Все облегченно вздыхают, смахивают пот, начинают оживленно разговаривать. Обсуждаем это неожиданное явление. Никто ничего подобного не встречал ни в практике, ни в литературе.
Как оказалось, это был редчайший случай кристаллического игольчатого обледенения. Оно рыхлое, но нарастает очень интенсивно. Возникает в случае выноса масс теплого влажного воздуха в холодные слои на большую высоту. Все это я узнаю от одного из метеорологов ровно через два года, уже будучи в Центре подготовки космонавтов.
А тогда нас ожидала новая неприятность. Из одной зоны полетов нас направили в другую.
Команду выполнили без лишних разговоров. Прошли около часа курсом на Новосибирск, и тут радист доложил, что Новосибирск тоже не разрешает входить в свою зону и дает команду возвращаться в Семипалатинск.
Подчиняемся. Прошло еще около двух часов полета. Пожалуй, пора связываться с Семипалатинском. Как там у них?
Тревога подступила внезапно. Ведь перед самым вылетом метеорологи Семипалатинска предупреждали, что вскоре у них ожидается шквалистый ветер. Если их прогноз верен, то нас и там не примут.
Даю команду штурману и борттехнику уточнить остаток топлива, а сам спускаюсь к радисту и связываюсь с Семипалатинском. Слышимость плохая, в наушниках — свист, вой. Но вот я слышу отчетливо: «Ураган, вход в зону запрещен!»
Чувствую, как холодный пот побежал по спине. Представил огромный бурлящий, клокочущий диск циклона и крошечный, по сравнению с ним, шестидесятитонный корабль.
Мы идем над облаками. Холодным светом мерцают звезды. Что это? Среди звезд движется сверкающая искорка. Спутник? Но сейчас не до него. Алма-Ата категорически требует возвращаться в Новосибирск. Новосибирск так же категорически запрещает входить в его зону. Штурман доложил, что топлива может хватить только до Свердловска. Борттехник отрешенно смотрит на приборы. Экипаж ждет моего решения.
Но кроме экипажа в самолете еще двое гражданских — они сопровождают космический объект. У них нет парашютов. Это моя вторая ошибка. Я должен был подумать о них еще перед вылетом. Опытные командиры не допускают таких ляпов.
А первая и главная моя вина в том, что я согласился вылететь, не имея ни одного промежуточного или запасного аэродрома. Такое прощать нельзя. Видимо, это мой последний полет: снимут с должности. И все рухнет — мечты, надежды, планы…
Принимаю решение идти на Свердловск. Включаю аппаратуру, сигнализирующую о том, что экипаж терпит бедствие. Через несколько секунд наш сигнал примут все наземные станции. Да, это беда. Девять человеческих жизней, самолет, космический объект находятся во власти стихии.
Свердловск первым отозвался на сигнал бедствия. Дает погоду: видимости нет, пурга, полоса занесена снегом.
Я много раз совершал посадку в Свердловске и, видимо, поэтому сейчас почувствовал уверенность: все будет нормально.
Штурман предупреждает: топлива до Свердловска не хватит — сожгли, петляя то на Новосибирск, то на Семипалатинск. Докладываю Свердловску расчетное время прибытия. Лететь два часа. Снова выхожу на связь и прошу Свердловск:
— Направьте прожектор с начала полосы в сторону подхода, поставьте людей с выносными радиостанциями в начале, середине и в конце полосы, включите все радиотехнические средства. Буду выполнять ваши команды, а посадку — по подсказке с земли.
Прибрал сектора газа, дал снижение 2 метра в секунду. Надо экономить топливо. Штурман передал записку: «Надо подготовить экипаж и пассажиров к покиданию самолета, топлива до точки не хватит».
Нет, должно хватить, будем идти, минимально расходуя его. Прошу посчитать, какая должна быть скорость снижения, чтобы хватило до точки.
Лететь еще более часа. Идем со снижением. Время как бы застыло. Загорелась желтая лампочка — топлива осталось на сорок пять минут. Уточняю у штурмана: сколько осталось лететь. Около сорока минут. Земля уже ведет нас. Спрашивает остаток топлива. Доложил. В ответ — многозначительное молчание.
Приглашаю борттехника и отдаю ему свой парашют. То же делает Володя Пашков. Объясняю борттехнику:
— Отдай сопровождающим. Проинструктируй, как ими пользоваться.
Как медленно тянется время! Отвожу глаза от желтой лампочки и отдаю команду:
— Экипаж! Всем надеть парашюты, доложить о готовности покинуть самолет.
В ответ — мертвая тишина. Бортовой техник щелкает переключателем топливомера, считает топливо в баках.
— Может, дотянем?— неуверенно произносит он, наклонившись ко мне.
Не ответив ему, я повторяю команду:
— Экипаж! Немедленно доложить о готовности покинуть самолет!
Ответили штурман, радист, стрелок. В кабину вошел побледневший Подкуйко.
— Что случилось?
— Сопровождающему плохо. Похоже, потерял сознание, услышав о том, что придется покидать самолет.
«Одна беда не ходит…»— вспомнилась пословица, которую в детстве слышал от бабушки.
— Дальность 80 километров. Продолжайте снижение, — командует земля.
Еще прибрал сектор газа. Скорость почти минимальная. Красная лампочка еще не горит. Когда она вспыхнет, топлива останется на пятнадцать минут.
— Продолжайте снижение. Вы на курсе, на глиссаде, — спокойно говорит земля.— Доложите остаток топлива.
Загорелась красная лампочка! Она словно обожгла сердце.
— У вас только один заход, — предупреждает земля.— При уходе на второй круг взять курс сто восемьдесят. Набрать высоту тысячу метров и покинуть самолет.
— Вас понял. Делаем один заход.
Глаза впились во мглу. Где же он, спасительный глаз прожектора? Должен быть. Должен…
Сопровождающий пришел в себя. Приказываю штурману: когда будут покидать самолет, он прыгнет вместе с сопровождающим. Сначала вытолкнет его, а уж потом прыгнет сам.
Наконец появляется желтое пятно. Это прожектор. Пурга стеной. Сплошная белая пелена. Какая-то бездна. Слежу за высотой. Слышу напряженный голос руководителя:
— Вы на курсе. На глиссаде.
Пальцы на секторах газа свело. Желтое пятно все ближе, ближе. Прозвучал звонок, предупреждающий о том, что мы прошли ближний привод. 70… 40… 20 метров… Пятно ушло под обтекатель штурманской кабины. Начинаю выравнивать самолет. Жду толчка.
— Перелет тысяча двести метров!.. Сажайте же!
— Моя высота?— выстреливаю я.
— Метра два! Сажайте немедленно!— кричит кто-то с земли.
Убираю за проходную защелку секторы газа внутренних двигателей. Чувствую, как проседает машина, но земли пока нет. Задерживаю штурвал. Глаза на авиагоризонте: только бы без крена…
И вот толчок! Все секторы газа за проходной защелкой. Жму до упора тормозные педали. Мелькают огни полосы. Мы на земле! Мы на полосе!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
