Домой мы ехали молча. Потом, желая побыть в одиночестве, разошлись по своим комнатам. Немного погодя я посмотрел на Стеффи, сидевшую перед телевизором. Она шевелила губами, пытаясь синхронно повторять каждое услышанное слово.
18
Провинциалам свойственно – и приятно – с недоверием относиться к большому городу. Какие бы руководящие принципы ни рождались в средоточии идей и активной культурной деятельности, все они расцениваются как извращение, как тот или иной вид порнографии. Так обстоят дела в маленьких городках.
Но Блэксмит расположен вдали от больших городов. Если нас и удручает предчувствие беды, то совсем не так, как жителей других маленьких городков. Мы не препятствуем ходу истории и ее разлагающему влиянию. Сосредоточься все наше недовольство на чем-то одном, это наверняка был бы телевизор – место, где таится внешний источник мучений, причина страхов и тайных желаний. Безусловно, как символ пагубного влияния Колледж-на-Холме возмущения почти не заслуживает. Это учебное заведение расположено на вечно безмятежном краю городского ландшафта, в более или менее живописном месте, почти на отшибе, в стороне от политических бурь. Обычно подобные места особых подозрений не вызывают.
В легкий снегопад я поехал в аэропорт неподалеку от Айрон-Сити – сравнительно большого города, погрязшего в общественных беспорядках, скорее центра одичания и битого стекла, чем места, где городская жизнь полностью пришла в упадок. Рейсом из Вашингтона, с двумя посадками и одной пересадкой, прилетала Би, моя двенадцатилетняя дочь. Однако в зоне прилета – тесном запыленном обломке третьего мира в состоянии вечной реконструкции – появилась ее мать, Твиди Браунер. Я решил было, что Би умерла, а Твиди приехала сообщить мне об этом лично.
– А где Би?
– Прилетит сегодня, попозже. Потому я и здесь. Хочу побыть с ней немного. Завтра я должна ехать в Бостон. Семейные дела.
– Но где она?
– У своего отца.
– Ее отец – это я, Твиди.
– У Малькольма Ханта, дурачок. У моего мужа.
– Это твой муж, а не ее отец.
– Ты еще любишь меня, Пупсик?
Она звала меня Пупсиком – так же, как ее мать когда-то называла ее отца. Все Браунеры мужского пола звались Пупсиками. Когда мужская линия увяла, подарив миру ряд эстетов и бездарей, так стали нарекать всех мужчин, породнившихся с семьей путем заключения брака – конечно, в разумных пределах. Я был первым из таких мужчин, и всякий раз, когда меня так называли, готовился услышать в голосах новоявленных родственников нотку чрезмерно утонченной иронии. Я полагал, что ирония появляется в голосе, если традиция делается слишком изменчивой. Ирония, гнусавость, сарказм, самопародия и так далее. Насмехаясь над собой, они тем самым наказывали меня. Но при этом они были очень милы, совершенно искренни, даже благодарны мне за то, что я позволяю им вести себя столь несдержанно.
На Твиди были шетландский свитер, юбка из твида, гольфы и дешевые мягкие ботинки. Вокруг нее витал дух протестантской ветхости, слабая аура, в которой боролось за выживание ее бренное тело. Светлая кожа худого лица, глаза слегка навыкате, признаки переутомления и недомогания: мешки под глазами и складки у рта, на виске бьется жилка, вены вздулись на руках и на шее. Просторный свитер обсыпан сигаретным пеплом.
– В третий раз спрашиваю: где она?
– Примерно в Индонезии. Малькольм глубоко законспирирован. Организует коммунистическое возрождение. Часть хитроумного плана по свержению Кастро. Поехали отсюда, Пупсик, пока не собралась толпа детишек милостыню просить.
– Она летит одна?
– Почему нет?
– От Дальнего Востока до Айрон-Сити не так просто добраться.
– Если нужно, Би с любыми трудностями справится. По правде сказать, она хочет писать книги о путешествиях. Хорошо держится на лошади.
Твиди глубоко затянулась и ловко, быстрыми струйками, выпустила дым из носа и изо рта – трюк этот она обычно проделывала, если хотела выразить крайнее недовольство окружающей обстановкой. В аэропорту не было ни баров, ни ресторанов – только буфет с расфасованными бутербродами, где хозяйничал некий тип с сектантскими отметинами на лице. Мы получили багаж Твиди, вышли, сели в машину и поехали через Айрон-Сити, мимо заброшенных заводов, по преимущественно безлюдным проспектам, по городу холмов, редких мощеных улиц, разбросанных тут и там прекрасных старинных домов, праздничных венков в окнах.
– Пупсик, я несчастна.
– Почему?
– Откровенно говоря, я думала, ты будешь вечно меня любить. Мне нужна твоя поддержка. Малькольм почти все время в разъездах.
– Мы разводимся, ты забираешь у меня все деньги, выходишь за состоятельного, элегантного дипломата из хорошей семьи, который тайно засылает агентов в засекреченные и недоступные районы.
– Малькольма всегда тянуло к джунглям.
Мы ехали вдоль железной дороги. В бурьяне валялось множество пенопластовых стаканчиков, выброшенных из окон вагонов или принесенных ветром со станции, расположенной южнее.
– А Дженет в Монтану потянуло, в ашрам, – сказал я.
– Дженет Сейвори? Боже правый, это еще зачем?
– Теперь ее зовут Мать Деви. Заведует хозяйственной деятельностью ашрама. Инвестиции, недвижимость, налоговые убежища. Дженет всегда к этому стремилась. К душевному спокойствию на выгодных условиях.
– У Дженет дивные кости черепа.
– Она талантливая проныра.
– Ты говоришь об этом с такой злобой. Я и не знала, что ты злой, Пупсик.
– Не злой, а глупый.
– Что значит проныра? Она скрытничала так же, как Малькольм?
– Она не говорила мне, сколько зарабатывает. По-моему, она читала мою почту. Сразу после рождения Генриха она втянула меня в сложные инвестиционные махинации с участием целой компании разноязыких людей. Сказала, что обладает информацией.
– Но она просчиталась, и вы потеряли кучу денег.
– Мы нажили кучу денег. Я запутался, угодил в ее сети. Она постоянно плела интриги. Оказалась под угрозой моя уверенность в будущем. Моя надежда на долгую и тихую, небогатую событиями жизнь. Дженет хотела оформить нас в качестве юридического лица. Нам звонили из Лихтенштейна, с Гебрид. Вымышленные места, коварные планы.
– Все это не похоже на ту Дженет Сейвори, с которой я провела восхитительные полчаса. На широкоскулую Дженет с надтреснутым ядовитым голосом.
– Все вы широкоскулые. Все до одной. У каждой дивные кости черепа. Слава богу, хоть есть Бабетта с ее продолговатым полным лицом.
– Неужели тут нигде нельзя культурно поесть? – спросила Твиди. – Должно же где-то быть заведение со скатертями и холодными кусочками масла. Как-то раз мы с Малькольмом пили чай с полковником Каддафи. Обаятельный и безжалостный мужчина, один из немногих наших знакомых террористов, который всей своей жизнью оправдывает свою скандальную репутацию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
