Я в недоумении.
— В мой отель в Осаке? Но мы выписались сегодня утром.
— В твой здешний отель. Все уже улажено.
— Но мне нужно вернуться в Киото: у меня завтра с утра занятия.
— Все уже улажено. — Он низко кланяется. — Попрощайся за меня с Гермико. — И исчезает за углом.
Гермико раскинулась на моей кровати. Дверца мини-бара открыта, она откупорила «Реми Мартин» и жадно пьет прямо из бутылки. Сбрасывает крышку с обувной коробки и извлекает на свет пару серебристых ботинок «эльф».
— Не помню, чтобы я их покупала.
— Ты и не покупала. Я купила их для тебя, пока ты примеряла прозрачную куртку с «Desiderata» через всю спину.
— Луиза, ты просто душечка. — Она садится, всовывает босые ножки в мягкие ботинки. — Как влитые. Обычно мне трудно подобрать обувь — у меня такие толстые лодыжки.
Ага, точно.
— Как тебе? — Разворачиваюсь от зеркала, чтобы она могла лучше рассмотреть платье, присмотренное мною в районе Омотесандо. Ничуть не «авторская модель» вроде той, что мы купили в Киото, самое что ни на есть простенькое платье из гофрированного креп-сатина за 150 000 иен.
— Даже не знаю. — Гермико вновь прикладывается к коньяку. — Бывают такие вещи, как слишком простое, слишком классическое… С твоей кучерявой гривой ты рискуешь походить на коринфскую колонну. Примерь-ка вот с этим. — Она кидает мне темно-фиолетовое бархатное болеро.
— Да оно ж на меня не налезет.
— Я купила его для тебя, пока ты шляпки примеряла.
— Ты «молоток», Гермико. — Болеро сидит идеально, а заодно и грудь стягивает и даже приподнимает. — Ну, как тебе?
Она потягивается и зевает.
— Самое оно. Я, пожалуй, сосну чуток. Удивительно, до чего выматывает хождение по магазинам.
— Оро сказал, что заедет в восемь.
Она сворачивает подушку вдвое и подсовывает ее под голову.
— Не уверена, что мне стоит идти. Он хочет побыть с тобой, Луиза.
— Он твой друг — а я так, сбоку припека. Она накрывает голову второй подушкой.
— Разбуди меня без четверти.
В фойе — плавательный бассейн. Выходишь из лифта на пандус, огибающий цилиндрический стеклянный резервуар. Мальчишка-японец в блестящих черных плавках скользит под водой рядом со мною, пока я спускаюсь по пандусу.
Внизу — гостиная, заставленная изогнутыми скамейками, обитыми черной кожей. Оглядываюсь в поисках телохранителей в полушинелях. Скамьи пусты — если не считать длинноволосого типа в проволочных очках и с тощей козлиной бородкой, что почитывает «Абитаре».
— Привет, Луиза, — говорит он.
— Оро.
— Ты меня не узнала. — Он встает, но, вместо того чтобы кланяться, приподнимается на цыпочках и целует меня в щеку. Край его черного дождевика волочится по мраморному полу.
— Не узнала.
— Здорово. — Ужас как доволен собой.
— Гермико сейчас спустится.
— Гермико? — Он наклоняет голову, словно напрочь позабыл, кто это. — Тебе отель понравился?
— Да, очень классный.
Внезапно разводной мост поднимается. Когда я вошла в гостиную, Оро светился изнутри — дом открыт, заходи. А теперь — приблудная кошка. Что я не так сделала?
— Оро-сан! — Гермико в серебристых ботиночках «эльф» сбегает вниз по пандусу.
— Гермико-сан. — Он кланяется низко, но резко. Отрывисто.
— Куда пойдем? — спрашивает она.
— Ресторан тут, в двух шагах. — Оро направляется к стеклянным дверям, что выходят на улицу, и даже не оглядывается проверить, идем ли мы следом.
— Классная маскировка! — шепчет мне Гермико. Двери плавно расходятся, мы выходим вслед за ним на тротуар.
— Эй, вы только гляньте, да это ж Фу Манчу[87]! — Гопа американских моряков замедляет шаг, вот они скользнули по Оро взглядами и фланируют дальше по улице, гогоча над крошкой-япошкой в длинном черном плаще.
Оро словно не замечает, хотя лицо его потемнело едва ли не под цвет плаща. Мы гуськом семеним за ним по тротуару, увертываясь от туристов с Запада и групп японских бизнесменов, уже «тепленьких» — видать, пропустили стаканчик-другой.
— А эта часть Токио называется как-нибудь? — окликаю я Оро.
— Роппонги, — бросает он, не потрудившись даже обернуться. И спешит дальше; плащ развевается за плечами.
Он останавливается перед монолитом черного мрамора, в который вставлена узкая дверца черного стекла.
— Вот здесь. А меня вы извините. У меня голова ужасно разболелась. Боюсь, мне лучше пойти домой, нежели вам вечер портить. Будьте добры, поужинайте как мои гости. Столик заказан на имя мистера Дина.
И он исчезает, прежде чем я успеваю придумать достойный ответ.
Мы с Гермико стоим рядышком и смотрим на наши отражения в черном мраморе.
Сидим в обтянутой винилом кабинке на нижнем этаже заведения из разряда «цыпленок-гриль», изучаем простеганные бархатом меню. Монолит черного мрамора, где Оро заказал столик, выглядел так, словно сдерут там с тебя на порядок больше, нежели оно того стоит, а у меня, например, с этим делом проблемы. По правде говоря, ощущение такое, словно мне отвесили пощечину, причем непонятно за что. Но я напомнила себе, что здесь — чужая страна, и, невзирая на то что щеки пощипывает от унижения, ни в чем нельзя быть уверенной. Гермико тоже помалкивает, так что решаю проверить свою гипотезу.
— А что, это охрененное хамство или где? Гермико не поднимает глаз от меню.
— Что именно?
— То, что он выкинул.
— О, — она улыбается про себя, точно что-то вспомнила, — к этому привыкаешь.
— Я привыкать отказываюсь. Приглашает нас на ужин, а потом «кидает». И вообще кто такой мистер Дин?
— Джеймс Дин[88], — поясняет Гермико, скорее обращаясь к меню, нежели ко мне.
— Держите меня четверо. В Оро четыре фута росту, большую часть своей жизни он тратит на поклоны — вот уж действительно «Бунтовщик без причины»!
Гермико закрывает меню.
— Ему позволено быть грубияном, даже нонконформистом.
— Держу пари, он даже улицу переходит, страшно сказать, на красный свет.
Гермико глядит на меня ничего не выражающим взглядом: подошла официантка…
— Ты уже выбрала?
— Думаю, возьму телячьих ребрышек, а к ним имбирное тофу.
Гермико излагает наш заказ официантке; платье ее — из той же темно-алой ткани с ворсистым рисунком, что пошла на обложку меню.
— Это я виновата. Не надо было мне приходить.
— Что еще за фигня?
— Ему хотелось побыть с тобой, Луиза.
Официантка возвращается и швыряет на стол две пластмассовые глазурованные чашки с разноцветным овощным салатом.
— А почему бы ему так и не сказать напрямую?
— Это прозвучало бы грубостью. Если ты и так знаешь, чего ему надо, зачем ему вообще что-то говорить?
— А мне казалось, ему дозволено быть бунтарем.
Гермико одаривает меня взглядом из тех, с которыми я здесь на каждом шагу сталкиваюсь, а понимать начинаю только теперь. Означает он примерно следующее: «Даже если я объясню, все равно ты не поймешь, ты ведь не японка». А вслух говорит:
— Высказываться начистоту вовсе не считается у нас бунтарством; это просто-напросто глупость.
Мой рот набит салатом, слаще которого я в жизни своей не пробовала.
— Охрененно это все достает.
— Знаю. — Гермико накрывает мою руку своей. — Можно говорить начистоту?
— Да хоть от кого-нибудь бы дождаться!
— Я не уверена, что ты вполне понимаешь ситуацию.
— Какую еще ситуацию?
— Ну, насчет твоего романа с Оро.
— Кто сказал, что у меня с ним роман?
Гермико берет в руки пластмассовые палочки и снова откладывает их на стол.
— Нечего изображать наивность. Я видела, как ты вела себя на его концерте. Я видела, как он смотрел на тебя за кулисами. Ты просигнализировала готовность, и он тебя «подцепил».
— Я должна чувствовать себя польщенной?
— Как тебе угодно.
— Гермико, ты с ним трахаешься?
Она пытается изобразить, будто до глубины души шокирована, но не выдерживает и разражается смехом.
— В Японии таких вопросов задавать не принято.
— Значит, трахаешься.
— Мы — как брат с сестрой.
— Которые трахаются.
— Луиза! Я склонна думать, что Оро много кого трахает — уж кто бы там ему ни приглянулся.
— Мальчик мне по сердцу.
— Но если ты выберешь его, а он выберет тебя, назад хода не будет.
— Ты сказала, он может делать все, что захочет.
— У тебя — свои представления о свободе. Здесь они неприменимы. Он — маленькое божество, обладающее огромной властью. Но его поклонники, все те, кто дает ему эту власть… они им питаются.
— То есть ты мне советуешь держаться от него подальше.
— Если ты принимаешь Оро, то его историю ты тоже принимаешь. Его миф. Ты становишься персонажем в его драме.
Я хлопаю рукой по столу и разражаюсь громким смехом. Пластмассовые глазурованные чашки со стуком подпрыгивают.
