Она схватила сына за грудки и попыталась его приподнять, но этого не дал сделать отец Серёги. Он подскочил к ней и неуклюже обнял, смотря на окружающих, словно стыдясь своего горя:
— Марин, Марин, ну чего ты? Марин, ну не надо. Не надо… Марина, ну люди же смотрят…
Ещё две соседки подскочили к плачущей женщине и вцепились в неё мертвой хваткой. Они начали причитать вместе с тетей Мариной, но вместе с тем отрывали руки от сына. А Серёга лежал и чуть улыбался, как будто ему было щекотно.
— Он не умер! Он живой! Он живо-о-ой!!!
Женщинам всё-таки удалось оттянуть мать, убитую горем, от гроба. Я отвернулся, чтобы сдержать душившие слезы. В нескольких десятков метров от нас заметил знакомую фигуру в черной одежде и с черной косынкой на голове. Там тоже стояли люди, тоже слышались рыдания и плач.
Девушка повернулась и в груди кольнуло…
Мария? Маша Вахотина? Она чего здесь? Кого провожает?
— А кто там? — спросил я у следователя.
— Так я же говорил, что там серковские Колесо будут хоронить, — ответил Ковальков.
— А Мария Вахотина там каким боком? — вырвалось у меня.
— Так она его сестра. Приехал братишка с Иваново и вот тебе раз, — встрял в наш разговор дядя Миша, сосед Серёги, который до этого помогал нести гроб. — Эх, мальчишки, чего же вы не поделили-то? Асфальт, что ли?
Во как… Получается, что я Машкиного брата ухайдокал?
До последнего в голове эта мысль не укладывалась, а сейчас… Сейчас она как-то грохнула обухом топора по кумполу. И я ощутил, что даже лесного воздуха не стало хватать. Грудь сдавило и в глазах помутилось.
Нетвердым шагом я двинулся в ту сторону. Почему-то мне в этот миг показалось это правильным. Почему? Да сам не могу себе в этом признаться, но мне хотелось что-то хорошее сказать Марии, что-то такое, что может её утешить. Если её сердце сейчас так же разрывается, как у тёти Марины, то…
Не знаю, что именно я хотел сказать, скорее всего какую-нибудь глупость, а может быть и того хуже. Я шел, аккуратно пробираясь между оградками и огибая неогражденные выпуклости земли.
На подходе меня заметили двое стоящих поодаль пацанов с Серовки. Они преградили мне путь:
— Хули ты прешься, мудила?
— Я к Маше, — попытался я их обогнуть.
— К хуяше, — схватил меня один за рубашку. — Вали давай, а не то…
Тут мои нервы не выдержали. Смерть Серёги, похороны, осознание того, что я причастен к смерти брата девушки, которая мне нравилась… Семяга, менты, солдат в охране, который любил читать книги…
Словно что-то оборвалось внутри меня, и я ударил в хмурое лицо. Раз, другой, третий…
Глава 15
— Ну и на хрена? На хрена ты всё это затеял? — спросил в который раз следователь, когда меня привели из камеры задержания.
— Да я и сам не знаю, — сокрушенно покачал я головой. — Что-то внутри оборвалось и само собой случилось…
— Само собой… Ну и мудаки же вы — устроили драку на кладбище! Это же надо додуматься — драться в такой миг. А ещё дружки твои… Как увидели, что ты машешься, так подскочили… Ну, б…дь! Вы совсем у…аны конченные! На х…? Вам другого времени мало?
— Не надо, Юрий Сергеевич, — поджал я губы. — И так хреново, что аж выть хочется.
— Ты из-за Машки, что ли, рванул?
— Ну да, хотел утешить.
— Утешил,…лядь! И Ленка ещё тоже подлила масла в огонь своими криками. Чуть с ума девчонка не сошла…
— Какая Ленка? Измайлова? — я недоумевающе уставился на следователя. — Ленка-то тут при чем?
Следователь достал сигарету из пачки «Примы», покрутил в пальцах, придавая продолговатому снаряду более округлый вид. Он дунул в сигарету, скидывая лишние крошки махорки, а после прикурил. По кабинету поплыл горьковатый дым.
После позорного побоища на кладбище, где взрослые мужики растащили в стороны озверевших пацанов, меня заключили под стражу вместе с несколькими другими ребятами. Благоразумно не стали сажать в комнату «серовку» и «вокзальных». Впрочем, Лысого и Коваля вскоре отпустили, а меня оставили на ночь. Охолонуться…
Уже потом вызвал на разговор следователь, который тоже принимал участие в растаскивании побоища. Похоже, что ему тоже дали по шапке за то, что допустил подобное.
— Тут у вас вообще целый спектакль намечается… Целая трагедия в нескольких актах. И Ленка эта, она же родня Машкина, вот и попросила Колесо прогуляться с ней до дома… Хотела подразнить Курышева и… Подразнила! — кулак следователя ударил по столешнице.
Тяжелая пепельница подпрыгнула и её стошнило на поцарапанную поверхность окурками и пеплом. Я застыл, слушая Ковалькова. Весь пазл начал собираться из разрозненных кусочков в одну большую страшную картину.
— Вот почему бабам просто не живется? Почему им всегда проблемы нужны? Ведь из-за неё же Курышев на Колесо напал, а потом оба… — покачал головой следователь. — Эх, молодежь…
— Да ну, не может этого быть, — буркнул я. — Не так же было…
— Не так? Тебя с пацанами увели, когда она примчалась. Кидалась от одного к другому, рвала на себе волосы, а потом… В общем, в Шую её увезли, в психушку. Сказали, что нервный срыв. Пошалили, блин!
— Мда, Шекспиру подобное не снилось, — вздохнул я в ответ. — И что же теперь?
— А что теперь? Теперь надо найти для областников козлов отпущения и отдать им на растерзание. Будут рыть, копать и выворачивать наизнанку, так что та дискотека вам ещё аукнется…
— Не надо, чтобы аукалась. Я всё написал. И всё же ясно — это серовские под Карасём всё устроили. Лимон ещё с ними…
— А это нам ещё предстоит выяснить. И ты удивишься, но серовские показывают на вокзальных. Чем это бить будешь?
— Тем, что неправда всё это. И не должно так быть, — вздохнул я. — Юрий Сергеевич, если нас закроют, то не получится порядок навести. А порядок быть должен, иначе скоро наступят такие времена, что нынешнее происшествие станет обыденным.
— Что ты имеешь в виду? — следователь даже подался. — Ты что-то такое говорил, но я слушал краем уха, а потом… Когда до телека добрался, то и в самом деле увидел, что страна движется к жопу…
— Я имею в виду, что вскоре СССР не станет. Что вон тот, — я кивнул на плешивую голову Горбачёва, который строго смотрел со стены, — развалит страну к чертям собачьим со своей перестройкой, а тот, кто придет за ним, вообще начнет уничтожать русский люд.
— Что-то слабо верится в подобные песни, — следователь оглянулся на Горбачёва. — Да тем более от молодого пацана.
— А если я тебе принесу то, что может подтвердить мои слова? Вы во что верите? В деньги? Я принесу десять тысяч…
— Десять тысяч? — присвистнул следователь. — Ну, если принесешь такие деньги, то поверю тебе, поверю, что может и знаешь что, а пока… Пока что ты передо мной, как обычный пацан, который очень любит п…здеть! Вали давай домой, муллионер хренов, тебя пацаны на улице заждались.
— Какие пацаны? — нахмурился я в ответ.
— Да не ссы ты, твои пацаны, твои, — хмыкнул следователь. — На улице трутся с самого утра.
— Почему вы меня отпускаете?
— Потому что я… Я хрен знает, почему. Чую, что в тебе есть что-то. Что сможешь помочь с наведением порядка. А вот то, что сорвался на кладбище… Чтобы такого больше не повторялось, а то лично там же закопаю! Всё понял?
— Да чего тут не понять, — кивнул я.
— Тогда вали!
— До свидания и… и спасибо!
Когда я вышел на улицу, то меня приветствовали криками Лысый и Коваль. Гурыль сидел в машине на стоянке возле милицейских машин и хмуро смотрел на то, как я выхожу из крашенных красной краской дверей.
— Здорово, Лось! Откинулся? — с улыбкой проговорил Ковыль, пожимая мне руку.
— Откинулся… Вы-то раньше вышли? Чего наговорили?
— А чего говорить? Сказали, что вписались за тебя, да и всех делов. Не могли смотреть, как тебя четверо метелят, — ответил Лысый. — Ты чего вообще туда поперся-то? На хрена?
Такие же вопросы недавно задавал и следователь. У них как будто все мысли были о моей драке.
