Что делает, чем занимается Яков Кронидович — этим никто как следует не интересовался: служит в Министерстве Внутренних Дел и на хорошем счету. Лет через пять — профессор. Разве думают невесты и жены о том, что делают их женихи и мужья на службе?
Яков Кронидович получил согласие и поехал устраивать квартиру.
На Красную Горку была свадьба. Пасха была очень поздняя и венчались в мае. Не подумали тогда: — в мае венчаться — век маяться.
Еще до свадьбы к Якову Кронидовичу поехала Таня — горничная — друг, выросшая с Алечкой. Повезла Алечкино скромное приданое.
С поезда в гостиницу, из гостиницы в церковь, поздравления были в зале при церкви — венчались в той гимназии, где учился Яков Кронидович — и оттуда, проводив родителей, Алечка поехала с мужем на свою квартиру, где ее ждала Таня.
Им отворил двери в освещенной бледным светом белой ночи прихожей странный человек в длинном поношенном черном сюртуке. Хмурые серые глаза подозрительно и, показалось Валентине Петровне, неприязненно окинули ее с головы до ног. Валентина Петровна увидала жесткие рыжие волосы, как волчья шерсть торчащие на голове, всклокоченную рыжую узкую бородку и конопатое в глубоких оспинах лицо. Непомерно длинные, точно обезьяньи руки с волосатыми пальцами бросились ей в глаза. Этот человек подошел к Валентине Петровне и хотел помочь ей снять ее накидку. Тошный, пресный, противный, непонятный Валентине Петровне запах шел оть него и точно окутал ее всю, когда он к ней подошел.
Не отдавая себе отчета, что делает, взволнованная, разнервничавшаяся от всех свадебных волнений Валентина Петровна истерически закричала:
— Ах нет!.. Нет… не вы… Таня!.. Таня!.. где же ты?.. — и разрыдалась.
— Аля, что с тобою, — мягко сказал ей Яков Кронидович, — это мой служитель и мой добрый помощник — Ермократ.
— Не хочу его… Я боюсь… боюсь… — Прибежала Таня и повела рыдающую Валентину Петровну в ее спальню.
Ермократ проводил ее злобным взглядом.
Таня, раздевая Валентину Петровну, успокаивала ее и рассказывала ей о том, как устроена квартира.
— Кто это Ермократ? — вытирая слезы, спросила Валентина Петровна.
— Ермократ Аполлонович служитель ихний и помощник. Он с барином завсегда ездит потрошить покойников. Он мне показывал в рабочем кабинете бариновом. Чего-чего только нет… Сердце человеческое в банке заспиртовано, инструмент их лежит… Ножи, пилы… В шкапу — халаты их белые висят и дух от них нехороший, как в кладбищенской церкви…
— Таня! — воскликнула Валентина Петровна, и, бледная, в отчаянии, опустилась на постель. — Что же это такое?
— Ужас один, барышня… И тогда, когда к нам приезжали… Я уже это потом дознала — они выкапывали, помните, помещик Загулянский скоропостижно помер, так его тело брали, смотрели, своею ли смертью помер.
— Таня!..
Валентине Петровне вдруг стал понятен этот тошный и пресный запах, что шел от Ермократа. Этот запах точно пришел теперь с нею в ее спальню.
Валентина Петровна, молча, сидела на брачной постели. Как не подумала она об этом раньше?
Почему не распросила? Отчего никто ей не сказал? Приват-доцент судебной медицины… Но ведь это?… Хуже чем гробовщик!..
В теплой спальне пахло увядающими цветами букетов, а ей все слышался тошный запах, которым, казалось, насквозь был пропитан Ермократ, страшный человек с обезьяньими руками.
Первая ночь надвигалась… Сейчас войдет ее муж, ее законный обладатель. В первой ночи всегда много стыдного, унизительного и больного. Точно в этот миг в дыхании любви незримо проходит смерть… Нужно много взаимной любви, такта, внимания, ласки и страсти, чтобы первая ночь подарила все чары любви.
Яков Кронидович?.. Он как-то об этом не думал. Это было его право. Он пришел, и Валентине Петровне показалось — принес с собою тот же запах, что шел от его служителя.
Первая ночь была похожа на насилие. Она оставила навсегда отвращение, ужас, презрение к мужу и жалость к себе.
Валентина Петровна была умная женщина. Она подавила свои чувства. Она только настояла, чтобы у нее была своя спальня и постаралась, чтобы это было как можно реже. Она по своему наладила жизнь. Она сделала визиты старым друзьям отца, через Якова Кронидовича вошла в ученый и музыкальный мир Петербурга и устроила у себя тонкий и изящный салон. Она отдалась музыке и той красивой жизни, что дает общество умных, образованных и талантливых людей и хорошеньких женщин. Семейная жизнь — это ее личное дело… Может быть — ее крест. И Яков Кронидович остался Яковом Кронидовичем. Немного страшным, временами противным, но в общем удобным и милым мужем, которого можно уважать. Она им гордилась.
Одного она не могла переносить в доме — это Ермократа. Она не скрывала своего к нему отвращения. В его глазах она читала злобу и ненависть — и она его ненавидела и боялась. И она потребовала, чтобы Ермократ Аполлонович на ее половину не входил.
Наружно она была ровна и спокойна. Она никогда не думала больше о любви, и красивый мужчина до последнего времени не трогал ее сердца… Когда в ее гостиной появились снова ее старые мушкетеры Захолустного Штаба, она приняла их спокойно, ласково, товарищески просто и сохранила за ними их детские имена и прозвища. Петрик больше года ее избегал, Долле бывал редко, и только Портос, казалось, опять готов был исполнять все ее капризы.
А сейчас под эту усыпляюще однообразную музыку рысей и галопов, когда мимо нее мелькали, щеголяя ловкостью и отвагой на прекрасных лошадях нарядные офицеры, она первый раз за четыре года подумала, что все это могло бы сложиться совершенно иначе, и тяжело вздохнула.
XXXII
Задумавшись, уйдя в воспоминания о прошлом, Валентина Петровна рассеянно смотрела, как смена офицеров Постоянного Состава, имея во главе начальника школы генерала Лимейля, ездила высшую езду. Она, выросшая в кавалерийском полку, восхищалась, как, делая «серпантин», лошади принимали на широком вольту, переходя с вольта на вольт, описывая восьмерку. Сквозь свои думы она слышала, как пришедший откуда-то Саблин говорил Скачковой:
— В Париже, в Grand-Palais я видел езду Cadrе noir Сомюрской школы. Очень хорошо. Там еще больше стиля. Караковые лошади с белыми лентами в гривах и белыми бантами на репице у хвоста и люди в костюмах еcuyеrs 2-й империи — прекрасно. Прямо — картина Мейссонье.
— А разве это нужно для военного дела? — спросил генерал Полуянов.
Она не слыхала ответа.
По три в ряд всадники шли «пассажем» по манежу и лошади точно танцевали под звуки матчиша. По манежу рокотом одобрения неслось сдержанное браво и, когда офицеры стали выезжать из ворот — весь манеж разразился бурными аплодисментами.
Рассеянно смотрела она, как через крестообразно поставленный высокий и широкий забор с торчащими, точно густая щетка, частыми вениками хвороста прыгали то по одному, то по два и по четыре наперерез друт другу офицеры старшего курса, и как, сняв на галопе из-под себя седла, они прыгнули последний раз на неоседланных лошадях, держа седла в правой руке. Как в цирке во время серьезных и опасных упражнений, музыка не играла, чтобы не сбить лошадей с расчета.
— Какая точность!.. Какая кг'асота! — шептала рядом с ней Саблина.
Валентина Петровна видела Петрика, скакавшего вторым номером на большом буром коне.
Это зрелище, напомнившее Валентине Петровне годы ее девичества и конные праздники полков ее отца (только там все это было гораздо беднее и хуже) шло, как бы дополняя ее думы о прошлом, и наполняли ее сердце тоскою сожаления о чем-то потерянном и неизведанном. И сердце сладко сжималось. Хотелось так, как они, скакать через заборы, хотелось всеми мускулами тела испытывать плавные движения лошади и нестись куда-то в безпредельную даль.
Из соседней ложи к Вере Васильевне нагнулся высокий Сумской гусар с желтоватым нездорового цвета лицом, — Валентине Петровне представили его — Бражников, — и хриплым голосом, задыхаясь, говорил:
— Немецкий поэт Боденштедт в поэме "Мирза Шаффи" сказал:
— "Das Paradiеs dеr ЕrdеLiеgt auf dеm Ruckеn dеr Pfеrdе,In dеr Gеsundhеit dеs LеibеsUnd am Hеrzеn dеs Wеibеs"
С двумя первыми строками никак не могу согласиться, а что касается двух вторых…
Он вздохнул, поглядывая на красивые, белые плечи Барковой и Саблиной, скинувших с себя теплые манто.
Валентина Петровна оглянулась на стоявшого сзади нее Портоса. Мечтательная улыбка остановилась на ее лице.
"Разве так?" — подумала она. — "Am Hеrzеn dеs Wеibеs"… "Все сочиняют мужчины"…
Уже музыка играла прощальный марш и толпами шли по манежу зрители. Мужья — Саблин и Скачков — провожали жен, генерал Полуянов подошел к Барковой. Bcе расходились.
— Валентина Петровна, — обратился Портос, — я проведу вас через конюшни, это будет скорее, чем толкаться у главной ложи.
