Не чувствуя ног, не зная зачем, Юра пересёк спортплощадку и подошёл к самой проволочной ограде. По ту сторону проволоки начиналось болото: кровь вместо воды и чёрный обугленный камыш. В болоте сидела, завалившись по рубку и выставив корму, машина разминирования, вся обросшая рыжим волосом. Сейчас её словно невидимыми тросами медленно тянули вперёд и вверх, и глубоко ушедший в трясину трал вздымал на поверхность исполинский ком грязи и спутанных корней. Но это происходило как бы на экране, и чем дальше, тем грубее становилось изображение, полностью пропала глубина, выцвели краски, кадры задёргались… Потом Юра без всякого удивления увидел, как из-под края экрана, в который на глазах превратился пейзаж, выбрались два человечка в чёрном, подхватили материю и с видимым усилием поволокли в сторону, и ровно по танку пробежала щель, расширилась, — и с ржавым застоявшимся скрипом занавес — теперь видно было, что это именно занавес — стал раздвигаться.
По ту сторону ничего не было видно; глаза Юры, привыкшие хоть и к алому, но яркому свету, с трудом различали оттенки чёрного.
Кажется, там была ночь, платформа электричек с небольшим навесом от дождя и снега, одинокий фонарь; под навесом сидел человек; человеку было холодно, ветер косо нёс дождь, или снег, или ледяную крупу, попадая в конус света, льдинки остро вспыхивали на миг, как бы воспламеняясь, и тут же пропадали. Раздался далёкий гудок, и человек шевельнулся…
Юру отвлёк треск позади. Словно великан шагал по огромным пустым деревянным ящикам. Он оглянулся. Жилые вагончики один за другим складывались внутрь себя, как китайские «волшебные шкатулки», реквизит фокусника; в детстве у него был набор таких, семь штук, и если знать, куда нажимать, то в самую большую можно было поместить шесть тех, которые поменьше, хотя каждая была вроде бы полна игрушек, конфет, чего-то ещё. Обманка была в том, что все думали, что они вставляются одна в другую, как матрёшки, то есть маленькая в ту, что чуть побольше, и так далее; но матрёшки-то пустые; шкатулки же хитрым образом превращались в плоский блинчик толщиной в тонкую книжку и складывались одна на другую — а потом, когда ты их вынимал, мгновенно расправлялись и снова делались шкатулками… И сейчас он видел как бы повторение этого фокуса, у вагончика втягивалась крыша, стены падали сверху, всё это невозможным образом складывалось пополам, и ещё раз пополам, собиралось в гармошку, — и почти исчезало. И так быстро, вагончик за вагончиком… У сборных домиков стены, наоборот, падали наружу, образуя крест, над которым каким-то образом держалась крыша, потом стены стремительно втягивались под пол, мебель опрокидывалась внутрь себя и исчезала, крыша ложилась на всё это сверху — и снова пополам и ещё раз пополам, и в гармошку — и вот почти ничего… Дёрн, которым выложено было пространство между строениями, скатывался, как линолеум, в несколько рулонов, и под ним Юра с оторопью увидел чёрный надтреснутый лёд. Лёд был толстый, но прозрачный, такой бывает на реках вблизи стремнин. Дёрн уже скатался почти весь, и Юра, движимый смутным любопытством, сошёл с последнего кусочка — размером с поддверный коврик — и ступил на лёд. Вот для чего нужны были кроссовки с мягкой подошвой, догадался он: они почти не скользили.
Всё, что осталось от базы, было разбросано по льду в кажущемся беспорядке, но Юра откуда-то знал, что всё занимает свои нужные места и по тайному сигналу будет развёрнуто вновь — может быть, во что-то совсем другое.
Ледяное поле тянулось от горизонта до горизонта, и только впереди неясно проступали горы — светлее льда, темнее неба, — да позади всё так же возвышалась платформа для электричек с одиноким фонарём и навесом, но уже пустая; видимо, поезд останавливался, когда Юра смотрел в другую сторону.
Он направился к платформе.
Под платформой и под стенками, на которых держался навес, скопилось немного снега. Он был серый, с вкраплениями пыли или пепла. Юра не стал искать лесенку, а просто опёрся рукой о край платформы и легко вспрыгнул на неё. К стенке навеса был приклеен большой лист бумаги, расчерченный вручную, — расписание. Все названия были незнакомы.
Потом Юра подошёл к другому краю платформы. Там действительно лежали рельсы узкоколейки — прямо на льду. Шпалы были длинные и не очень ровные, но, похоже, именно это и нужно было, чтобы удерживать на льду немалый вес состава.
Гудок прозвучал неожиданно громко, Юра даже подпрыгнул. К платформе подкатывал фиолетовый мотовоз с пустой открытой платформой впереди и двумя пассажирскими вагонами сзади. Скрежеща тормозами, поезд остановился. Двери открылись.
Юра вошёл в вагон.
Вагон был полутёмен и почти пуст, только на одном обитом дерматином сиденье спал, подобрав ноги, мужичок в сером ватнике и серых валенках, в кожаной с торчащим рыжим мехом шапке, опущенный козырёк закрывал пол-лица, — а на другом, привалившись к стенке, неподвижно смотрела в окно женщина в толстой армейской защитного цвета куртке и с головой, укутанной лисьей пуховой шалью.
Двери закрылись, поезд, зарычав, тронулся. Казалось, что рельсы под ним без стыков — настолько плавно он набирал скорость. Юра сел на холодное сиденье напротив женщины и тоже стал смотреть в окно. Там была ночь, монотонно-светлое небо, горы на горизонте и бегущий мимо чёрный лёд с прожилками трещин. Скоро рисунок льда стал казаться богатым, разнообразным, умным, тонким, многозначительным; он завораживал.
Потом позади поезда и на некотором отдалении от него на льду образовалось бегущее световое пятно, как будто из-под воды вверх бил луч прожектора. Постепенно оно приблизилось к поезду и поравнялось с вагоном. Да, что-то охваченное светом неслось под водой. Юра видел, как напряглась женщина. Раздался удар и скрежет, и там, где было пятно, полетели вверх и вперёд куски и глыбы льда. Это был долгий и медленный взрыв. Потом из-подо льда показалась броневая башня подводной лодки с крутящимися клыкастыми щитами сверху и впереди — наверное, подобными прокладывают туннели в скалах. Башня была такой формы, что отваливала лёд вправо и влево, как плуг отваливает землю. Позади лодки оставалась полоса белой кипящей воды.
Потом на башне откинулся люк, по пояс высунулся кто-то с ракетницей и выпустил несколько красных ракет наперерез поезду.
Поезд стал тормозить.
— Это за мной, — сказала женщина. Она размотала с головы шаль и подала её Юре. Под шалью она была значительно моложе — но, пожалуй, и всё. Не то что красавицей её нельзя было назвать, наоборот: она была страшна. Узкий высокий лоб, по-плохому прищуренные глаза почти без бровей и ресниц, тонкий кривой хрящеватый нос, провалившиеся щёки, бледные губы и выступающий острый подбородок — и при этом свалявшиеся волосики цвета красного дерева, в которые на затылке зачем-то впихнут был изогнутый богатый гребень. — Пусть будет у вас, передайте…
Поезд встал резко, как будто налетел на препятствие. Женщина упала обратно на сиденье, Юру по инерции бросило на неё.
— Извините, — сказал он, выкарабкиваясь обратно.
В вагон вошли двое, оба в чёрных бушлатах. Не моряки, скорее заключённые. Оружия Юра не заметил, но держались они так, как будто оно у них было — не на виду, но было.
— Ну вот, — сказал один, щеря неровные коричневые зубы. — Пойдём. Так надо, сестра.
— Да, — сказала женщина, поднялась и медленно пошла к тем двоим. — Да, так надо…
И тут что-то случилось — так быстро, что Юра не сумел ничего заметить и тем более понять. Оба в чёрном вдруг мгновенно стали мёртвые, они ещё не упали, они ещё и сами не поняли, что мертвы, и тупо пялились друг на друга, а женщина проскользнула между ними, что-то пряча в рукава, и обернулась к Юре, и посмотрела на него, и он изумился, потому что сейчас она была прекрасна — со своим высоким лбом, приопущенными веками над бездной глаз, насмешливым и гордым изгибом нервного рта… и взметнувшиеся красные волосы, лёгкие, как пламя…
— Передайте Алёне, чтоб она ничего такого себе не думала, я её очень люблю, — сказала она и выпрыгнула в дверь.
В окно Юра видел, как она стремительно — люди не могут так — несётся к полынье, из которой торчит башня (рубка, вспомнил Юра, правильно это называется рубкой, от слова «рубить», прорубаться сквозь лёд, и лодка не подводная, а подлёдная), — и там начинается какая-то невидимая глазу суета, паника начинается, вода идёт бурунами и пеной…
Она сказала: передайте Алёне… очень люблю…
Стряхнув с себя оцепенение, Юра бросился следом.
Едва он отбежал от вагона шагов тридцать, поезд взревел дизелем, лязгнул буферами и тронулся. Что-то ещё услышал Юра и оглянулся. В окно колотила кулаками и беззвучно кричала Алёнка. Это она спала на сиденье, в рыжей шапке, телогрейке и в валенках. А теперь проклятый поезд всё набирал и набирал скорость, и Юра бросился к нему, уже понимая, что не успеет, не успеет, не успеет, не успеет… и всё же бежал, и расстояние сначала даже сокращалось, а потом принялось увеличиваться, а он бежал, и вот уже ничего не осталось, кроме двух красных огней, ничего не осталось, ничего не…
