, после продолжаете рейд самостоятельно. Но надеюсь, до зтого не дойдет. Дальше, устрой новеньким банно-прачечный день, в смысле — пусть отмоются, приведут себя в порядок — ручей рядышком. С трех сторон не виден, а со стороны дороги — пошлешь пару человек в секрет на время купания. Пусть смотрят за ними и за дорогой.
Оборачиваюсь к "гостям":
— Вам выход из лагеря запрещен. Мы вам верим, но это — необходимая предосторожность. Даже до ветру вдвоем ходить. Понятно?
И уже Митяеву:
— Посматривай за ними постоянно. Береженого Бог бережет… Все понял?
— Вопросов нет, командир.
— Ну, тогда мы пошли…
* * *
Отойдя несколько верст от леса, сделали мини-привал, где обговорили дальнейшие действия:
— Две двойки уходят влево и вправо, маскируются и отслеживают движение поездов на подъездах и на самой станции. Гриня, Андрей, берите себе по одному человеку. Я с оставшимися перехожу "железку", беру под наблюдение мост через реку. Наша задача днем — отследить все поезда, идущие и туда, и обратно. Кто, сколько и куда. И с чем. Обращать внимание на все непонятное и необычное. Посмотреть саму станцию, — что и где стоит. Осторожней с биноклями, могут "зайчика" немцам пустить. Наблюдать только из тени. Встречаемся здесь когда сумерки начнутся. Ночью уходим по дороге в сторону фронта, берем трех языков. Узнаём кто такие, запасаемся оружием и обмундированием для новеньких и уходим в лагерь. Так что гансов подбираем по размеру. Вопросы есть?
— Вопросов нет. — Гриня и Андрей отвечают хором, остальные кивают головами.
— Тогда разбежались. И удачи вам, казаки!..
… "Железку" мы перескочили спокойно. Может, немцы и патрулировали пути, но за двадцать минут лежания в кустах возле насыпи мы никого не заметили. Поэтому быстренько перемахнули через полотно и, прокравшись по кустикам две версты, вышли по речке к нужному нам мосту. Охрана объекта заключалась в том, что четыре ганса торчали парами по разным берегам и лениво перекрикивались друг с другом, дымя своими трубками. За все время по мосту прошло только три поезда: два товарняка и один "солдатский". Когда солнце уже стало садиться и мы собирались уйти к месту сбора, охранники оживились, привели в порядок внешний вид, даже как-то подобрались. Через минуту возле моста остановилась мотодрезина, обложенная мешками с песком, со стоящими впереди и сзади пулеметами. Видно, кто-то из немцев вспомнил хитрости англо-бурской войны, и решил по образу и подобию слепить вот такой эрзац-броневик. С этого шедевра военной мысли в тусклом свете ацетиленового фонаря спрыгнул какой-то офицер. К нему тут же подлетел старший наряда, (я разглядел в бинокль унтер-офицерские погоны), вытянулся с докладом. Приехавший задал несколько вопросов, видимо, удовлетворился ответами и отбыл дальше на станцию на своем драндулете. Оставшаяся охрана, оживленно переговариваясь, заняла свои места и смотрела на приближавшийся поезд. Паровоз, не торопясь, тащил десяток товарных вагонов, украшенных на центральных дверях германскими орлами. Замыкал состав пассажирский вагон, в котором мелькали немецкие пикельхельмы. А вот это уже интересней! Паровозная бригада — военная. Это, значит, раз. На десяток теплушек — целый вагон охраны. Это, значит, два. И по какой причине может быть такой кипиш? Я так думаю, что только по одной — они везут что-то важное, или опасное. Завязываем узелок в мозгу на память и делаем запись в блокнотике. И смотрим дальше. А дальше в шесть часов со стороны станции к ним приходит смена. Ночная, удвоенная. Это мы тоже запомним. Слева чуть заметно подполз Егорка и зашептал:
